Сон кончился.
Эпизод 10
Кетхен (появляясь на пороге): К вам господин священник.
Фауст (просыпаясь): Что?.. Господин священник?.. Разве мы договаривались? (Пытается проснуться). Пускай войдет.
Кетхен исчезает и почти сразу в келье появляется Священник.
Фауст: Святой отец!.. (Подходит под благословение). Простите, я вздремнул слегка и не вышел вас встретить… Садитесь, ради Бога…Чем заслужил я ваше появление?
Священник: Одним желанием увидеть и услышать человека, о котором нынче говорит весь город.
Фауст: Хотите, чтобы я поверил вам, что вместо того, чтобы читать проповеди, принимать исповеди и причащать плотью Спасителя, вы постучались в дверь мою с единственной целью меня услышать и увидеть?
Священник: Мне говорили, будто вы все любите расставить по своим местам, чтоб облегчить себе поиск истины… Теперь я вижу – это правда.
Фауст: Поэтому давайте не будем любезничать друг перед другом, а перейдем к делу, что сэкономит нам время.
Священник: Согласен.
Фауст: Тогда скажите, положив руку на сердце – зачем вы здесь?
Священник: Отвечу. Я здесь затем, чтобы понять, как может такой человек как вы, все время жизни отдавать науке, которая – как это знают все – не в состоянии нас вести к спасенью? Иль, может, вы считаете, что Священное Писание бессильно перед истинами, которые открывает нам наука?
Фауст: Отвечу по-простому. Тот, Кто повесил над землей светлую Венеру и воинственный Марс, тот уж, наверное, не спасует перед тем, что Он сам же и сотворил. К тому же и Священное Писание, и истины науки только кажутся нам противоречащими друг другу, когда на самом деле они дают возможность нам сделать выбор среди ста тысяч всевозможных вариантов, взяв всю ответственность за этот выбор только на себя.
Священник: А кстати. Я слышал от многих достойных людей, что вы большое значение придаете этой самой человеческой ответственности, – так, как будто человек в состоянии одной только волей распорядится жизнию своей, не прибегая к помощи Творца.
Фауст: А разве нет?.. Иль мало нам дает Господь свободы, чтобы мы распоряжались ею по собственному усмотрению, набивая шишки и обретая драгоценный опыт, без которого все прочее – только смешное сотрясение воздуха и повторение чужих слов?
Священник: Уж не хотите ли вы сказать, любезнейший господин Фауст, что наш Господь, поправ все сказанное Им Самим, передал дело спасения грешников в руки самих грешников?.. Что человек тогда становится мерой всех вещей, и даже Всевышний должен отчитываться перед ним, словно кухонный мальчишка?..
Фауст: Пусть так. Но что останется от человека, если мы лишим его свободы? Презренный механизм, не более того!.. Я лучше поведаю вам одну историю, чтоб сказанное было вам понятней. (Опускается на колени). Она случилась со мной, в тот год, когда чума свирепствовала в городе, и Божий гнев все разгорался так, что скоро стало всем казаться – Небеса оставили нас на произвол судьбы! А между тем зловредная болезнь не унималась. Горели трупы, не было повозок, чтоб вывозить тела, собаки грызли плоть, которая еще совсем недавно плакала и смеялась. Мне в пору ту исполнилось пятнадцать, а я уж помогал отцу, который всем заразным давал целительный бальзам, чью чудодейственную силу никто, увы, не мог оценить по достоинству, ибо все, ее принимавшие, улеглись в одну из известковых ям, которых так много было в тот год. Но, тем не менее, я вместе с отцом без страха заходил в чумной барак, чтобы хоть немного облегчить страдания умирающих. Я приносил целительный бальзам и поил им тех, кто еще мог открыть рот и прошептать «спасибо». И так день за днем, ночь за ночью, пока однажды утром я вдруг не почувствовал такое сильное отчаянье, что бросился, не различая дороги, прочь от этих горящих костров и хрипящих, умирающих тел, – и так бежал, пока не очутился на вершине холма, который мы, по странному стечению обстоятельств, называли «Голгофа». И оглядевшись вокруг, и погрозив небу кулаком, я проклял и это небо, и этот мир, да заодно и Царствие Небесное, перечислив все его прегрешения и не желая больше считать себя его верным сыном.
Священник: Вы поддались на часто случающееся искушение. Боль заставляет человека говорить то, что он не хочет и что при других обстоятельствах он никогда бы не сказал… Вот почему, силой данной мне Иисусом Христом, я снимаю с вас всю ответственность за ваши слова, сказанные вами много лет тому назад. Аминь…
Фауст: Аминь.
Священник: Доволен, сын мой?
Фауст: Я с благодарностью приму этот бесценный дар. Одна беда – вы знаете не все.
Священник: Неужто дело зашло так далеко, что надо ждать вещей похуже, чем обыкновение проклятия?
Фауст: Гораздо дальше, ваша милость.
Священник: И что же это будет?.. Убийство?.. Богохульство?.. Иль, может, вы усомнились в учении нашей веры, чья истинность не раз и не два обращала врагов Христовых в паническое бегство?
Фауст: Нет, я не усомнился в учении нашей веры. Но вот когда слова проклятий сорвались с моих губ, я вдруг почувствовал что-то очень странное, как будто там, где билось раньше сердце, зияла нынче пустота, способная сожрать весь мир.
Священник: И что же это было?
Фауст: Вы будете смеяться… Нет, ей-Богу…Я сам смеюсь уже вон сколько лет и все никак не могу
