ОСВАЛЬД. Извините, господин пастор, тут вы ошибаетесь.
ПАСТОР МАНДЕРС. Да? Я полагал, что вы вращались почти исключительно в кругу художников.
ОСВАЛЬД. Ну да.
ПАСТОР МАНДЕРС. И главным образом в кругу молодежи.
ОСВАЛЬД. И это так.
ПАСТОР МАНДЕРС. Но, я думаю, у большинства из них нет средств жениться и обзавестись домашним очагом.
ОСВАЛЬД. Да, у многих из них не хватает средств жениться, господин пастор.
ПАСТОР МАНДЕРС. Вот-вот, это-то я и говорю.
ОСВАЛЬД. Но это не мешает им иметь домашний очаг. И некоторые из них имеют настоящий и очень уютный домашний очаг.
ФРУ АЛВИНГ, с напряженным вниманием следившая за разговором, молча кивает головой.
ПАСТОР МАНДЕРС. Я говорю не о холостом очаге. Под очагом я разумею семью, жизнь в лоне семьи, с женой и детьми.
ОСВАЛЬД. Да, или с детьми и матерью своих детей.
ПАСТОР МАНДЕРС (вздрагивает, всплескивает руками). Но боже милосердный!
ОСВАЛЬД. Что?
ПАСТОР МАНДЕРС. Жить – с матерью своих детей!
ОСВАЛЬД. А, по-вашему, лучше бросить мать своих детей?
ПАСТОР МАНДЕРС. Так вы говорите о незаконных связях? О так называемых «диких» браках?
ОСВАЛЬД. Ничего особенно дикого я никогда не замечал в таких сожительствах.
ПАСТОР МАНДЕРС. Но возможно ли, чтобы сколько-нибудь воспитанный человек или молодая женщина согласились на такое сожительство, как бы у всех на виду?
ОСВАЛЬД. Да что же им делать? Бедный молодой художник, бедная молодая девушка… Жениться – дорого. Что же им остается делать?
ПАСТОР МАНДЕРС. Что им остается делать? А вот я вам скажу, господин Алвинг, что им делать. С самого начала держаться подальше друг от друга – вот что!
ОСВАЛЬД. Ну, такими речами вы не проймете молодых, горячих, страстно влюбленных людей.
ФРУ АЛВИНГ. Разумеется, не проймете.
ПАСТОР МАНДЕРС (продолжая). И как это власти терпят подобные вещи! Допускают, что это творится открыто! (Останавливаясь перед фру Алвинг.) Ну вот, не имел ли я основания опасаться за вашего сына? В таких кругах, где безнравственность проявляется столь открыто, где она признается как бы в порядке вещей…
ОСВАЛЬД. Позвольте вам сказать, господин пастор. Я постоянно бывал по воскресеньям в двух-трех таких «неправильных» семьях…
ПАСТОР МАНДЕРС. И еще по воскресеньям!
ОСВАЛЬД. Тогда-то и надо развлечься. Но я ни разу не слыхал там ни единого неприличного выражения, не говоря уже о том, чтобы быть свидетелем чего-нибудь безнравственного. Нет, знаете, где и когда я наталкивался на безнравственность, бывая в кругах художников?
ПАСТОР МАНДЕРС. Нет, слава богу, не знаю.
ОСВАЛЬД. Так я позволю себе сказать вам это. Я наталкивался на безнравственность, когда к нам наезжал кто-нибудь из наших почтенных земляков, образцовых мужей, отцов семейства, и оказывал нам, художникам, честь посетить нас в наших скромных кабачках. Вот тогда-то мы могли наслушаться! Эти господа рассказывали нам о таких местах и о таких вещах, какие нам и во сне не снились.
ПАСТОР МАНДЕРС. Как?! Вы станете утверждать, что почтенные люди, наши земляки…
ОСВАЛЬД. А вы разве никогда не слыхали от этих почтенных людей, побывавших в чужих краях, рассказов о все возрастающей безнравственности за границей?
ПАСТОР МАНДЕРС. Ну, конечно…
ФРУ АЛВИНГ. И я тоже слышала.
ОСВАЛЬД. И можете спокойно поверить им на слово. Среди них попадаются настоящие знатоки. (Хватаясь за голову.) О! Так забрасывать грязью ту прекрасную, светлую, свободную жизнь!
ФРУ АЛВИНГ. Не надо так волноваться, Освальд. Тебе вредно.
ОСВАЛЬД. Да, правда твоя. Не полезно… Все эта проклятая усталость, знаешь. Так я пойду пройдусь немножко до обеда. Извините, господин пастор. Вы уж не посетуйте на меня, – это так на меня нашло. (Уходит во вторую дверь направо.)
Сцена пятая.
ФРУ АЛВИНГ. Бедный мой мальчик!
ПАСТОР МАНДЕРС. Да, уж можно сказать. До чего дошел! (Фру Алвинг молча смотрит на него. Пастор ходит взад и вперед.) Он назвал себя блудным сыном! Да, увы, увы! (Фру Алвинг по-прежнему молча смотрит на него.) А вы что на это скажете?
ФРУ АЛВИНГ. Скажу, что Освальд был от слова до слова прав.
ПАСТОР МАНДЕРС (останавливается). Прав?! Прав!.. Держась подобных воззрений!
ФРУ АЛВИНГ. Я в своем уединении пришла к таким же воззрениям, господин пастор. Но у меня все не хватало духу затрагивать такие темы. Так вот теперь мой сын будет говорить за меня.
ПАСТОР МАНДЕРС. Вы достойны сожаления, фру Алвинг. Но теперь я должен обратиться к вам с серьезным увещанием. Теперь перед вами не ваш советчик и поверенный, не старый друг ваш и вашего мужа, а духовный отец, каким я был для вас в самую безумную минуту вашей жизни.
ФРУ АЛВИНГ. И что же скажет мне мой духовный отец?
ПАСТОР МАНДЕРС. Прежде всего я освежу вашу память. Момент самый подходящий. Завтра минет десять лет, как умер ваш муж. Завтра будет открыт памятник покойному. Завтра я буду говорить речь перед лицом всего собравшегося народа… Сегодня же обращу свою речь к вам одной.
ФРУ АЛВИНГ. Хорошо, господин пастор, говорите.
ПАСТОР МАНДЕРС. Помните ли вы, что всего лишь через какой-нибудь год после свадьбы вы очутились на краю пропасти? Бросили свой дом и очаг, бежали от своего мужа… Да, фру Алвинг, бежали, бежали и отказались вернуться, несмотря на все его мольбы!
ФРУ АЛВИНГ. А вы забыли, как бесконечно несчастна была я в первый год замужества?
ПАСТОР МАНДЕРС. Ах, ведь в этом как раз и сказывается мятежный дух, в этих требованиях счастья здесь, на земле! Какое право имеем мы, люди, на счастье? Нет, фру Алвинг, мы обязаны исполнять сой долг. И ваш долг был – оставаться верной тому, кого вы избрали раз и навсегда и с кем были связаны священными узами.
ФРУ АЛВИНГ. Вам хорошо известно, какую жизнь вел Алвинг в то время, какому разгулу он предавался?
ПАСТОР МАНДЕРС. Мне очень хорошо известно, какие слухи ходили о нем. И я как раз меньше всех могу одобрить его поведение в молодости, если вообще верить слухам. Но жена не поставлена судьей над мужем. Ваша обязанность была смиренно нести крест, возложенный на вас высшей волей. А вы вместо того возмутились и сбросили с себя этот крест, покинули споткнувшегося, которому должны были служить опорой, и поставили на карту свое доброе имя, да чуть не погубили вдобавок доброе имя других.
ФРУ АЛВИНГ. Других? Другого – хотите вы сказать.
ПАСТОР МАНДЕРС. С вашей стороны было в высшей степени безрассудно искать убежища у меня.
ФРУ АЛВИНГ. У нашего духовного отца? У друга нашего дома?
ПАСТОР МАНДЕРС. Больше всего поэтому. Да, благодарите создателя, что у меня достало твердости… что мне удалось отвратить вас от ваших неразумных намерений и что господь помог мне вернуть вас на путь долга, к домашнему очагу и к законному супругу.
ФРУ АЛВИНГ. Да, пастор Мандерс, это бесспорно сделали вы.
ПАСТОР МАНДЕРС. Я был только ничтожным орудием в руках всевышнего. И разве не на благо вам и всей вашей последующей жизни удалось мне склонить вас тогда подчиниться долгу? Разве не сбылось все, как я предсказывал? Разве Алвинг не отвернулся от всех своих заблуждений, как и подобает мужу? Не жил с тех пор и до конца дней своих безупречно, в любви и согласии с вами? Не стал ли истинным благодетелем для своего края и не возвысил ли и вас своей помощницей во всех своих предприятиях? Достойной, дельной помощницей – да, мне известно это, фру Алвинг. Я должен воздать вам эту хвалу. Но вот я дошел до второго крупного проступка в вашей жизни.
ФРУ АЛВИНГ. Что вы хотите этим сказать?
ПАСТОР МАНДЕРС. Как некогда пренебрегли вы обязанностями супруги, так затем пренебрегли и обязанностями матери.
ФРУ АЛВИНГ. А!..
ПАСТОР МАНДЕРС. Вы всегда были одержимы роковым духом своеволия. Ваши симпатии были на стороне безначалия и беззакония. Вы никогда не хотели терпеть никаких уз. Не глядя ни на что, без зазрения совести вы стремились сбросить с себя всякое бремя, как будто нести или не нести его зависело от вашего личного усмотрения. Вам стало неугодно дольше исполнять обязанности матери – и вы ушли от мужа; вас тяготили обязанности матери – и вы сдали своего ребенка на чужие руки.
ФРУ АЛВИНГ. Правда, я это сделала.
ПАСТОР МАНДЕРС. Вот зато и стали для него чужой.
ФРУ АЛВИНГ. Нет, нет, не стала!
ПАСТОР МАНДЕРС. Стали. Должны были стать. И каким вы обрели его вновь? Ну рассудите хорошенько, фру Алвинг. Вы много прегрешили пред своим мужем – и сознаетесь теперь в этом, воздвигая ему памятник. Сознайте же свою вину и перед сыном. Еще, может быть, не поздно вернуть его на путь истины. Обратитесь сами и спасите в нем, что еще можно спасти. Да. (Поднимая указательный палец.) Воистину вы многогрешная мать, фру Алвинг! Я считаю своим долгом высказать вам это.
ФРУ АЛВИНГ (медленно, с полным самообладанием). Итак, вы сейчас высказались, господин пастор, а завтра посвятите памяти моего мужа публичную речь. Я завтра говорить не буду. Но теперь и мне хочется поговорить с вами немножко, как вы сейчас говорили со мной.
