Ольга. Шура, а вам не страшно за себя?
Ведерников (не понимая). Что?
Ольга. Вам не страшно, что из вас так ничего и не выйдет?
Ведерников (твердо). Выйдет. (Помолчав.) А может, и нет. Проходят дни, и я, как зевака на перекрестке, стою и любуюсь.
Ольга. Чем?
Ведерников. Жизнью, Знаете, что такое молодость, Оленька? Молодость – это искушение. Иногда мне кажется, что жизнь я люблю больше своего ремесла. (Гроза. Хлынул дождь.) Вот это по мне!
Ольга. Вы просто хвастун, безвольный лентяй и больше ничего.
Ведерников. Что? (Подходит к Ольге, обнимает ее и целует.) Может быть, и хвастун. Вполне возможно.
За окном бушует ливень.
Ольга. Зачем вы это сделали, Шура? (Ведерников молчит.) А я знаю. Вы просто сейчас очень завидуете Мише.
Ведерников (тихо). Да.
Молчание. Входит Лаврухин.
Лаврухин. Ну вот, Оленька, говорил по телефону с Иваном Степановичем. Решено! Еду в Нарьян-Мар, к Олегу Доронину.
Ольга. Ты? Ты отказался от Экспериментального института?
Лаврухин. На год-полтора попросил отпустить меня. Практика и самостоятельность – вот что мне сейчас нужно.
Ведерников (подходя к Лаврухину). Вряд ли ты можешь представить, как я себе противен. Вряд ли. Я ухожу. (Протягивает руку Лаврухину и тотчас отдергивает ее.) Нет, не давай мне руки. Не стоит. (Быстро уходит.)
Галина (в дверях). Ну, как вам нравится наш сумасброд? Едет бог знает куда, за тридевять земель!
Ольга. Миша! А как же я?
Лаврухин. Тебе учиться нужно. Два курса впереди. (Помолчав.) Значит, так, завтра в дорогу. (Улыбаясь.) Да, интересно.
Ольга (почти зло). Интересно? Что именно?
Лаврухин (азартно). Все! Все интересно, Оленька. И все, что было. И все, что будет.
В дверях появляется Нина, она подходит к Лаврухину, обнимает его.
Нина. Не уезжай, не уезжай, Миша, я тебя прошу, не надо.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ. ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ.
Декабрь 1941 года.
Комната в поселке Сокол. Маскировочные шторы приподняты, и мы видим, как за окном падает снег.
Десятый час утра. Бьют зенитные орудия. Тетя Тася и Нина сидят на диване.
Тетя Тася (продолжая). В Киеве я имела крупный успех. Когда в третьем акте «Прекрасной Елены» я пела куплеты Ореста, в публике творилось нечто невообразимое. Однажды какой-то юноша так немилосердно аплодировал, что вывалился из ложи второго яруса и упал в оркестр. Впрочем, все кончилось довольно мило. Когда он выздоровел, я разыскала его, всю ночью мы катались на лодке по Днепру. Была чудесная погода, и мы до рассвета болтали о всякой всячине. А потом он что-то изобрел, о нем писали в газетах, и он женился на какой-то некрасивой женщине. (Помолчав.) Впрочем, эту историю, я кажется, придумала.
Пауза.
Нина (прислушиваясь). Очень сильно стреляют, тетя. Может быть, вам лучше пойти в убежище?
Тетя Тася. К чему, мой друг? Ведь я все равно почти ничего не слышу.
Нина (помолчав). Сегодня пятое декабря. Третью неделю от Миши нет писем.
Тетя Тася. Терпение, мой друг, терпение!
Нина (нервно). Ну почему, почему вы так равнодушны к Мише, тетя?
Тетя Тася. Разве? Он очень милый, и мы многим ему обязаны. Но хороший тон не позволяет быть чересчур признательным. Запомни это. Что там?
Звонок.
Нина. Звонят. Я открою. (Убегает.)
Из коридора доносятся голоса, и через мгновение Нина возвращается в сопровождении Лаврухина. За ним идет Бочкин в ватных штанах и такой же куртке.
Нина. Мишка! Миша приехал. Тетя, Мишенька вернулся!
Тетя Тася (встает, целует Лаврухина). Мой друг, наконец-то! Так долго никаких писем.
Лаврухин. Ольга дома?
Нина. Нет, в институте.
Лаврухин. Мы только что заезжали туда. Ее там нет.
Нина. Ничего. (Обнимает Лаврухина.) Вечером увидитесь.
Лаврухин. Вряд ли. В моем распоряжение самое большее десять минут.
Нина. Что?
Лаврухин. Я в Москве проездом. Нас у дома грузовик дожидается. Вот, познакомътесь – товарищ Бочкин, мой водитель.
Бочкин. Доброго здоровья. (Закашлялся.)
Лаврухин (громко). Нам бы чаю выпить, Настасья Владимировна, на дворе двадцать градусов ниже нуля.
Тетя Тася. Сейчас, сейчас, мой друг. (Быстро уходит.)
Нина (она растеряна). Десять минут. Как же так, Миша?
Лаврухин. Да, обидно. Очень хотел Ольгу увидеть. (Помолчав.) От Олега были письма? Что там у него в Нарьян-Маре?
Нина. В каждом письме тебя ругает, зачем ты его оставил. Говорит трудно одному.
Лаврухин. Вот дурак, что же он думает, мне что ли, легко? Я с первого июля в деле. За пять месяцев больше двух тысяч операций, и каждый день на новом месте. (Нетерпеливо.) Что же тетушка запропастилась?
Нина. Я потороплю ее. (Убегает.)
Бочкин (оглядываясь). А квартирка у вас вполне культурная. Случаем, ваш папаша не профессор были?
Лаврухин. Нет, он был полотер в Саратове. А потом ему бризантный снаряд ноги отнял. Вот какая история, Бочкин.
Бочкин. Значит, всего сами достигли, Михаил Иванович? Это современно. Вот и меня сыновья во всем превзошли. Я не обижаюсь, государство установку дает.
Лаврухин снимает с комода Ольгину фотографию, смотрит на нее.
Жена ваша?
Лаврухин. Нет. Хотел жениться, да совесть не позволила. (Смотрит на фотографию.) Она видишь ли, считала, что обязана чем-то. (Горько.) Очень я ее признательности боялся, понятно?
Бочкин (кивнул головой). Выходит, гордый вы человек.
Лаврухин. Точно не скажу. (Вынимает фотографию из рамки.) Ну что ж, Оленька, поедем с нами. Воевать. (Прячет фотографию в карман.)
Бочкин. Это правильно. Пускай сопутствует. (Долго кашляет.) Эх, грудь я застудил!
Возвращаются Нина и тетя Тася.
Нина. Вот и чай горячий, пейте.
Тетя Тася. Простите, товарищ Бочкин, но у нас есть зеленый горошек и селедка маринованная.
Бочкин. Горошка мы не обожаем, а вот селедочкой воспользуемся.
Нина, все еще не веря, что они сейчас уйдут, стоит перед ними, растерянно улыбаясь.
Лаврухин и Бочкин закусывают и пьют чай, стоя как-то странно, почти навытяжку.
Лаврухин. Как Ольга?
Нина. Спасибо. То есть хорошо. Последний курс ведь самый трудный, да еще практика в госпиталях.
Лаврухин. А как твои успехи? Весной – актриса?
Нина. Если выпустят. У нас теперь каждый день выступления в госпиталях, у летчиков, у зенитчиков. Ты откуда сейчас?
Лаврухин. Из Тулы.
Нина. Как там?
Лаврухин. Города не отдадут. А где Павлик? По-прежнему в Севастополе?
Нина. Да. Он часто пишет, и такие у него письма веселые! Спрашивает, какие новые пьесы идут в Москве?
Лаврухин. Галина Сергеевна заходит?
Нина. Нет, она ведь в Сибирь эвакуировалась, еще в октябре. И вот забавно, она с Люсей в одном городе оказалась.
Лаврухин. А Шурка?
Нина. Он в Москве, работает в какой-то микробиологической лаборатории.
Бочкин. Беда, Михаил Иванович, кончилось время. (Закашлялся.) Вот горе.
Лаврухин. Ну что ж, поедем. Строгий ты у меня человек, Бочкин.
Нина. Куда вы сейчас?
Лаврухин. На Волоколамское шоссе. Через полтора часа должны быть на передовых.
Бочкин (зло). Аккурат доедем. Ныне это по соседству.
Лаврухин. Но, надо полагать, ненадолго. Прощай, актриса. (Нина бросается к Лаврухину на шею, плачет.) Ну, этого не надо.
Нина (пытаясь улыбнуться). Конечно. Тем более что на сцене это у меня лучше выходит. В жизни не так выразительно.
Лаврухин (оглядев комнату). Да, неудачно получилось с приездом. Скажи ей, что помню, что… Словом, не забыл. Ну, все. Прощайте, Настасья Владимировна.
Тетя Тася (только сейчас поняла, что он уезжает). Как? Уже? Что ты, Миша! Дождись Ольгу, так же нельзя. Это непорядочно.
Лаврухин. Очень с вами согласен. (Целует ее.) Прощайте, время вышло. (Идет к двери.)
