Рина (послав украдкой поцелуй Миле, обращается к Анте). Не понимаю, для чего существуют канцелярии, если просители беспокоят чиновников дома. Значит, его нет?
Анта. Там его нет.
Рина. И все-таки он там!
Анта. Я только что оттуда.
Рина (берет трубку и набирает номер). Алло, алло! Это ты, Милан? Это ты? (Анте.) Ну вот!
Анта удивляется.
Ты слышал что-нибудь? Ничего? Немедленно приходи домой! Прошу тебя! Еще не садился? И не садись, прошу тебя! Поторопись! Дело очень срочное и весьма серьезное, я с ума сойду, ожидая тебя… Поторопись, пожалуйста! (Кладет трубку.) Он сейчас придет.
XI
Спасое, те же.
Спасое (новоиспеченный богач). Добрый день! (Целует руку Рине.) Извините, я постучал два раза. Мне не хотелось вас беспокоить, но я зашел только попросить: моя дочь собирается посмотреть в магазинах материал для подвенечного платья, потому что, знаете ли, день свадьбы приближается, а она так верит вашему вкусу, что не желает без вас…
Рина (нетерпеливо). Но только не теперь, не сегодня. Сейчас у меня гораздо более важные дела, наши общие дела, касающиеся, между прочим, и вас.
Спасое. Меня?
Рина. Вы ничего не слыхали?
Спасое. Не знаю, что бы я мог слышать…
Рина (Акте). Как же так, господин Анта, никто, кроме вас, не слышал?
Анта. Я не слышал, а видел.
Спасое. Какого дьявола ты видел?
Анта. Я тебе скажу. На сердце ты не жалуешься?
Спасое. Да немного.
Анта (звонит). Конечно, как и полагается в твои годы.
XII
Анна, те же.
Анна (входит). Чего изволите?
Анта. Анна, принесите стакан холодной воды.
Анна. Пожалуйста! (Уходит.)
XIII
Рина, Спасое, Анта.
Анта (к Спасое). Прошу тебя, садись! Я могу сообщить тебе это только осторожно и издалека.
Рина. Да оставьте вы, пожалуйста, вашу осторожность! (К Спасое). Этот господин будет рассказывать бесконечно долго. Я вам расскажу: человек, про которого все мы думаем, что он умер, что он покойник, человек, которого мы похоронили, – жив.
Спасое (чуть не свалился со стула, орет). Кто же это, кто, помилуй меня бог?
Анта. Да тот, от кого ты унаследовал дом на Теразии и все прочее имущество.
Спасое. Да идите вы! Какая глупость, словно мы дети… не дети мы, вот еще… С какой стати?!
Рина. Я тоже не могу этому поверить.
Спасое. Да кто этому может поверить! И кто только выдумал такую глупость?
Рина. Мне принес эту весть наш родственник, господин Анта.
Спасое. Ты?
Анта. Я.
Спасое. Что такое, ты с утра пьешь?
Анта. Ничего я не пью, но сейчас мог бы выпить целый бак бензина и ничего со мной не случилось бы.
Спасое. Скажи, пожалуйста, как ты мог додуматься до такой глупости?
Анта. Я его видел, видел своими собственными глазами.
Спасое. Кого?
Анта. Покойного Павле Марича.
Спасое. Какого Павле Марича?
Анта. Ну того, чей ты наследник.
Спасое. Да оставь ты в покое это наследство, скажи лучше… Впрочем, тебе нечего мне сказать, а мне незачем тебя спрашивать! Вечно сболтнешь какую-нибудь глупость, что-нибудь совершенно невероятное. Понимаю, сказал бы еще «я слышал», хотя и за это тебя следовало бы наказать, как за распространение ложных слухов… Но сказать «я видел» – просто преступление!
Анта (настойчиво). Я его видел!
Спасое (нервно). Опять!
Рина. Можете себе представить, каково было мне после сообщения этого господина.
Спасое. Ну, если бы ты еще сказал, например: «Потухло солнце». Хорошо, принимаю! То, что светит, должно когда-нибудь потухнуть. Принимаю! Или, например: «Староста такой-то или такой-то церкви проглотил колокольню». Ладно, и на это согласен! Есть старосты, которые глотают все церковные доходы, а когда у них разовьется аппетит, они, несомненно, будут способны и колокольню проглотить и все пять колоколов. Хорошо, и это приемлемо! Принимаю даже и то, что Дунай изменил течение и потек вспять! Принимаю и то, что правительство вдруг решило провести свободные выборы. Все чудеса на свете принимаю! Понимаешь, все чудеса на свете! Но чтобы ты видел человека, которого мы похоронили три года назад, вот уж этого я никак не могу принять! И спрашивается, зачем ты прибежал сообщить об этом госпоже? (Рине.) Могу себе представить, каково было вам услышать!
Анта. А можешь себе представить, каково было мне увидеть.
Спасое. Слышите, опять то же самое!
Анта. Верите, когда я его увидел, у меня ноги подкосились, шагу шагнуть не мог. И враз меня пот прошиб, а потом будто кто-то мне кусочек льда под рубашку сунул; мороз по спине прошел и дрожь охватила.
Спасое. Не понимаю, какого дьявола ты дрожишь, у тебя-то что за дело?!
Анта. Как что, а те десять тысяч динаров?
Спасое. Ты же на суде поклялся, что возвратил ему эту сумму.
Анта. Поклялся, не говорю, что не поклялся, но тогда его не было в живых, а теперь он жив.
Спасое. Так вот что тебя терзает?
Анта. То-то и оно!
Спасое. Подожди, пожалуйста, сейчас я тебе скажу. (Достает из кармана книжечку и перелистывает ее.) Это уголовный кодекс. Я сию книжечку всегда с собой ношу, чтобы иметь под рукой. Очень полезная книжечка, многому она может научить. Это, так сказать, напутствие в жизни. (Нашел нужную страницу.) А, вот: параграф сто сорок четыре – «Клятвопреступление». (Прочитав про себя.) Итак, год каторги и год лишения гражданских прав, возможно, и больше, но на год можешь твердо рассчитывать.
Анта. Кто?
Спасое. Да ты!
Анта. Почему же я?
Спасое. А за клятвопреступление!
Анта. Что это ты мне вдруг – каторга! И отвешиваешь ее, будто кило слив или лука. Каторга, как бы не так!
Спасое. И лишение гражданских прав.
Анта. Ну, это меня не особенно беспокоит, можно чудно прожить и без гражданских прав. Но каторга, сударь, это совсем другое! А меня вот возмущает, почему ты мне отвешиваешь?
Спасое. Впрочем, я должен был бы тебя обвинять, так как в действительности ты эти десять тысяч динаров у меня заел.
Анта. Вот те на!
Спасое. Да, у меня. Когда кредитор покончил с собой, образовали опеку, ты должен был этой опеке, а она досталась в наследство мне как ближайшему родственнику.
Анта. Ну, теперь я понимаю, почему ты так обрадовался, когда услышал, что Павле Марич жив! Кому же радоваться, как не тебе, ближайшему родственнику?…
Рина (нервничает, слушая их разговор). Ах, ради бога, говорите о чем угодно, только не об этом, самом важном для нас теперь.
Анта. Вот те на, он мне: «Каторга»! Так, между прочим, – каторга! Как будто другого занятия в жизни нет, кроме каторги. А почему бы господину Спасое не заглянуть немного поглубже в свое «напутствие в жизнь» и не отмерить и себе какой-нибудь там годик?
Спасое. Я ни у кого десять тысяч динаров не заедал.
Анта. Столько, конечно, нет! Это же для тебя мелочь. Будешь ты из-за такой мелочи пачкаться!? Но трехэтажный дом на Теразии, большой участок у железнодорожной станции и два магазина на улице короля Петра – это что-нибудь да значит!
Спасое. Что ты хочешь этим сказать?
Анта. Три клятвопреступления, семь ложных свидетельств, четыре адвоката и – наследство! Взгляни-ка ты в свое «напутствие» да посмотри, сколько там положено за такие дела?
Спасое (взбешен, бросается на него с кулаками, словно желая уничтожить, но, сдержавшись, подходит к нему). Чтоб это было в первый и последний раз!
XIV
Новакович, те же.
Новакович (входит взволнованный). Ах, боже мой, неужели это возможно!
Рина (спешит ему навстречу). Ты знаешь?
Новакович. Сейчас по дороге я встретился с господином Радичем, и он мне сказал, что видел его и разговаривал с ним. До того мне и в голову не могло прийти, зачем ты меня зовешь.
Анта. Я его тоже видел.
Новакович. Даже видел?
Анта. Вот так, как вас.
Спасое. Ведь это значит, господа, что человек и смерти не может верить? Даже смерть изолгалась! (Достает из кармана бумагу.) Вот, пожалуйста, это «Извещение о смерти» или нет?
Анта (заглядывает). А ты под ним подписался?
Спасое. Нет, только ты! Это «Извещение о смерти», спрашиваю я вас? Похоронили мы человека?…
Анта. Участок семнадцать, могила тридцать девять.
Спасое. Лежал же он там, в могиле, спокойно и честно три года, не так ли? Так откуда же он сейчас вдруг явился живой?… И разве так может быть? Разве так можно? Кто как хочет?! Я думаю, что в порядочных западных государствах должен по этому поводу существовать закон, гласящий: кто умер – тот умер. А у нас…
Анта. Не может же государство заставлять быть мертвым.
Спасое. Но это значит, я не гарантирован от того, что в один прекрасный день не явится моя покойная жена, умершая одиннадцать лет назад. Придет и скажет: «Добрый день!», – а я ей: «Добрый день, добро пожаловать!»
