пресная?
Катя молчит. Тогда он попробовал воду из ковша, убедился, что не морская, налил в чайник, включил плитку.
Я могу принести коньяку, аспирину… Это займет десять минут.
К а т я. Не надо никуда уходить. И дай мне мокрое полотенце. Вон то, маленькое, намочи… И сядь. Ты давно не хвалил меня, Женечка, не восхищался. А ведь я стараюсь. И память у меня хорошая. Вот проверь… Станиславский, годы жизни: тысяча восемьсот шестьдесят третий — тысяча девятьсот тридцать восьмой… Я знаю, ты думаешь, все твои старания — зря, мимо… А вот и нет! Его первая постановка — «Царь Федор Иоаннович» — тысяча восемьсот девяносто восьмой год…
Ж е н я. Я верю тебе, но не сейчас же, Катя!
К а т я. В том же году — «Чайка»… Она у них на занавесе с тех пор… Больше всего он хотел, чтобы на сцене не просто представляли… а чтобы там была «жизнь человеческого духа» — это его главное, любимое желание…
Ж е н я. Довольно, Катя, я верю, ты молодец. У тебя губы очень сохнут, сейчас попьешь… Помолчи. Я не сомневаюсь, что все у нас идет верно, что не пропадет наш скорбный труд, что к собеседованию ты будешь готова… Только на этом факультете главное все-таки показ. И здесь твой тренер — Ксеня, я ни при чем… Она уделит тебе столько внимания, сколько понадобится, так что дело за тобой… Ты приедешь на экзамены, и, я думаю, в Москве тебе лучше всего остановиться у нас…
К а т я (тихо, боясь спугнуть свое счастье). Это что, сама Ксения Львовна так сказала?
Ж е н я. Ну, не сказала еще, так скажет, что тут особенного.
К а т я. А вам жилплощадь позволяет? Сколько метров у вас?
Ж е н я. Какая разница? Комната у тебя будет…
К а т я. Отдельная? Конец света… (Пауза.) А нельзя мне поехать сразу с вами? Как только путевка у вас кончится?
Ж е н я. Почему нельзя? По-моему, и можно и должно… Тут слишком много отвлекающих факторов. Тебя надо под домашний арест, и я это в Москве обеспечу…
К а т я. Я на все согласна, Жень. Что ты скажешь, то и будет… Только вот плечо мое…
Ж е н я. Что с ним?
К а т я. Да так… сожгла, наверно.
Ж е н я. Ты ж загорела давным-давно… да и солнышка такого сильного не было.
К а т я (села на топчане). Ты мое солнышко. Ты мой «отвлекающий фактор». Ты мой Константин Сергеевич, мой Владимир Иванович… Ты мое «учение с увлечением»… Ты мой Кант, мой Лермонтов, мой Ален Делон, мой Олег Янковский…
Ж е н я (ошеломлен). Та-ак… И что же нам, Катенька, теперь делать в свете этого?
К а т я. В свете? Правда, миленький, ну его, гаси, нечего при нем делать!
Ж е н я. Зачем, Катя? То есть я знаю зачем… Я хочу сказать: стоит ли?
К а т я. Господи, да кто ж это спрашивает?! Чему быть, того не миновать…
Женя выключает свет. Потом Катины руки стащили с него пиджак. Поцелуй. И вдруг — телефонный звонок.
Не обращай внимания.
Ж е н я. Опять какой-нибудь Откидач?
К а т я. Какая разница…
Звонки повторяются.
Ж е н я. Трудно не реагировать, раздражает. А вдруг это важно? Вдруг кого-нибудь надо срочно спасать?
К а т я. Ой, да не выступай ты!.. Молчи. И ни о чем не думай…
Ж е н я (включил свет, берет трубку). Не могу я так… Алло, вас слушают… А, здравствуйте. Узнали меня, да?.. А что, вы из-за меня одного не запираете? Ой-ой-ой, неудобно-то как… Катя, это мама.
К а т я. Ну зачем подошел, чудо-юдо, кто просил тебя?
Ж е н я (в трубку). Вы извините, я скоро буду… (С мрачной иронией.) Видите ли, программа, оказывается, очень обширная…
Свет гаснет. Это Катя выключила его.
Картина шестая
Прошло несколько дней.
Жаркий пляжный день и к тому же воскресный.
К а т я усиленно развлекает и просвещает отдыхающих через динамики. Радиорубка у нее помещается в том углу, что отгорожен ситцевой занавеской — впрочем, не от зрителя. Оттуда мы будем слышать пластинки, напетые нашими эстрадными звездами, и тексты, которые Катя читает в микрофон, причем иногда в сопровождении музыки. С такой мелодекламации и начнется эта картина.
К а т я (читает с листа). «…В нашей стране дорог каждый человек. И как порой бывает тяжело, когда несчастный случай уносит от нас молодую цветущую жизнь. Именно таким — цветущим, полным сил и надежд — запомнился товарищам тридцатидвухлетний Николай Лубяко, приехавший к нам из города Макеевка. Четырнадцатого июля прошлого года Николай с утра решил отметить национальный праздник французского народа — взятие Бастилии. Это выразилось в распитии спиртных напитков, сначала на территории пансионата, а затем на пляже, что строго запрещено постановлением нашего горсовета. В состоянии опьянения Николай пошел в воду, несмотря на предостережения отдельных граждан, которых он вместо благодарности всячески оскорблял. Алкоголь сделал свое пагубное дело. Светлый день взятия Бастилии стал последним днем жизни Николая Лубяко. Товарищи отдыхающие! Помните: Балтика не прощает легкомыслия и неосторожности. В ответ на ту радость, которую море доставляет нам, оно требует от каждого сознательного соблюдения правил поведения на воде».
На этом Катя завершает главу или параграф, ставит пластинку «Ах, где мне взять такую песню» в исполнении ансамбля «Орэра» и выходит на балкон, смотрит в морской бинокль.
А к станции поспешает З а м я т и н а. Она воздевает кверху руки, в одной из которых ярко-желтый зонтик; она одета в цветастую длинную юбку и свободную блузу; на голове шляпка из рисовой соломки.
З а м я т и н а. Катюша! Это же поэма у тебя! Я пришла сказать, что артисты просто рыдают… впрочем, неартисты тоже… Кто тебе писал эти божественные терцины?
К а т я. Это не терцины, Ксения Львовна, это райисполком заставляет и милиция. А кто писал — не знаю.
З а м я т и н а. Вот что тебе надо исполнять на показе! Причем с той же серьезностью… Слушай, попить у тебя найдется что-нибудь?
К а т я. Подымайтесь, — конечно!
З а м я т и н а (взбираясь по ступенькам). В басне ты очень стараешься рассмешить, а результат получается обратный… Катя, этот патефон нельзя приглушить? Человек спрашивает, где ему взять такую песню, — я, например, тоже не знаю… И о любви, и о судьбе, видишь ли… Вопрос интимный, можно и потише.
Катя убавляет звук в своей радиорубке и открывает бутылку минеральной воды, подает Замятиной напиться.
Восторг! Холодненькая!.. А где наш философ?
К а т я. А он вас ищет! Он говорит, что с вечера застал вас спящую, а к завтраку пришел в десять, вас уже не было, а ему что-то надо…
З а м я т и н а. Да, мы почти двое суток не виделись. Дела у него серьезнейшие… Не так ли? Нет, я не в претензии, Катенька, я все понимаю!
К а т я. Ксения Львовна, мне можно у вас спросить такой вопрос?
З а м я т и н а. Попробуй. Если смогу,
