уже расплавится!
МАША. Покажи телефон!
АНФИСА. Думаешь, он звонит мне со своего мобильника, что ли? Тяжёлый случай!
МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!
ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?
МАША. Скажи, для кого ты сейчас надела вот эти белые брюки?
АНФИСА. Конечно же, для тебя! Я ей много раз говорила, что белый цвет тебя раздражает.
МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!
ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?
МАША. Чтоб она заткнулась!
ГЮЛЬЧИХРА. Заткнитесь обе! Вы мне осточертели! Я пришла никакая, я хотела лечь спать! Анфиса, скажи мне, за что я тебе плачу – за две комнаты или за три палаты для буйных?
АНФИСА. Да почему за три?
ГЮЛЬЧИХРА. Потому что вы каждый день гоняетесь друг за другом по всей квартире и все громите! Меня это задолбало! А ну-ка, быстро сядь на диван!
Анфиса нехотя подчиняется.
ГЮЛЬЧИХРА. (сев на стул) Объясните, что спровоцировало конфликт? О чём вы тут говорили до моего прихода?
АНФИСА. О Лобачевском. О каше. О контрацепции.
МАША. О тебе.
ГЮЛЬЧИХРА. Гремучая смесь! Полагаю, я – детонатор. Что вы не поделили, кроме меня – контрацепцию, Лобачевского или кашу?
МАША. Мы говорили ещё о смерти. Но смерть мы, кажется, поделили. Точнее – смерть разделила нас, потому что Анфиска бегает от неё, а я за ней бегаю.
ГЮЛЬЧИХРА. (помолчав) Теперь ясно, откуда выплыл господин Лобачевский! Конечно – если вас разделила смерть, то соединить вас мог только он. Параллельные прямые пересекаются! Женщины, разделенные с жизнью смертью своих мужчин, вернулись бы к жизни, если бы господин Лобачевский сошёл с портрета и доказал, что это возможно! Но господин Лобачевский не променяет портрет на телеэкран. Он – не идиот, хоть и гений! И не скотина, хоть и мужчина.
Взяв чашку, пьёт.
МАША. А мой папа – скотина! Он отобрал у меня мотоцикл и пригрозил, что если я ещё раз заминирую МГУ – он пальцем не шевельнёт, чтобы меня от дурки отмазать!
ГЮЛЬЧИХРА. Да?
МАША. Он думает, что я – быдло, и мною можно манипулировать! Ни ему, ни его дружкам за красной стеной это не удастся! Я ничего не боюсь, и мне мозги не засрёшь тупой пропагандой – типа, встаём с колен, но кругом враги, так что всем заткнуться и ходить строем! Ага, угу! Разбежались! Пускай вернут мотоцикл, легализуют марихуану и проституцию, разрешат гей-парад, уберут цензуру из интернета, попсу пускай запретят, разгонят полицию и перенесут столицу в Новочеркасск – тогда вот я, может быть, завяжу с терроризмом! Но не со шмалью.
ГЮЛЬЧИХРА. Ты в самом деле, реально что-то взрываешь?
АНФИСА. Да ничего она не взрывает и никакой взрывчатки у неё нет! Она просто звонит в полицию и орёт, что университет заминирован! Один раз менты взяли её за жопу, но отпустили, когда узнали, кто её папа.
ГЮЛЬЧИХРА. (ставя чашку) На месте этого папы я бы ей, идиотке, уши оторвала! И сожрать заставила.
АНФИСА. Слышишь, Машка, что говорит Гюльчихра?
МАША. Когда-нибудь я реально достану какую-нибудь взрывчатку сверхнового поколения и такое устрою! Так дам просраться!
ГЮЛЬЧИХРА. Кому? Простым мирным людям?
МАША. Конечно, нет! Я найду каких-нибудь сволочей.
АНФИСА. А если к тому моменту, как ты достанешь взрывчатку или найдёшь сволочей, все твои желания воплотятся, ты успокоишься?
МАША. Ни фига! Другие придумаю!
ГЮЛЬЧИХРА. То есть, ты готова погибнуть за что угодно?
МАША. Конечно! Только фанатикам важно, за что они погибают. Они, придурки, тупо идут на смерть за счастье целых народов! А потом вдруг выясняется, что никаким народам такое счастье не нужно. Нет уж, лучше дать людям самим решить, за что ты пошла на смерть!
Тогда на твоей могиле круглый год будут горы свежих цветов!
АНФИСА. У кого ты спёрла эту идею?
МАША. Ничего я не спёрла! Это моя идея!
АНФИСА. Ну, хорошо. Кто спёр её у тебя? Шекспир? Или Ницше?
МАША. Моцарт.
АНФИСА. Так я и знала! Гюльчихра, вот тебе отличная тема для кандидатской! Моцарт украл у Маши идею. Наверное, он решил ей так отомстить за то, что она при его участии довела до инфаркта двух профессоров Гнесинки!
МАША. Вольфганг Амадей Моцарт не знал, кому пишет Реквием – самому себе или чёрному человеку. Это незнание красной нитью проходит через весь Реквием! Если бы я решила написать Реквием для себя самой, он тоже был бы пронизан незнанием адресата, поскольку мне неизвестно, во что меня превратят после моей смерти. Я ведь не знаю, за что погибну!
Гюльчихра барабанит пальцами по столу. Анфиса вздыхает.
МАША. Что вы молчите? Вы со мной не согласны? Вы, наверное, думаете, что я обязана знать, за что погибаю?
ГЮЛЬЧИХРА. Ты боишься щекотки?
МАША. Нет, не боюсь! Но я её ненавижу.
АНФИСА. А я боюсь!
ГЮЛЬЧИХРА. А я её не боюсь. И не ненавижу. Она мне по барабану.
АНФИСА. Совсем?
Гюльчихра кивает.
МАША. Да ладно! А секс?
ГЮЛЬЧИХРА. Что – секс?
МАША. Разве секс возможен без восприимчивости к щекотке?
ГЮЛЬЧИХРА. Не знаю, как и ответить. Отвечу так: то, что ты называешь сексом, для меня было бы невозможно только без восприимчивости к наркозу.
МАША. Да что ты врёшь! Анфиска, скажи ей! Она уже задолбала ездить мне по ушам асфальтоукладчиком!
АНФИСА. Гюльчихра загналась!
МАША. Реально! Ты, Гюльчихра, обманщица. Я могу поспорить на что угодно, что это всё с твоей стороны понты! Вся ты на понтах! Если бы они зазвенели, все бы оглохли.
ГЮЛЬЧИХРА. Проверьте, если хотите!
МАША. А ну, дай пятки пощекотать!
ГЮЛЬЧИХРА. Пожалуйста!
Встав, поворачивается, руками берётся за спинку стула и становится на него коленками. Маша вскакивает, подходит к Гюльчихре сзади, и, опустившись на корточки, задирает обе её штанины, хотя они едва прикрывают щиколотки. После этого начинает щекотать пятки непроницаемой Гюльчихры.
АНФИСА. (сделав глоток из чашки) Ну, как?
МАША. Анфиска, я в шоке! Она реально не реагирует! Ноль эмоций!
АНФИСА. Зато у тебя их чересчур много! Вся аж вспотела!
МАША. Ты про свои эмоции расскажи!
АНФИСА. Нечего рассказывать. Слава Богу, что я не вижу! Меня бы вытошнило. Вы – гнусные извращенки!
МАША. Самое гнусное извращение – нюхать пот счастливой соперницы, обжигаясь холодным чаем!
ГЮЛЬЧИХРА. Кончайте!
АНФИСА. Ой! Гюльчихра, ты с ней перешла на «вы»? Вот это улёт! А когда у вас дойдёт до постели, вы, полагаю, будете называть друг дружку «ваше язычество»? Или «ваше высокопреизвращенство»?
МАША. А как
