Насчет финала ему действительно было все равно. Он охотно не приходил бы на премьеру — и вовсе не из-за авторского волнения. Эраст Петрович по-прежнему надеялся, что спектакль с треском провалится. Если зрители испытают хоть сотую долю отвращения, которое ныне вызывала у драматурга эта слюнявая любовная мелодрама, в результате можно не сомневаться.
Увы, увы.
Премьера «Двух комет», состоявшаяся ровно через месяц после того, как труппа ознакомилась с пьесой, прошла с триумфом.
Аудитория с восторгом впитывала экзотику карюкай, то есть «мира цветов и ив», как называют в Японии химерическое царство чайных домов, где невообразимо элегантные гейши ублажают взыскательных клиентов эфемерными, неплотскими изысками. Декорации были чудо как хороши, актеры играли отменно, превращаясь то в марионеток, то в живых людей. Таинственный стук гонга и медовый речитатив Сказителя попеременно убаюкивали и гальванизировали публику. Элиза была ослепительна — другого слова не подберешь. Пользуясь темнотой и положением одного из тысячи зрителей, Фандорин мог беспрепятственно на нее смотреть и сполна насладился запретным плодом. Странное чувство! Она была совсем чужая, но в то же время говорила его словами и повиновалась его воле — ведь пьесу-то написал он!
Принимали Альтаирскую-Луантэн великолепно, после каждой картины с ее участием кричали «Браво, Элиза!», однако еще больший успех выпал на долю никому не известного актера, исполнявшего роль рокового убийцы. В программке было написано просто «Неслышимый — г. Газонов» — так Маса перевел свою японскую фамилию Сибата, состоящую из иероглифов «лужайка» и «поле». Его акробатические пируэты (с пристрастной точки зрения Эраста Петровича, выполненные очень средненько) приводили неизбалованную трюками театральную публику в восхищение. А когда, следуя сюжету, ниндзя сдернул маску и оказался настоящим японцем, зал разразился криками. Никто этого не ждал. Освещенный прожектором Маса весь сиял и лоснился, как золотой Будда.
Потрясло зрителей и электротехническое изобретение Девяткина. Когда свет сначала погас, а затем высоко над головами залучились две кометы, по театру прокатился вздох. Партер побелел от повернутых к потолку лиц, что само по себе было довольно эффектно.
— Гениально! Штерн превзошел себя! — говорили в директорской ложе, где сидел Фандорин, важные рецензенты. — Где он взял этого чудесного азиата? И что за «Э.Ф.» написал пьесу? Должно быть, какой-нибудь японец. Или американец. Наши так не умеют. Штерн нарочно скрывает имя, чтобы другие театры не перекупили автора. А как вам любовная сцена? На грани скандала, но сильно.
Любовную сцену Эраст Петрович так и не видел. Опустил глаза и ждал, пока зрители закончат сопеть и сглатывать. Противные звуки были отлично слышны, потому что в зале воцарилась шокированная тишина.
Выходы на поклон длились целую вечность. В зале попробовали кричать «Автора! Автора!», но как-то неуверенно. Никто толком не знал, присутствует ли он в театре. Со Штерном было условлено, что Эраста Петровича приглашать на сцену не будут. Зрители пошумели и перестали. Публике и без драматурга было кого чествовать и осыпать цветами.
Он смотрел в бинокль на прекрасное, сияющее счастьем лицо Элизы. Ах, если б она хоть раз в жизни с таким выражением посмотрела на него, все прочее не имело бы значения… Маса церемонно кланялся в пояс и тут же с видом заправского премьера посылал в зал воздушные поцелуи.
На этом испытания еще не заканчивались. Фандорину предстояло вынести банкет за кулисами — не пойти на него было совершенно невозможно.
ИСПОРЧЕННЫЙ БАНКЕТОн долго курил в фойе уже после того, как разошлась публика и умолк шум в гардеробе. Наконец, с тяжелым вздохом поднялся на актерский этаж.
Сначала Эраст Петрович прошел темным коридором, куда выходили двери уборных. Вдруг неудержимо захотелось заглянуть в комнату, где Элиза готовится к выходу, превращаясь из живой женщины в роль: сидит перед зеркалом и, словно кицунэ, меняет одну сущность на другую. Быть может, вид помещения, которое она использует для этих метаморфоз, как-то поможет понять ее тайну?
Он оглянулся, нет ли кого вокруг, дернул медную ручку, но дверь не поддалась, она была закрыта на ключ. Странно. Насколько было известно Фандорину, у актеров «Ковчега» не принято запирать уборные. Этот маленький факт показался Эрасту Петровичу символичным. Элиза не пустит его в свой секретный мир, не даст подглядеть туда даже одним глазком.
Зашагал дальше, качая головой. Большинство уборных были не то что незаперты, но даже приоткрыты, а самая дальняя хоть и оказалась плотно затворенной, но, когда он на пробу повернул ручку, дверь тут же распахнулась.
Перед взором удивленного Фандорина предстала картина в духе непристойных гравюр сюнга, которые пользуются таким успехом у иностранцев. Прямо на полу, меж гримерных столов с зеркалами, Маса в черной облегающей куртке ниндзя, но без нижней половины костюма, сосредоточенно заворачивал кимоно Серафиме Клубни-киной, исполнявшей в спектакле роль гейши-ученицы.
— Ой! — воскликнула субретка и вскочила, оправляя одежду. Эрасту Петровичу не показалось, что она сильно смущена. — Поздравляю с премьерой!
И, подобрав подол, выскочила за дверь. Японец с сожалением смотрел ей вслед.
— Я вам нужен, господин? Фандорин спросил:
— Так у тебя роман с Клубникиной, а не с? Он не договорил.
Поднимаясь, Маса философски сказал:
— Ничто не кружит женские головы сильнее, чем Большой Успех. Раньше эта красивая девушка не проявляла ко мне интереса, но после того, как мне похлопала и покричала тысяча человек, Сима-сан стала смотреть на меня такими глазами, что было бы глупо и невежливо оставить это без последствий. В зале многие женщины глядели на меня точно так же, — заключил он, с удовольствием разглядывая себя в зеркале. — Некоторые говорили: «Как он красив! Настоящий Будда!»
— Надень штаны, Будда.
Оставив новоиспеченную звезду любоваться своей неотразимой красотой и приводить в порядок одежду, Фандорин пошел дальше. Определенно Маса стал ему неприятен. Главное, этот самодовольный пузырь прав: теперь он станет для Элизы еще привлекательней, ведь актрисы так падки на мишурное сияние успеха! Рассказать бы ей про его шашни с Клубникиной — но это, увы. невообразимо для благородного мужа…
Снедаемый хандрой, Эраст Петрович как-то не подумал о том, что он и сам теперь окутан сверкающим облаком Большого Успеха. Это обстоятельство открылось ему, когда он тихо вошел в буфетную, стараясь не привлекать к себе внимания. Как бы не так!
— Это он, наш дорогой автор! Наконец-то! Эраст Петрович! — Все кинулись к нему, наперебой поздравляя с блестящей премьерой, с грандиозным триумфом, с большой славой.
Штерн поднял бока! шампанского:
— За новое имя на театральном Олимпе, господа! Госпожа Регинина в лиловом кимоно, с удлиненными
тушью глазами (все актеры остались в сценических костюмах и гриме) проникновенно молвила:
— Я всегда была сторонницей не актерского и не режиссерского, а авторского театра! Вы мой герой, Эраст Петрович! Ах, если б вы написали пьесу про немолодую женщину с живой душой и сильными страстями!
Ее оттер бывший супруг, блестя накладной плешью с навощенной самурайской косичкой:
— Я лишь нынче по-настоящему понял замысел вашего произведения. Это грандиозно! У нас с вами очень много общего. Когда-нибудь я расскажу вам историю своей жизни…
Но вперед уже лезла «интриганка», раздвигала губы в широченной мелкозубой улыбке:
— Самые интересные на свете пьесы — те, в которых главный персонаж на стороне Зла. Вы гениально это показали.
Вася Простаков, так и не вынувший из-за пояса мечей, наоборот, благодарил за «воздаяние злодейству», которое, по его мнению, составляло главный смысл и фандорин-ской пьесы, и вообще бытия.
А потом Эраст Петрович перестал их всех видеть и слышать, ибо к нему подошла Элиза, обняла горячей рукой за шею, оглушила ароматом фиалок, поцеловала и тихо-тихо шепнула:
— Самый лучший! Прости меня, милый, иначе было нельзя…
Она ускользнула, уступая место другим, а Фандорин всё мучился: она сказала «прости» — или «простите»? У него не было уверенности, что он правильно расслышал. От этого так многое зависело! Но не переспрашивать же?
«Успокойся, это ровным счетом ничего не значит, — приказал себе он. — Госпожа Луантэн — актриса, она тоже поддалась волшебству Большого Успеха. Для нее я стал не просто мужчина, а Многообещающий Драматург. Цена этакому поцелую известна, второй раз в ту же ловушку меня не заманить, слуга покорный». И нарочно подбавил горечи, мысленно поинтересовавшись: «А что ж это, сударыня, вашего избранника не видно?»
