да еще просто болван. Для него семьдесят пять рублей это неслыханные деньги! Ну, а те, что с толстыми бумажниками? Те себе на уме… И показуха!.. В журналах улыбаются всему свету толстопятые ударницы! Да знаю я их, ударниц! Здоровье есть, глотку имеешь, вот и ударница! Каждая ударница, она ведь как капо! Я помню, как к маме приходила такая. Лена Рахманова! Щеки — во! Задница еще больше! «Ты, Ручьева, не забывай, что коллектив у нас особенный! Не можешь, уйди! Чего ты в моей бригаде торчишь! Вон сколько отстающих! Там и болей! А у меня чтоб без бюллетеней!» И мама, вытаращив глаза от боли, шла на работу! А зачем?! Зачем, если за всю жизнь она только и смогла купить болгарскую стенку! Потом подкопит денег на похороны… Разве я не права? Я про себя говорю!
Т и х о в. Мир поймал тебя. Не знаю… Мне ничего не надо.
Д а ш а. Врешь! Врешь ты все! Что ты, блаженный? Ненормальный, да? Ах, ты меня любишь?! Как же ты меня любишь? Кинул мне в грязной газете пять тысяч и решил, что все?! Чуть ли не долг выполнил! А если я тебе скажу: «Любишь? Купи мне дом на юге, машину, сад разведи!» А как, это не мое дело! Ты — мужчина…
Т и х о в. Но это же невозможно.
Д а ш а. Почему?
Т и х о в. Чем же я заработаю столько денег… Да таких денег никто не зарабатывает!
Д а ш а. Ладно, хватит о деньгах, меня уже от них тошнит. Вернее, без них тошнит. Вот и ты поначалу мне показался оригинальным, а после, вижу, все твои оригинальности в твоем слабом характере. (Берет сумочку, поправляет у зеркала шляпку, надевает перчатки.) Милый, милый, смешной дуралей… Разве можно обогнать стальных коней… (Долго смотрит на Тихова.) Мне тебя жалко… мне и себя жалко… И пенсионеров жалко. А ведь где-то в мире цветут цветы в Ницце, солнце греет камни Рима, кто-то дышит по утрам лондонской прохладой… Кто-то, где-то… (Подходит к двери.) Не могу уйти! Может, и в самом деле я в тебя влюбилась?!
Т и х о в. Нет, Даша. Невозможно же это! Я вот опять своего кобеля Фелисана вспомнил! Ну до того мы похожи, что думается: а не брат ли он, не тень ли моя? Помню, загуляет какая-нибудь сучонка, следом за ней цепь кобелей, и Фелисан мой тоже, как путный, туда же. Только уж я-то знаю, да и сам он, верно, понимал, что ничего у него не выйдет в этом деле! Сучонка эта не замечала его! А кобели такую взбучку давали, что лежал он после неделю и только силился улыбаться распухшей мордой! И улыбочка-то жалкая… Так он с этой улыбочкой, наверное, и сдох… Характер такой, Дашенька!
Д а ш а. Характер! Вот я ухожу, а ты покорно прощаешься! А может, я играю так… Может, не хочу уходить!
Т и х о в. Так ведь все… Скоро одиннадцать.
Д а ш а. И что?
Т и х о в. Нельзя.
Д а ш а. Мы с тобой, как на свидании в тюрьме… Кто тебе сказал, что нельзя?! Ну уж нет! Как угодно, да только не так!
Т и х о в. Даша, деньги-то ты так и не взяла. Ты бы их положила в сумочку.
Д а ш а. А давай кутнем!
Т и х о в. Как?
Д а ш а. Поедем где потеплее, снимем шикарный «люкс» и месяц-полтора, а после трава не расти!
Т и х о в. Без прописок «люкса» не дадут! С меня тут-то за два дня сорок рублей взяли, не считая того, что заплатил за месяц проживания. Заплатил за месяц, а квитанцию как за двое суток дали. А вторые сутки в двенадцать часов ночи кончаются.
Д а ш а. Тихов, никуда я не уйду! А уйдем вместе утром! Даже под дулами милицейских пистолетов. Ура!
Стук в дверь.
Г о л о с д е ж у р н о й. Гражданин Тихов, пусть ваша дамочка немедленно покинет номер. И вы тоже освободите номер через час! Уже люди внизу дожидаются!
Д а ш а. Скажи людям, пусть они подождут до утра! И не смейте нам мешать!
Г о л о с д е ж у р н о й. Чего?! Ах ты… Да ты знаешь, что за такие слова! Наглючка! Все! Я иду за Эдуардом Семеновичем!
Т и х о в. Даша, уходи… Уходи, пожалуйста…
Д а ш а. Нет! (Вытаскивает ключ из двери, открывает окно и выбрасывает ключ на улицу.)
Т и х о в. Даша! Восемнадцатый этаж…
Д а ш а (выпивает глоток вина). Хорошо!
Включает музыку. Играет медленный танец. Даша обнимает Тихова, танцует. Во время танца гасит свет.
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Т и х о в в одних брюках сидит в кресле. В руке бокал вина. Не то в его голове, не то из репродуктора льется мелодия. Из ванной нагишом выходит Д а ш а.
Т и х о в. Даша… У меня от радости аж грудь болит. Ну, подфартило!
Д а ш а. Я тебе нравлюсь?
Т и х о в. Не знаю, уж какие можно слова сказать разные!
Д а ш а. Слова останутся словами! А вот то, что я тебе радость доставила… Я бы за это себе какой-нибудь орден выписала! (Заворачивается в простыню, берет сигарету.) Закури. Это очень вкусные сигареты! Посмотри, какой у них длинный мундштук.
Т и х о в. Да я же не курю.
Д а ш а. Вот тебе зарубочка на память! Бокал вина, красивая женщина, хорошая сигарета.
Т и х о в. Это мне за страдания… Бог дал за страдания!
Д а ш а. Ну, хорошо. Я согласна!
Т и х о в. Ты веришь, я прямо-таки лечу! Вот сейчас руками оттолкнусь и полечу!
Д а ш а. А я? Я еще лететь не готова.
Т и х о в. У меня сил хватит, я двоих унесу.
Д а ш а. Тишенька, ласковый ты мой, Фелисан.
Т и х о в. Ты так не говори. Я ведь заплачу…
Д а ш а. Тишенька, а в самом деле, взять бы да и улететь куда-нибудь? Куда бы хотел?
