Мелодия венгерских маршей, затем вдруг «Лели Шарлей».
Первый офицер. Что они, с ума спятили? Играть немецкий марш именно теперь, когда мы, венгры, заявили о выходе из войны!
Капитан. Здесь штаб противовоздушной обороны?
Второй офицер. Да, господин капитан.
Капитан. Я хотел бы поговорить с начальником или старшим из офицеров.
Второй офицер. Господин майор в комнате.
Капитан. Спасибо.
Второй офицер. Кто это? Кто этот капитан?
Третий офицер. Не знаю. Сказал, что из военного министерства.
По радио объявление: «Генерал-полковника Кароя Берегфи просят немедленно прибыть в Будапешт».
Первый офицер. Берегфи? Кто это такой?
Второй офицер. Я знал одного полковника Берегфи. А этот – генерал-полковник.
Объявление повторяют.
Первый офицер. Что за человек? Почему его разыскивают?
Второй офицер. Понятия не имею.
В течение всей дальнейшей сцены тихо, иногда едва слышно, звучит музыка.
Третий офицер. Ребята, а кто вон те цивильные молодчики в плащах, в конце сада?
Второй офицер. Цивильные в плащах? Боже правый! Того горбоносого я уже видел где-то! Он эсэсовец! А чего же он в гражданском? И что ему здесь надо?
Первый офицер. Действительно, черт побери! Что ему надо?
Скрип двери.
Капитан. Господин майор хочет поговорить с вами.
Моника. Со мной?
Капитан. Да.
Скрип отворяющейся и закрывающейся двери. Музыка, передававшаяся по радио, умолкает.
Моника. Что с вами, Дешке? Ради бога, что с вами? На вас лица нет… И… что означает этот пистолет на столе?
Дешке (с отчаянием.) Моника, у меня к вам просьба. Последняя просьба. Вот здесь письмо к моей жене, а это, второе – к матери. Передайте им, пожалуйста, если я…
Моника. Дешке, умоляю вас, что случилось?
Дешке. Сейчас здесь был один капитан. Вы не встретили его? Он сказал, что прибыл из военного министерства. Требовал, чтобы я подписал текст присяги фюреру венгерского народа Салаши. Я не знаю фюрера с таким именем! А военная присяга – это, в конце концов, святыня. Если мы начнем играть с нею в бирюльки…
Пока его превосходительство регент Хорти не освободил меня от принесенной ему присяги, я не могу присягнуть этому фюреру. Мне доложили, что здание штаба оцеплено отрядами эсэс. Собственно говоря, мне следовало бы открыть по ним огонь. Только что позвонили с третьей батареи: по Венскому шоссе замечено движение немецких танков в сторону Будапешта. Я должен был бы приказать обстрелять их. Но я затребовал немедленных оперативных указаний и… не получил их. А мои непосредственные начальники сами не знают, что им делать: нарушить присягу или, как нам грозят, попасть под суд военного трибунала. Впрочем, есть еще один выход.
Моника. Дешке, положите револьвер. Прошу вас! Подождите, я скажу Беле. О боже!
Скрип двери, музыка.
Бела!
Бела. Да!
Моника. Сделай что-нибудь. Дешке хочет покончить с собой.
Бела. Глупый комедиант! Мы ждем его распоряжений, на Венском шоссе немецкие «тигры», штаб окружен какими-то подозрительными гражданскими, а он грозится пустить себе пулю в лоб. Вот я сейчас поговорю с ним.
Скрип двери.
Дешке, ты с ума сошел?
Дешке (с напускной строгостью.) Господин юнкер, что за тон вы себе позволяете? И как вы передо мной стоите?
Бела. Брось ты! Говорю тебе, – положение серьезное, мы ждем твоей команды об открытии огня. Некоторые офицеры и почти все солдаты согласны оказать немцам сопротивление.
Дешке. Я не получил на это боевого приказа. Капитан, приходивший сейчас сюда, сказал мне, что власть в стране взял в свои руки «фюрер нации» Салаши.
Бела. Нилашисты! Я тоже слышал, что военное министерство уже в их руках.
Дешке. Части, одна за другой, приносят присягу Салаши.
Бела. А все же парочку «тигров» можно было бы подстрелить на Венском шоссе. Ей-богу, отличные мишени!
Дешке. Говорю тебе: я не получал приказа. Настаивал, торопил – все безрезультатно. Мне кажется, уже и в штабе дивизии…
Бела. И в этом случае есть выход… (Шепотом.) Во второй роте третьего дивизиона служит Ласло… Он говорит, что их рота целиком дезертирует с фронта. Давай пойдем и мы с ними. Одежду гражданскую они достанут. Среди них много и моих ребят. Ведь вся эта кутерьма продлится еще пару дней, не больше.
Дешке. Боже, что здесь происходит! Оставьте меня! Я лучше помолюсь богу и… Иначе поступить я не могу. Я солдат, это кое к чему обязывает.
Бела. Право, ты в не в своем уме.
Дешке. Господин юнкер, за ваше предложение я должен был бы немедленно арестовать вас и предать суду военного трибунала. Сейчас война, и вы знаете, что полагается за такие слова. Только особые обстоятельства заставляют меня быть снисходительным. Будьте благодарны и уходите.
Скрип двери.
Моника. Ну, что он сказал?
Бела. Сошел с ума. Хочет стреляться. Сейчас, когда мы выбрались из этого пекла войны!..
Второй офицер (смеется.) Проблема разрешена.
Бела. Каким образом?
Второй офицер. Я подделал телеграмму: «Его превосходительство господин регент Хорти освобождает всех офицеров, унтер-офицеров и рядовой состав от данной ему присяги». Не допускать же, чтобы человек застрелился!
Бела. Ладно. Я не стану дожидаться конца этой комедии. Сервус! Моника, целую ручку. (Шепотом.) Если какое-то время вы не будете слышать обо мне – не тревожьтесь.
………………………………………………………………
Моника. Он бежал, а с ним две штрафные роты. Дешке же присягнул на верность Салаши… На следующий день мы с мужем переехали в городскую квартиру. Начались бои за Будапешт. В эти страшные дни я узнала своего мужа по-настоящему. Узнала, чтобы потерять его. Мы отсиживались в бомбоубежище, в тесноте – больные, старики, плачущие дети – все вместе. Женщины молились, и я, хоть и неверующая, тоже молилась с ними. Что еще я могла сделать для человека, который под градом бомб и пуль целыми днями переползал от развалины к развалине, волоча за собой врачебную сумку с инструментами и лекарствами.
Грохнула дверь бомбоубежища. Затем шум стихает.
Муж Моники. Сервус, милая. У тебя найдется что-нибудь поесть?
Моника. Немножко супу из конины. Сейчас подогрею. Хороший наваристый суп.
………………………………………………………………
Когда я вернулась с супом, он уже лежал на койке и спал. Глубоким, мертвым сном. И я не посмела разбудить его. Хотя и знала, что он целый день ничего не ел.
………………………………………………………………
Стук отворяемой двери.
Мужской голос. Где здесь врач? Мне сказали, тут есть какой-то врач. Пусть он немедленно идет в тридцать седьмое бомбоубежище. Там женщина рожает!
Женский голос. Да вон он, врач-то. Лежит, спит.
Моника. Умоляю вас, не будите его. Разве вы не видите, как он измучен? Целый день на ногах, на работе. Которую неделю подряд. Даже супа не дождался, уснул.
Мужской голос. Ребенок-то – он не будет ждать… Господин доктор, проснитесь! Господин доктор!
Муж Моники. А? Что такое? Что вам угодно?
Мужской голос. Роженица в тридцать седьмом доме. Срочно просят вас, очень просят прийти.
Муж Моники (вздыхает, охает.) Моника, дай мне мою сумку с инструментами. А в домашней аптечке у меня где-то была еще одна ампулка кофеина.
Моника. Не надо кофеина! Милый! Лучше съешь суп.
Муж Моники. Давай кофеин. После супа я еще сильнее захочу спать. Ну, пошли! Где ваш тридцать седьмой дом?
Мужской голос. Далеконько отсюда будет, это точно!
Дверь бомбоубежища открывается, в это время раздается оглушительный взрыв, дверь захлопывается, взрывы удаляются.
………………………………………………………………
Моника. Я сидела на койке, ломая в отчаянии руки. Минометный обстрел продолжался всю ночь, а к утру даже усилился. Муж все еще не возвращался. В ужасе отгоняла я страшные мысли, суеверно боясь накликать на себя беду. Наконец к полудню дверь убежища распахнулась и вошли два санитара с носилками.
………………………………………………………………
Санитар. Здравствуйте. Не знаю, сюда нам или нет? Говорят, сюда. В документах стоит, что он здесь живет…
Моника. Боже, что случилось?
Пожилой врач. Стена на него рухнула. Перелом позвоночника. (Пауза. Кашлянув, врач продолжает.) Время сейчас такое! Соберитесь с силами. Организм у моего юного коллеги крепкий… И хотя, как я вижу, за последнее время он надломился, но надеюсь, переборет болезнь, выдержит… Хотя и…
Моника. Что хотя?…
Пожилой врач. Ходить он едва ли сможет… Так сказать, полноценным человеком он, к сожалению, уже не будет.
Моника. Все равно какой, лишь бы жил…
………………………………………………………………
И он выжил. Но, как и предвидел старик доктор, на ноги больше так и не поднялся. Настали дни освобождения. Большое всеобщее счастье. А у меня такое горе! Разрушенная квартира, разрушенная жизнь… Муж мой не был терпеливым больным. Бедняжка, я его понимаю. Человек в тридцать лет, спортсмен, полный желания жить, оказывается в инвалидной коляске… Я прятала от него яды. О лечении он и слышать не хотел, знал, что бесполезно, но я все равно металась в поисках помощи, возила его на консилиумы, платила спекулянтам бешеные деньги за какие-то заграничные лекарства… На это у нас вскоре ушло все, что уцелело после войны. Теперь уже все чаще и мучительней вставала проблема: что нам есть? На сентябрь мне обещали место учительницы, а до той поры… Я пошла на общественные работы, как большинство людей. Мы очистили от руин Бульварное кольцо, украсили его к празднику Первое мая. Теперь я находила радость в труде. Мне кажется – и другие также. Страна лежала в развалинах. Свирепствовали голод, инфляция, а работа все же весело спорилась.
