Бальзаминов (все время слушал). Неужели стихом?
Красавина. Стихом. Она в стихи очень верует, потому, говорит, коли что стихами написано, уж это верно: значит, от души человек писал, без всякой фальши. А я и случись тут, как он письмо-то в окошко бросил.
Бальзаминова. В окошко бросил?
Красавина. В окошко. Вижу ее в таких чувствах от его учтивости-то: напишите, говорю, ему на ответ, и адрес твой сказала. Она и написала.
Бальзаминова. Кто же такая?
Красавина. Вдова, Антрыгина. При больших деньгах, а одна как есть. Ну, теперь читай, что тебе на ответ написано.
Бальзаминов (читает). «Вы пишете, что, может, ваше письмо будет неприятно, но ежели бы оно было неприятно, вам бы, напротив того, ничего не отвечали. Поймите из этого! Завсегда видно но поступкам, кто чего стоит; по этому самому ваше знакомство для нас будет очень приятно; то и можете меня видеть в известном вам доме, когда вам угодно. Заочно посылаю вам воздушный поцелуй…» (Перестает читать) Маменька! Что же это такое, я вас спрашиваю? Умереть! Больше ничего не остается. Да я когда-нибудь и умру от этого. (Садится в задумчивости.)
Красавина. Такая женщина, я вам скажу, одно слово — король! И характеру самого слободного.
Бальзаминова. Как же это так, матушка, слободного-то?
Красавина. Так, слободного, да и все тут. Ходит это по комнатам, размахивает руками. «Никого, говорит, я не боюсь, что хочу, то и творю; нет, говорит, надо мной старших!» Да и точно, кого ей бояться? ни мужа у нее, ни отца; одна как есть. Да и сторона же у них такая глухая.
Бальзаминов. Что мне теперь делать? Научи ты меня, сделай милость!
Красавина. Да что тебя учить-то! Приходи ужо вечером, вот и все тут; а там уж по делу видно будет, какой оборот вести. Известное дело, зевать нечего! Куй железо, пока горячо!
Бальзаминов. Так прямо и приходить?
Красавина. Так прямо и приходи.
Бальзаминов. А что говорить?
Красавина. Что в голову придет, то и говори. Если и соврешь что, так не важность; на первый раз не взыщут.
Бальзаминов. Ах, боже мой! Боже мой! Совсем точно потерянный. Понимаю ведь я сам, что теперь нужно делать-то, и другого, пожалуй, научу; да как же мне быть с моим характером-то? Теперь бы поскорей да поумней, так и можно бы дело обделать; а у меня вон руки и ноги трясутся. Вот ты и толкуй тут что хочешь. Такая робость нападает, точно тебя казнить ведут.
Красавина. Кого это робеть-то? бабы-то? А ты напусти на себя еройский дух, вот и все.
Бальзаминов. Хорошо тебе говорить-то: «Геройский дух». А где его взять-то?
Красавина. Ну, а негде взять, так плохо дело! А я думала, что ты ходСк на эти дела. А еще чиновник называешься, при форме ходишь! Да будь я мужчиной, так я, кажись бы, всех заполонила. (Встает.) Ну, я свое дело сделала, сказала тебе; а там уж ты как хочешь.
Бальзаминова. Куда же вы? Посидели бы, чайку бы напились!
Красавина. А вот мне тут, по соседству, нужно бобы развести; к чаю-то я еще к вам поспею.
Бальзаминова. Ну, так я велю самовар поставить да вас поджидать буду.
Красавина (Бальзаминову). Ну, теперь ты видел мою службу?
Бальзаминов. Видел.
Красавина. Ты человек казенный?
Бальзаминов. Как казенный?
Красавина. Ну, да так же, казенный! Ведь ты при должности?
Бальзаминов. При должности.
Красавина. Праву знаешь?
Бальзаминов. Какую праву?
Красавина. Такую же праву, документы там ваши и законы всякие.
Бальзаминов. Знаю.
Красавина. Служит кто задаром али нет?
Бальзаминов. Кому же охота задаром служить!
Красавина. Ну вот видишь ли! Значит, и мне тоже по Москве-то даром трепаться нужда не велика.
Бальзаминова. Да уж вы, матушка, об этом не беспокойтесь.
Красавина. Как же не беспокоиться? Кому охота свои труды терять! Ведь этак, пожалуй, добрые люди дурой назовут.
Бальзаминов. Ты мне только скажи, что тебе нужно; а уж я ни за чем не постою.
Красавина. А мы вот что сделаем! Ты завтра в суд пойдешь, так принеси лист гербовой бумаги; мы с тобой для верности условие и напишем.
Бальзаминов. Уж ты будь покойна, уж я все… Маменька, что такое деньги? Прах! Нет их — так они дороги; а теперь для меня что они значат? Ровно ничего.
Бальзаминова. Ну и мотать-то тоже ничего нет хорошего!
Бальзаминов. Я, маменька, мотать не стану; а пожить — поживу, с шиком поживу.
Красавина. Еще б не пожить! Будет уж, победствовал! Видел нужду-то, в чем она ходит; теперь можно себе и отвагу дать. Однако прощайте! (Кланяется.) Хорошо вам тут разговаривать, вам делать-то больше нечего; а у меня еще дела-то по уши.
Бальзаминова. Так я вас жду.
Красавина. Уж теперь ваша гостья. Прощай сокол — вороньи крылья! (Уходит.)
Явление шестое
Бальзаминов и Бальзаминова.
Бальзаминов. Ну, маменька, что вы на это скажете? месяц-то, месяц-то!
Бальзаминова. Что сказать-то тебе? По-моему, еще очень-то радоваться нечему! Еще верного ничего нет.
Бальзаминов. А все-таки, маменька, видно, что она в меня влюблена. И дом, маменька, у нее каменный. Ах, блаженство!
Бальзаминова. Уж и влюблена! Понравился ты ей так, с виду, вот и все. А ты того не забудь, что ты еще с ней ни одного слова не говорил. Что-то она тогда скажет, как поговорит-то с тобой! Умных ты слов не знаешь…
Бальзаминов. Это, маменька, нужды нет. В нашем деле все от счастья; тут умом ничего не возьмешь. Другой и с умом, да лет пять даром проходит; я вот и неумен, да женюсь на богатой.
Бальзаминова. Вот что, Миша, есть такие французские слова, очень похожие на русские: я их много знаю, ты бы хоть их заучил когда, на досуге. Послушаешь иногда на именинах или где на свадьбе, как молодые кавалеры с барышнями разговаривают — просто прелесть слушать.
Бальзаминов. Какие же это слова, маменька? Ведь как знать, может быть, они мне и на пользу пойдут.
Бальзаминова. Разумеется, на пользу. Вот слушай! Ты все говоришь: «Я гулять пойду!» Это, Миша, нехорошо. Лучше скажи: «Я хочу проминаж сделать!»
Бальзаминов. Да-с, маменька, это лучше. Это вы правду говорите! Проминаж лучше.
Бальзаминова. Про кого дурно говорят, это — мараль.
Бальзаминов. Это я знаю-с.
Бальзаминова. Коль человек или вещь какая-нибудь не стоит внимания, ничтожная какая-нибудь, — как про нее сказать? Дрянь? Это как-то неловко. Лучше сказать по-французски: «Гольтепа!»
Бальзаминов. Гольтепа. Да, это хорошо.
Бальзаминова. А вот если кто заважничает, очень возмечтает о себе, и вдруг ему форс-то собьют, — это «асаже» называется.
Бальзаминов. Я этого, маменька, не знал, а это слово хорошее. Асаже, асаже…
Бальзаминова. Дай только припомнить, а то я много знаю.
Бальзаминов. Припоминайте, маменька, припоминайте! После мне скажете. Теперь сбегать в цирюльню завиться, да и бежать. Вот, маменька, полечу-то я, кажется, и ног-то под собою не буду слышать от радости. Ведь вы только представьте: собой не дурна, дом каменный, лошади, деньги, одна, ни. родных, никого. Вот где счастье-то! Я с ума сойду. Кто я буду? Меня тогда и рукой не достанешь. Мы себя покажем.
Бальзаминова. На-ка, вот еще письмо к тебе. (Отдает письмо Устрашимова.)
Бальзаминов (берет письмо и распечатывает). Мы себя покажем, маменька! Мы себя покажем. (Читает.) Боже мой! (С отчаянием садится на стул.) Все кончено, все!
Бальзаминова. Что там еще за беда случилась?
Бальзаминов. Все, все кончено! Нечего теперь и думать и мечтать… Как обухом так и ошарашил.
Бальзаминова. Наладил одно! Да ты скажи мне, что такое?
Бальзаминов. Нечего и завиваться идти. И не пойду. Вот тебе и дом. Точно как я все это во сне видел.
Бальзаминова. Эх, глуп ты, Миша!
Бальзаминов. Да, глуп! Хорошо вам разговаривать-то! Поглупеешь, как вот эдакие письма получать будешь. Я вот сижу, маменька, а ведь я убитый…
Бальзаминова. Да читай! Что за страсти такие!
Бальзаминов. Эко наказанье! Ну что я ему сделал? Слушайте, маменька! (Хочет читать и останавливается.) Разбойник! Право, разбойник! (Читает.) «Михайло! я давно слышал, что ты ходишь мимо известного тебе дома; но не верил…» И рожа-то у него, маменька, разбойницкая! (Читает.) «но не верил; я думал, что ты, зная меня, не посмеешь этого сделать. Теперь я сам тебя видел и знаю, что ты кинул в окно записку. Такой подлости я от тебя не ожидал!» В чем же тут подлость, позвольте вас спросить? А он сам разве этого не делает! Откуда ж у него перстни да цепочки-то?
