АДЪЮТАНТ. Ищу справочник флагов и штандартов. В нем должно быть описание белого флага вместе с иллюстрацией…
АДМИРАЛ. Слушай, на-ка вот возьми мой носовой платок за образец. Белый крест на белом фоне. Шведский военный флаг.
АДЪЮТАНТ. Напрасно иронизируете.
АДМИРАЛ. Поднять флаг и переговорщиков вперед. Как-нибудь справимся! Забери, сожги, уничтожь, как сказал мой коллега Жиффар, take, burn, destroy. Что за изба-читальня у меня на корабле?
Пленные сидят на палубе и читают газеты.
АДМИРАЛ. Что это за пленные такие? Кого ни возьми – профессор! Читает газету и ест ножом с вилкой! Куда только катится эта война? Вместо обычных артиллеристов чертовы эмериты. Прочитай-ка вот это.
Пленный читает.
АДМИРАЛ. И это.
Другой пленный читает что-то по-английски.
АДМИРАЛ. Они и по-английски говорят, и вообще говорят что хочешь!
АДЪЮТАНТ. У нас, у британцев, по-особому устроены органы речи, этим мы отличаемся от остальных народов: нам гораздо труднее, чем другим, даются иностранные языки.
Адъютант выхватывает газету у двоих пленных. За одной из них оказывается Инге.
АДЪЮТАНТ. Еще одна неприятная новость. Один из этих на палубе беременный.
АДМИРАЛ. Как такое возможно? Я строго-настрого запретил у себя на корабле всякое мужеложство.
АДЪЮТАНТ. Конечно-конечно. Но этот оказался девицей.
АДМИРАЛ. Это девица? Когда я был молод, девицы, помнится, выглядели несколько иначе.
АДЪЮТАНТ. Имя?
ИНГЕ. Майк.
АДЪЮТАНТ. Майк?
АДМИРАЛ. Пусть эта Майка идет в монастырь. Проводи ее на берег. И приведи в порядок физиономию. Что это? Пьяным, что ли, брился?
АДЪЮТАНТ. Это боевой шрам, сэр. В бою у Халкокари. Смерть была у меня под самым носом.
Уходят. Инге остается на палубе, приходит Джон.
ДЖОН. Анна. Анна Каренина.
Инге чуть не плачет.
ИНГЕ. Не называй меня больше Анной.
ДЖОН. Прости, Инге. Я все испортил.
ИНГЕ. Ты не виноват. Нет.
ДЖОН. Все образуется. Наверняка. Мне всегда невероятно везет. Представь себе, уже одно то на этой войне хорошо, что мы с тобой встретились! Посмотри на меня, Инге! Если мне в кости трижды подряд выпадет одно и то же число, то завтра я к тебе вернусь! Я вернусь! Смотри! Будет три шестерки.
ИНГЕ. Не надо!
ДЖОН. Я так хочу. Смотри! Раз! (Бросает кубики.) Все вечно удивляются, как может так чертовски везти, вот Ларcу к примеру, ему никогда в жизни три раза подряд одно число не выпадало, и ногу он как-то сломал, и подружка у него просто ужас… а сейчас он вообще умер… Ему никогда шестерки не выпадали, а мне всегда. (Бросает.) Вот видишь! Третий раз точно правду скажет. (Долго трясет кубики между ладоней, бросает.)
Тишина.
ИНГЕ. Джон…
ДЖОН (трясет кубики и бросает). Четыре…
ИНГЕ. Джон…
ДЖОН. Пять…
ИНГЕ. Хватит. Ну, пожалуйста.
Хватает его за руку с кубиками, Джон вырывает руку. Один из кубиков падает в море. Воцаряется зловещая тишина. Оба видят в этом страшное пророчество. Входит военный моряк.
ДЖОН. Я уверен, что там была шестерка! Ты видела? Там была шестерка. Ведь правда?
ВОЕННЫЙ МОРЯК. Окей, Майк. Пошли.
ДЖОН. Я могу отвезти ее на сушу. Правда-правда, Лео. Пожалуйста!
ВОЕННЫЙ МОРЯК. Тебя ждут у первой пушки. У нас мало времени.
ДЖОН. Я тоже пойду!
СОЛДАТ. Не пойдешь.
Джона без предупреждения бьют сзади палкой, он оседает на палубу.
Широкие, сделанные из толстых досок ступени вдоль крутой скалы уходят как будто вертикально вверх, как на приставной лестнице.
У основания лестницы стоит русский часовой. Подходит второй солдат, ведет за веревку Инге. Он же несет большую картонную коробку. Передает веревку и коробку другому солдату и уходит. Солдат и Инге стоят. Инге старается не смотреть на солдата. Солдат похлопывает Инге по щеке.
РУССКИЙ СОЛДАТ. По-русски-то понимаешь? Трах-та-ра-рах.
ИНГЕ. —
РУССКИЙ СОЛДАТ. Хочешь трахтарарах?
ИНГЕ. —
РУССКИЙ СОЛДАТ. Чего же ты тогда хочешь? Иди чего покажу.
Уводит Инге в кусты.
Приходит Анна. Несмотря на обстоятельства, одета очень модно и дорого. Видит картонную коробку на земле. Читает адрес и имя, кому предназначена посылка. Открывает коробку и достает оттуда флакон духов. Довольная, нюхает. В коробке обнаруживаются еще и другие экстравагантные дорогие вещи, сумочки, туфли???.
АННА. Ах! (Вынимает из коробки платье. Оно красное. В бешенстве топчет коробку.) Черт-черт-черт! Черт знает что такое! Снова не того цвета! Я им тысячу раз писала, тысячу раз напомнила, чтоб не красное, а голубое-голубое-голубое! Три месяца они телились и вот в итоге прислали красное! Как-как-как такое вообще возможно? Я понимаю, что мира во всем мире достичь довольно трудно, но неужели невозможно одно-единственное голубое платье положить в нужную коробку? Неужели человечество на это не способно? Неужели единственный выход – это коллективное самоубийство всего этого сраного земного шара. Только раз в жизни, один только раз, мне захотелось, чтоб все пошло как надо. Я так хотела, так хотела, чтобы пусть даже один-единственный раз, но все было правильно!
Солдат вышмыгивает в испуге из кустов.
АННА. Черт подери, эй, ты, живо сюда! Ты должен был принести мне эту коробку! Ты понимаешь? А ты оставил ее у двери. Ты понимаешь, что тебя высекут так, что ты неделю ходить не сможешь!
РУССКИЙ СОЛДАТ. Да, мадам.
Инге выбирается из кустов.
АННА. А это кто там?
РУССКИЙ СОЛДАТ. Одна девица. С корабля сняли. Не знаем, что с ней делать.
АННА. Неужели? А я думала, тут все яснее ясного.
РУССКИЙ СОЛДАТ. Отвести ее сразу в лагерь или, может, стоит сначала допросить? Правда, она ни на каком языке не говорит. Англичанка. (Достает бумагу.) Эйлин Смит. Монахиня.
АННА. Да ну? Монахиня?
РУССКИЙ СОЛДАТ. Веры не нашей.
АННА. Я никогда не видала, как молятся английские монахини. Не покажешь нам? Pray please, in English.
ИНГЕ. Но…
АННА. Плиз.
ИНГЕ. Pater noster, Oh Lord, thou arst in heaven, let me come to you, Oh Lord… oh My God… My shopadou, my shopadou, Yes, take me to the green fields let me lie on them…
АННА. Eimen (Амен). Отведи ее в женский барак.
ИНГЕ. Нет. Не надо! Я ничего не сделала. Вы же знаете. Я ни для кого не опасна. Я шведка.
АННА. Цыц! Я не знаю, как ты оказалась в этой передряге, да и не хочу вообще знать. Хочется врезать тебе хорошенько, все было устроено для нее, а теперь стоит тут и слезы льет, избалованная дрянь. Одни всю жизнь скитаются да милостыню выпрашивают, а другим все на блюдечке с голубой каемочкой, а они просаживают свою жизнь. Смогла вляпаться, смоги и выпутаться.
ИНГЕ. Помогите!
АННА. Я ничем тебе не обязана.
ИНГЕ. Помогать надо всем людям.
АННА. Ох-ох. Но у тебя поди совсем нет времени! (Делает знак солдату, чтобы тот увел Инге.)
ИНГЕ. Не надо! Помогите! У меня будет ребенок, он ведь может умереть, еще не родившись! Я не ела уже двое суток!
АННА. У всех дети. У меня вон целых двое. Оба умерли. Скоро, правда, еще один будет.
РУССКИЙ СОЛДАТ. Куда ее вести?
АННА. К женщинам. А тебе еще вот что скажу. Не забудь, что большинство людей готово тебя сожрать. Они могут быть сколько угодно хорошими и милыми, но в тот момент, когда им что-то от тебя нужно, они хоп – и слопают тебя, а ты даже и не заметишь. Людей нельзя подпускать слишком близко, это как с акулами и аллигаторами. И еще один совет: говори, что отец твоего ребенка – русский. А иначе придется туго.
Солдат пытается увести Инге, она сопротивляется.
Показывается Аллен, с кипой газет под мышкой, быстро листает их и отбрасывает. Открывает газету, отшвыривает, открывает другую, отшвыривает снова.
ИНГЕ. Аллен! Аллен!
Аллен сразу узнает Инге, хотя на ней мужская одежда.
АЛЛЕН. Инге! (Берет Инге за руку. Плачет.) Я предчувствовал! Я предчувствовал. Я видел тебя прошлой ночью во сне… Ты не знаешь… Я был на каком-то празднике, на террасе, где-то высоко над городом. Я не знаю, что это был за город, может, колыбель человечества или просвещения… Вдруг на небе появилось огромное черное войско, которое тут же принялось громить этот город. Все гости стояли и усмехались, глядя на все это, а я, хоть и был где-то высоко в безопасности, скатился в страшных муках на пол – такой был безумный страх и боль. И вот тут вдруг появилась ты. Ты взяла меня за руку и обняла. Все остальное растворилось во мраке. Спасибо тебе за это, Инге, спасибо, что ты пришла ко мне!
