(В такт колотят белье.)
Занавес
Дома у Йермы. Смеркается. Хуан сидит. Золовки стоят.
Хуан. Говоришь, недавно ушла?
Старшая золовка кивает.
Наверное, за водой. Вы же знаете, я не люблю, чтобы она одна ходила.
Пауза.
Накрывай на стол.
Младшая выходит.
Я свой хлеб заработал. (К старшей золовке.) Вчера был тяжелый день. Я подрезал яблони, а к вечеру подумал – чего я надрываюсь, если яблока съесть не могу? Надоело мне все. (Проводит рукой по лицу, молчит.) А ее все нет… Вы бы с ней пошли, для чего я вас кормлю, пою? Жизнь моя в ноле, честь моя – тут. Ну, а моя честь – и ваша.
Золовка кивает.
Не в укор говорю.
Йерма с двумя кувшинами останавливается в дверях.
Ты была у ручья?
Йерма. Воды набрала к обеду.
Золовка выходит.
А тебе как работалось?
Хуан. Вчера подрезал яблони.
Йерма ставит кувшин. Пауза.
Йерма. Дома побудешь?
Хуан. За стадом нужно присмотреть. Сама знаешь, кому, как не хозяину…
Йерма. Знаю, знаю. Не повторяй.
Хуан. Всякий мужчина по-своему живет.
Йерма. И всякая женщина. Я не прошу, ты дома не сиди. У меня все есть. Сестрицы твои меня стерегут. Я тут мягкий хлеб ем, и творог, и жареное мясо, а овцы – росистую траву. Тебе волноваться не о чем.
Хуан. Чтобы не волноваться, покой нужен.
Йерма. А у тебя его нет?
Хуан. Нет.
Йерма. Живи иначе.
Хуан. Разве ты не знаешь моих правил? Овцы – в загоне, женщины – в доме. Ты много выходишь. Я тебе давно говорю.
Йерма. Да. Женщины – в доме. В доме – не в могиле. А в доме стулья ломаются и простыни рвутся. У нас не так. Каждый вечер постель моя все новее, все свежее, словно сейчас из города.
Хуан. Значит, не зря я беспокоюсь!
Йерма. О чем тебе беспокоиться? Я тебя не обижаю, во всем слушаюсь, а горе мое – в сердце. И с каждым днем будет хуже. Давай лучше помолчим. Я свой крест снесу, только ты меня не расспрашивай. Состариться бы поскорей, увянуть бы, я бы тебе улыбалась и жила бы твоей жизнью. А пока что не трогай меня, не береди душу.
Хуан. Что-то я не пойму. У тебя все есть. Я посылаю в другие селения за всем, что тебе нужно. Конечно, я не без греха, но я хочу с тобой жить в мире. Я хочу спать там, в поле, и знать, что и ты тут спишь.
Йерма. Да не сплю я, не могу я спать!
Хуан. Разве тебе чего-нибудь не хватает? Скажи мне, ответь!
Йерма (пристально глядя на него). Да, не хватает.
Оба молчат.
Хуан. А, вечно одно и то же! Больше пяти лет. Я уж и забыл…
Йерма. Я не ты. У мужчины другая жизнь – овцы, яблони, разговоры, а у нас, женщин, ничего нет, кроме детей.
Хуан. Не все одинаковы. Взяла бы ты племянника в дом, я не возражаю.
Йерма. На что мне чужие дети? У меня от них руки замерзнут.
Хуан. Ты просто сошла с ума, уперлась лбом в стену, все свои дела запустила.
Йерма. Стена бесчестья пусть и будет стеною, а добрая честь – охапка цветов и свежая вода.
Хуан. С тобой один тревоги, одно беспокойство. Смирилась бы!
Йерма. Я не для того вошла в твой дом, чтобы смиряться. Вот челюсть подвяжут, руки мне сложат, в гробу и смирюсь.
Хуан. Чего же ты хочешь?
Йерма. Я хочу пить – а воды нет, я хочу в лес – а ноги не ходят, хочу вышивать – а ниток не найду.
Хуан. Ты не женщина, вот в чем дело. Тебе бы только слабых мужчин губить.
Йерма. Я не знаю, кто я такая. Не мучай меня! Я ничего тебе не сделала.
Хуан. Не люблю, когда на меня пальцем показывают. Пускай сидят по домам, и я свой дом не открою.
Входит старшая золовка и медленно идет к буфету.
Йерма. В разговоре греха нет.
Хуан. Как на чей вкус.
Входит младшая золовка, идет к кувшинам, черпает кружкой воду.
Хуан (тихо). Не могу я больше. Заговорят с тобой – молчи. Помни, что ты замужняя.
Йерма (удивленно). Замужняя!
Хуан. Думай про честь семьи. Это бремя несут все вместе.
Золовка медленно выходит.
Ее не увидишь, она глубоко, в крови.
Другая золовка с супницей в руках медленно и важно идет к двери.
Ты прости.
Йерма глядит на мужа, он поднимает голову, и глаза их встречаются.
Ты так смотришь, что мне не прощенья просить, а прибить бы тебя, запереть, я же тебе муж!
В дверях появляются обе золовки.
Йерма. Прошу тебя, помолчи. Не береди все это.
Пауза.
Хуан. Пойдем-ка обедать.
Золовки входят в комнату.
Ты слышала?
Йерма (ласково). Обедай с ними. Я не голодна.
Хуан. Как знаешь. (Уходит.)
Йерма (словно во сне).
Какая пустошь горя!
А божий мир за стенами все краше!
Вымаливаю сына, чтобы плакать,
а вижу только лунные миражи.
Две струйки молока в заглохшем теле,
два родника, лишенные покоя,
шалеют, словно кони в буреломе,
и смертной отзываются тоскою.
Под полотном задохшиеся груди,
две горлинки, ослепшие в неволе!
О, кровь моя, которую сгноили,
ее стрекала, жгучие до боли!
Но ты, мой сын, ты должен появиться.
У моря – соль, земле расти травою,
а тело нас детьми благословляет,
как облака водою дождевою.
(Глядит на дверь.) Мария! Чего ты так спешишь мимо?
Мария (с ребенком на руках входит в дом). Я, когда с ним, всегда спешу… Ты вечно плачешь!..
Йерма. Да, ты права. (Берет ребенка и садится.)
Мария. Мне жаль, что ты завидуешь.
Йерма. Я не завидую, я горюю.
Мария. Не жалуйся!
Йерма. Как мне не жаловаться, когда вы все полны цветов, а я вся пустая, ненужная среди такой красоты!
Мария. У тебя есть много другого. Послушалась бы меня, жила бы счастливо.
Йерма. Если крестьянка не родит, она – как сноп чертополоха, богом забытый сорняк.
Мария хочет взять ребенка.
Бери, у тебя ему лучше. У меня руки не те.
Мария. Зачем ты так говоришь?
Йерма (встает). Затем, что с меня довольно. На что мне руки, если не к чему их приложить? Обидно мне, стыдно мне смотреть, как хлеб колосится, ручьи родят воду, овцы приносят по сотне ягнят, собаки щенятся, все поле встает и показывает мне своих спящих младенцев, а у меня вот здесь и вот здесь не молоко прибывает, а молотом бьет.
Мария. Не дело ты говоришь.
Йерма. Вам, матерям, нас не понять. Вам что – плавай в свежей воде и жажды не знай!..
Мария. Не хотела бы я тебе повторять…
Йерма. У меня жажды все больше, а надежды – все меньше.
Мария. Нехорошо!..
Йерма. В конце концов примерещится, что сама себе ребенок. Ночью хожу кормить волов, – раньше я их не кормила, женщины их не кормят, – пойду, и кажется мне в темноте, что это мужчина идет.
Мария. Всякого можно понять…
Йерма. А ведь он меня любит. Видишь, какая моя жизнь!
Мария. Как твои золовки?
Йерма. Умереть мне без покаяния, если я им слово скажу!
Мария. А он?
Йерма. Все трое против меня.
Мария. Что ж они так?
Йерма. На душе у них не спокойно, вот и выдумывают. Боятся, что мне другой полюбится, и того не знают, что у нас в роду первое дело – честь. Заложили они мне путь, словно камни, а того не знают, что захоти я – смою их, как река.
Входит золовка, берет хлеб и уходит.
Мария. А все ж он тебя любит.
Йерма. Он меня кормит и кров мне дает.
Мария. Да, тяжело тебе… Ты помни, Христос терпел…
Обе стоят в дверях.
Йерма (глядя на ребенка). Проснулся…
Мария. Скоро песню заведет.
Йерма. А глаза у него твои… (Плачет.) Такие же, как у тебя! (Ласково подталкивает ее к выходу. Мария молча уходит. Йерма идет к двери, в которую вышел Хуан.)
Вторая подруга. Т-сс!
Йерма (оборачиваясь). Что ты?
Вторая подруга. Я тут стою. Моя мать тебя поджидает.
Йерма. У нее никого нет?
Вторая подруга. Сидят две соседки.
Йерма. Я скоро приду.
Вторая подруга. Не побоишься?
Йерма. Нет.
Вторая подруга. Ну и смела ты!
Йерма. Хоть поздно, а приду.
Входит Виктор.
Виктор. Хуан дома?
Йерма. Да.
Вторая подруга (лукаво). Значит, кофту я принесу.
Йерма. Хорошо.
Вторая подруга уходит.
Садись.
Виктор. Мне и так не плохо.
Йерма (зовет). Хуан!
Виктор. Я пришел проститься. (Вздрагивает, но сразу же берет себя в руки.)
Йерма. И братья твои уходят?
Виктор. Отец велел.
Йерма. Он уже старый, наверное…
Виктор. Да, совсем старый.
Пауза.
Йерма. Ты хорошо делаешь, что уходишь отсюда.
Виктор. Поля везде одинаковые…
Йерма. Нет. Я бы уехала подальше.
Виктор. Всюду одно. Такие же овцы и шерсть такая же…
Йерма. Это для вас, для мужчин. У нас по-другому. Мужчина никогда не скажет – какое вкусное яблоко! Вы свое берете, вам все едино. А мне опостылела здешняя вода.
