Артур. Ах, не в этом дело.
Евгений. Но тогда, может быть, хотя бы дать по морде?
Артур. Проблема не в этом.
Евгений. Но по морде дать не помешает. Хочешь, я ему это скажу, чтобы он приготовился? (Тем временем Евгения приподнимается на катафалке и подслушивает. Евгений, заметив это, отодвигается от Артура и начинает говорить громче.) Господин Эдик простой и очень порядочный человек. Я в жизни не видел более простого человека.
Евгения. Что с ним?
Евгений. Не знаю, он не реагирует.
Евгения. А что ты там шепчешь ему на ухо?
Евгений. Ничего. Рассказываю о жизни пчел.
Элеонора (входит с подносом. На подносе чашка и чайное печенье). Завтрак готов.
Артур (очнувшись, машинально). Спасибо, мама (садится к столу. Элеонора ставит перед ним поднос, небрежно отодвигая рукой другие предметы. Артур мешает ложечкой кофе, поднос стоит криво, Артур вытаскивает из-под подноса туфлю и со злостью бросает ее в угол).
Эдик. Дайте мне эту книжку до вторника.
Артур. Не могу, у меня в понедельник экзамен.
Эдик. Жаль. Тут есть забавные штучки.
Элеонора. Ну, вставайте, мама. У вас вид, как у персонажа Эдгара По.
Евгения. Как у кого?
Элеонора. Как на катафалке. И вообще это старомодно.
Евгения (показывая на Артура). А он?
Элеонора. Он сейчас ест, он не будет вмешиваться.
Евгения. Артур, я могу сойти?
Артур. А, все равно (пьет). Горько!
Элеонора. Сахара нет. Евгений съел.
Евгений. О, простите, я съел только джем. Сахар съел Эдик.
Евгения сходит с катафалка.
Элеонора. И погасите свечу, мама. Надо экономить (глядя на брошенные карты). Кто выигрывает?
Евгений. Эдик.
Евгений. Господину Эдуарду всегда везет.
Элеонора. Эдик, ты жульничаешь?
Эдик. Я? Откуда?
Элеонора. Это странно. Ты дал мне слово, что сегодня проиграешь. Мне нужны деньги на хозяйство.
Эдик (разводя руками). Не повезло.
Входит Стомил, отец Артура, муж Элеоноры, заспанный, в пижаме, зевая и почесываясь. Толстый, большой, огромная седая шевелюра, так называемая львиная.
Стомил. Я почувствовал запах кофе (замечая Эдика). Привет, Эдик. (Артур отодвигает поднос и внимательно следит за сценой.)
Элеонора. Ты должен был сегодня до обеда спать. После обеда кровать будет занята.
Стомил. Не могу. У меня новая идея. Кто здесь пьет кофе? А, это ты, Артур (подходит к столу)…
Артур (с отвращением). Папа, ты хоть бы застегнулся.
Стомил. Зачем?
Артур. Как это, зачем? Что значит зачем?
Стомил. Вот именно, зачем? Такой простой вопрос, а не можешь на него ответить?
Артур. Потому что… потому что… это неприлично!
Стомил (пьет кофе Артура). Вот видишь. Твой ответ ничего не означает, он не выдерживает интеллектуального анализа. Это типичный банальный ответ.
Артур. Разве этого не достаточно?
Стомил. Да, но не для меня. Я человек, мыслящий глубже. Если уж мы вынуждены дискутировать, то должны дойти до кальсон.
Артур. Ради бога, нельзя ли сначала застегнуться, а потом поговорим.
Стомил. Это было бы нарушением мыслительного процесса. Следствие опередило бы причину. Человек не должен жить бессмысленно, на основе механических рефлексов.
Артур. Так ты что же, так и не застегнешься?
Стомил. Нет. Ничего из этого не выйдет, сын мой: нет пуговиц. (Отпивает глоток кофе, ставит чашку на стол. Эдик стоит на втором плане, за спиной Артура.)
Артур. Ну да, я должен был догадаться.
Стомил. Ошибаешься, материя не возникает из духа, по крайней мере в данном случае. (Эдик протягивает руку через плечо Артура и отпивает глоток кофе из его чашки.)
Артур. Именно об этом я и хотел поговорить с тобой.
Стомил. Потом, потом (делает глоток кофе из чашки, которую Эдик успел поставить обратно на стол. Смотрит на катафалк). В конце концов кто-нибудь уберет этот ящик?
Элеонора. Зачем?
Стомил. Формально я ничего не имею против. Даже я бы сказал, это обогащает действительность, возбуждает воображение. Но эта ниша нужна мне для экспериментов.
Элеонора. У тебя и так достаточно места.
Евгения. Я бы тоже хотела, чтобы его вынесли. Тогда Артур не сможет надо мной издеваться.
Артур (ударяя кулаком по столу). И все здесь так! В этом доме царит беспорядок, энтропия и анархия! Когда умер дедушка? Десять лет тому назад. И с того времени никто не подумал убрать этот катафалк! Уму непостижимо! Хорошо еще, что убрали дедушку!
Евгений. Дольше держать дедушку было нельзя.
Артур. Речь идет о принципе.
Стомил (продолжая пить кофе, скучающим тоном). В самом деле?
Артур (вскакивает, начинает бегать по сцене). Что говорить о дедушке! Я родился двадцать пять лет тому назад, а до сих пор здесь моя детская коляска (пинает коляску)! Почему она не на чердаке? А это? Что это такое? Подвенечное платье моей матери (поднимает из вороха тряпья запыленную фату)! Почему не в шкафу? Спортивные бриджи дяди Евгения! Почему они до сих пор здесь, если последняя лошадь, на которой ездил дядя, сдохла, не оставив потомства, сорок лет тому назад? Никакого порядка! Никакой скромности, никакой заинтересованности. (Эдик, пользуясь замешательством, одним глотком опорожняет чашку кофе.)
Элеонора. Эдик, как ты красиво пьешь!
Стомил. Дорогой мой, традиции меня не волнуют, твой бунт смешон. Сам видишь, что я не придаю никакого значения этим памятникам прошлого, этим наслоениям нашей семейной культуры. Вот все это так лежит. Живем свободно (заглядывая в чашку). Где мой кофе?
Артур. Ах, нет, нет, ты меня совершенно не понимаешь. Дело не в этом, не в этом!
Стомил. Тогда выскажись яснее, мой дорогой, (Элеоноре.) Нет больше кофе?
Элеонора. Будет, но послезавтра.
Стомил. Почему только послезавтра?
Элеонора. Сама не знаю.
Стомил. Хорошо, пусть будет так.
Артур. Послушайте, я вовсе не о традициях. Здесь уже вообще нет никаких традиций и никакой системы. Одни фрагменты, прах! Безжизненные предметы. Вы все уничтожили и продолжаете уничтожать, так что даже сами забыли, с чего все началось.
Элеонора. Это правда, Стомил, ты помнишь, как мы уничтожали традиции? В знак протеста ты имел меня на глазах у папы и мамы во время премьеры «Тангейзера» в первом ряду. Был страшный скандал. Где эти времена, когда это еще производило впечатление! Ты тогда добивался моей руки.
Стомил. Мне кажется, это было в Народном музее, во время первой выставки современных художников. Я помню, о нас были восторженные рецензии.
Элеонора. Нет, это было в опере. На этой выставке был, кажется, не ты, или не было меня. У тебя уже все перепуталось.
Стомил. Возможно (воодушевляясь). Время бунта, прыжок в современность! Высвобождение из оков старого искусства и старой жизни! Человек достигает самого себя, сбрасывает старых богов и ставит себя на пьедестал. Лопается скорлупа, разбиваются оковы. «Революция и экспансия!» — вот наш лозунг. Разрушение старых форм, долой условность, да здравствует динамика! Жизнь в созидании, вне границ, движение и стремление, за пределы формы, за пределы формы!
Элеонора. Как ты помолодел, Стомил, я не узнаю тебя.
Стомил. Да, мы были молоды.
Элеонора. Стомил, что ты говоришь! Мы ничуть не постарели, ведь мы не предали свои идеалы! И сегодня тоже, все вперед, все вперед!
Стомил (без воодушевления). Ну да, разумеется.
Элеонора. Разве мы уступили предрассудкам? Условностям, сковывающим человечество? Разве мы не продолжаем бороться со старой эпохой? Разве мы не свободны?
Стомил. С какой старой?
Элеонора. Ну, с той. Не помнишь? Ты уже забыл, о чем мы говорили только что? Все эти путы, все эти заскорузлые оковы религии, морали, общества, искусства? Искусства, Стомил, прежде всего искусства!
