Лыняев. Да, но ведь так можно поймать человека только тогда, когда он любит.
Глафира. Разумеется. Вы в совершенной безопасности, потому что никого не любите.
Лыняев. Я в безопасности и очень этому рад. Но уж если бы мне пришлось полюбить кого-нибудь, то я полюбил бы вас. (Целует руку Глафиры.)
Глафира. Это что такое? Это зачем?
Лыняев. Так.
Глафира. Если просто «так», то обидно. На вас нежность нашла, ну, а благо я тут близко, так вы и беретесь прямо за меня руками.
Лыняев. Да нет. Ведь вы сами хотели, чтоб я любезничал с вами.
Глафира. Ах, я и забыла! Ну, так целуйте, пожалуй.
Лыняев. Да и поцелую. (Целует другую руку.)
Глафира. Вы, видно, тоже начинаете входить во вкус вашей роли.
Лыняев. Я давеча боялся чего-то; а теперь так нахожу, что это очень приятная шутка.
Глафира (со вздохом). Да, да, к сожалению, только шутка.
Входит Анфуса.
Явление девятое
Лыняев, Глафира, Анфуса.
Анфуса. Ужинать уж… ждут… Что ночью-то. Сыро… Прислали уж… меня…
Глафира (Лыняеву). Пойдемте!
Лыняев. Я сейчас за вами.
Глафира и Анфуса уходят.
А какая она хорошенькая, какая милая, умная! Ведь вот долго ли! Посидишь этак вечера два с ней — и начнешь подумывать; а там только пооплошай, и запрягут! Хорошо еще, что она в монастырь-то идет; а то бы и от нее надо было бегать. Нет, поскорей поужинать у них да домой, от греха подальше, только она меня и видела. А после хоть и увижусь с ней, так только «здравствуйте!» да «прощайте!». Хороша ты, Глафира Алексеевна, а свобода и покой, и холостая жизнь моя лучше тебя.
ЛИЦА:
Купавина.
Глафира.
Анфуса.
Лыняев.
Василий Иванович Беркутов, помещик, сосед Купавиной; представительный мужчина, средних лет, с лысинкой, но очень живой и ловкий.
Горецкий.
Лакей Купавиной.
Комната в азиатском вкусе в доме Купавиной, с одним выходом на террасу; стеклянная растворенная дверь с портьерами; по сторонам двери два больших окна, закрытые драпировками; по стенам и под окнами мягкие диваны. За балюстрадой террасы виден сад и за ним живописная сельская местность.
Явление первое
Купавина, Глафира, потом лакей.
Купавина. Кажется, у тебя с Лыняевым дело подвигается?
Глафира. Ах, это только кажется.
Купавина. Он вчера был так любезен с тобой.
Глафира. По заказу, — это была шутка.
Купавина. Ты теряешь надежду, бедная?
Глафира. Ну, не совсем. Надо еще раз увидать его, тогда я буду знать наверное, можно на него рассчитывать или нет.
Купавина. А вот сегодня увидишь. Мне Горецкий принес письмо от него; он приедет, и угадай, с кем?
Глафира. Что угадывать-то! По глазам видно, что жениха дожидаешься.
Купавина. Да, осчастливил нас Василий Иваныч Беркутов, прибыл из Петербурга.
Глафира. Когда они приедут?
Купавина. Конечно, вечером. Надо приодеться для такого дорогого гостя.
Глафира. Но до вечера Меропа Давыдовна может прислать за мной лошадей.
Купавина. Лошади и подождут.
Глафира. Рассердится.
Купавина. Посердится, да и помилует.
Глафира. Нескоро, на это она нетороплива.
Входит лакей.
Лакей (подавая письмо Купавиной). Меропа Давыдовна тарантас прислали и письмо приказали вам отдать.
Купавина распечатывает и читает письмо про себя.
Глафира. Ну, так я и знала! Эко несчастие! Опять черное платье, опять притворство и постничанье!
Купавина (лакею). Вукол Наумыч в усадьбе?
Лакей. Никак нет-с, они в городе.
Купавина (с беспокойством). Что ж мне делать? Это так неожиданно… Я совершенно теряюсь.
Глафира. Что с тобой?
Купавина. А вот послушай, что Меропа Давыдовна пишет! (Лакею.) Ступай, скажи, чтоб кучер подождал!
Лакей уходит.
Глафира. Читай, читай.
Купавина (читает). «Милостивая государыня, Евлампия Николаевна!»
Глафира. Что-то строго начинается.
Купавина. Нет, ты послушай, что дальше-то! (Читает.) «Вам вчера не угодно было принять моего племянника. Если б вы были дома одни или вели очень скромную жизнь, я б ничего не сказала, а то у вас были люди, которые ничем его не лучше. Он такой же дворянин, как и Лыняев, и уж, верно, не глупее его. Или вы сделали это не подумавши, или вас научил какой-нибудь умный человек. Если уж вы забыли все мои одолжения и милости к вам, так должны были помнить, что за обиду я никогда в долгу не остаюсь. Вы так развлеклись или увлеклись, что забыли, что у вас с Аполлоном есть тяжба. Мы, по простоте и по доброте своей, думали пожалеть вас, подобно как малого беззащитного ребенка, и хотели кончить все дело миром, истинно по-христиански, в любви и согласии. Но коль скоро вы сами отворачиваетесь от нас и презираете благодетелей, то уж не гневайтесь на нас. Взыскание с вас очень большой суммы, чего и все ваше имение не стоит, я произведу со всею строгостию и жалеть вас и плакать о вас не буду. Бывшая ваша благодетельница Меропа Мурзавецкая». Как тебе это покажется?
Глафира. Не пугает ли она тебя?
Купавина. Вот сюрприз! Я не знаю, что и отвечать. Надо подождать этих господ, посоветуюсь с ними. Вот тебе поневоле приходится остаться.
Входит Анфуса.
Явление второе
Купавина, Глафира, Анфуса.
Анфуса. Уж приехали ведь… что ж вы!
Купавина. Неужели они?
Анфуса. Да кому ж?..
Купавина. Так я пойду оденусь.
Анфуса. Само собой уж… нешто хорошо!.. Почитай, чужой…
Купавина. Попросите их подождать!
Анфуса. Да вон уж… Сюда… из саду.
Купавина (Глафире). Пойдем!
Уходят Глафира и Купавина.
Анфуса. Что б раньше-то!.. Говорила уж…
Входят Лыняев и Беркутов.
Явление третье
Анфуса, Лыняев, Беркутов.
Лыняев. Вот, Анфуса Тихоновна, рекомендую вам друга. Василий Иваныч Беркутов.
Анфуса. Уж знаю… давно ведь…
Беркутов. Как ваше здоровье, почтенная Анфуса Тихоновна?
Анфуса. Ничего… так… голова иногда. Обождать уж… хоть здесь… просила… сейчас, мол…
Лыняев. Не беспокойтесь, Анфуса Тихоновна, мы подождем.
Анфуса. Ну, то-то!.. Не долго, чай… что ей там. Не взыщите! (Уходит.)
Лыняев. Вот она сама тебе расскажет, как выманили у нее тысячу рублей.
Беркутов. Не горячись, пожалуйста, не горячись!
Лыняев. Как не горячись? Не могу не горячиться; ведь это подлог, понимаешь ты, подлог!
Беркутов. Успокойся! Никакого подлога нет.
Лыняев. Да Горецкий признался. Чего ж тебе! Жаль, я проспал и не успел еще расспросить его хорошенько сегодня утром; потом ты приехал и утащил его у меня.
Беркутов. Я долго говорил с Горецким и в город с ним ездил. Он тебя обманул. Ему понадобились деньги, он и сказал напраслину на себя. Хорош и ты, поверил Горецкому.
Лыняев. Что ни говори, а это дело не чисто.
Беркутов. По-моему, в вашем обществе Меропа Давыдовна должна стоять выше подозрений. Хорошо общество, где все смотрят друг на друга, как на разбойников.
Лыняев. От Меропы всего ждать можно.
Беркутов. Провинциалы любят уголовщину, уж это известно. Вам скучно без скандалов, подкапываетесь друг под друга; больше вам делать-то нечего.
Лыняев. Да ведь грабят Евлампию Николаевну.
Беркутов. Ну, как хочешь, а пока я здесь, ты в ее дела не путайся, пожалуйста; я тебя прошу. Поищи себе другое занятие!
Лыняев. По-твоему, и Чугунов хороший человек?
Беркутов. А что ж Чугунов? Подьячий как подьячий, — разумеется, пальца в рот не клади. Ведь вы, горячие юристы, все больше насчет высших взглядов, а, глядишь, простого прошения написать не умеете. А Чугуновы — старого закала, свод законов на память знает; вот они и нужны.
Лыняев. Хорошо тебе — ты приедешь не надолго; а каково жить с этим народом! Попробовал бы ты.
Беркутов. Кто умеет жить, тот везде уживется; а кто ребячится, как ты, тому везде трудно. Я уживусь.
