Юлия. Изверги! До каких-же пор, Боже мой! Ведь кого казнят? все героев, лучших людей! А народ терпит, терпит. Дума болтатает, болтает и ничего не делает… ненавижу всех!
Сем. Сем. Терпение! Народ терпит и должен терпеть. Если-бы не вытерпел, наступило-бы безумие стихии и стихия… безумия… Понемногу, путем морального давления…
Юлия. Молчи, папка! (топает ногой). Противный либерал!
Сем. Сем. (улыбаясь). Развоевался, воробышек. Ты конечно судишь сердцем, а не умом.
Юлия. Сидим спокойно, пьем чай со сливками и каркаем: это ужасно, это ужасно! У меня иногда и лицо, и шея от стыда краснеют, как подумаю. Ужасно гадкие мы существа, презренные, равнодушные, плесень мы!
Лид. Вас. Laissez! Что ты ругаешься, как извозчик! Кстати Simeon, ты не забудь, что надо в город съездить — посмотреть рессорные дрожки.
Сем. Сем. (погружаясь в газету). Дрожки… гм… непременно. Вот те на… скажите пожалуйста… из нашей губернской тюрьмы бежали 8 политических и один уголовный, — вор-рецидивист. Трое пойманы, т. е. их выдала домовладелица Ирина Довговус, у которой они искали убежища, остальные скрылись. Это близехонько от нас.
Юлия. Подлая женщина — эта Ирина, если-бы у нас скрылся политический, я скорее дала-бы растерзать себя, чем выдала-бы его.
Сем. Сем. Конечно, это долг гостеприимства — не подлежит никакому сомнению. Видишь-ли, Кант говорит: «поступай так, чтобы правило твоего поведения могло быть всеобщим правилом». К тебе прибегает политический. Ты должен укрыть его, ибо… да… общественный порядок допускает, гм… чтобы каждый укрывал… Понимаешь?..
Юлия. Ничего не понимаю, но знаю, что кто выдает борцов за народ и свободу — тот негодяй!
Лид. Вас. Что ты все бранишься?
Сем. Сем. Ты, воробышек, все сердишься, между тем, как Кант…
Егор (входя). Барин, там какой-то спрашивает вас.
Сем. Сем. Кто такой?
Егор. Молодой… блондин… одет худо, а обращение господское.
Сем. Сем. Незнакомый?
Егор. Не видывал я такого.
Сем. Сем. Пойду, — поговорю. (Уходит с Егором).
Лид. Вас. С просьбой какой-нибудь. Или коммивояжер, какие-нибудь семена предлагает. Что ты, Юлия, стала такая мрачная?
Юлия. Не с чего веселой быть. Кругом подлость.
Лид. Вас. Все это Жорж в тебе развил. Я и Semion никогда его этой мизантропии не одобряли, но семнадцатилетней барышне это совсем не к лицу.
Юлия. Что может быть гаже слова «барышня»? Неужели я барышня? Господи! (Семен Семенович возвращается со Смитом и закрывает за собой дверь).
Сем. Сем. (торжественно). Лида, Юлия, представляю вам Оскара Людвиковича Смита, одного из бежавших из тюрьмы. Прошу полного секрета. Людям мы скажем, что это товарищ Жоржа, наш дальний родственник… Долг гостеприимства.
Смит (раскланиваясь). Боже мой! В какой рай я попадаю после всех страшных перипетий темницы и побега! Какой очаровательный уют! какие очаровательные хозяйки!.. Простите мне эти невольные восклицания! Простите человеку, за которым, как за зверем, всю ночь гнались солдаты, стреляя в темноту. Вы очевидно mater familias? Прекрасная матрона, позвольте бедному скитальцу поцеловать вашу руку… Вы видите, непритворные слезы блестят в очах несчастливца… (целует руку).
Лидия Вас. Я так ошеломлена, что, право, не могу опомниться… Присядьте… я налью вам чаю, бедный молодой человек… Вот деревенские лепешки…
Смит. Чай со сливками!.. Деревенские лепешки! А вчера… черная ночь, свист полиции, треск выстрелов, жужжание пуль… Прелестная девушка, простите, что я так экспансивен, так взволнован: я видел смерть!
Юлия. Садитесь, садитесь… Масла не хотите-ли?.. (суетится около него).
Смит. Замереть в тихом блаженстве…
Сем. Сем. Молодой человек, будьте как дома.
Лидия. Вас. Я сейчас распоряжусь сделать пару котлеток (встает).
Смит. Мне совестно утруждать вас… но… котлеты… шипящие в масле, горячие, свежие котлетки… после тюремной баланды, заборов, рвов, собак, переодевания у жида, готового предать вас и колеблющегося между страхом перед вами и страхом перед властью.
Лидия Вас. Сейчас, сейчас! (выходя). Какой красивый юноша этот политический!
Сем. Сем. Вы страшно устали?
Смит. Я отдыхаю на лоне вашей чистой, солнечной семьи. О, вы чудный человек! Есть на Руси такие интеллигенты, полные невыразимого, чисто дворянского, истинного либерализма!
Сем. Сем. Надо вам сказать, что даже официально я принадлежу к партии народной свободы.
Смит. А, чудная партия, великолепная партия! (уписывает бутерброд).
Юлия. Но которую революционеры недолюбливают.
Смит. Видите ли, моя красавица, смотря потому-кто…
Юлия. А вы… в какой партии?..
Смит. Я эс-дэк!
Юлия. Но социал-демократы так ругают партию папы!
Смит. Это так называемые большевики, я-же убежденный меньшевик. Мы только чуть полевее кадетов.
Лид. Вас. (входя). Вот Аннушка несет котлеты.
(Аннушка вносит котлеты и ставит их перед Смитом вместе с бутылкой пива).
Смит. Пиво! Восемь месяцев не пил пива!..(наливает стакан). За моего хозяина, за его дивную, прекрасную супругу, за эту Юнону! за вас, русская девушка, девушка Тургенева! (пьет и ест).
Сем. Сем. А скажите, пожалуйста, какая собственно разница между большевиками и меньшевиками?.. Я все как то не могу уловить…
Смит (вытираясь салфеткой). Разница? А видите-ли, большевики хотят большего, а меньшевики меньшего.
Сем. Сем. Ага. Так я и слышал, что меньшевики хотят, чтобы их хотя в оппозицию пустили, а большевики стремятся проникнуть в правительство.
Смит. Вот, вот! Затем, меньшевики стоят за пропаганду и выборы, а большевики за партизанские действия. Отчаянные головы. У них этот… вот вождь их, который… как его… странно, забываю такие фамилии… это после тюрьмы…
Юлия. Ленин?
Смит. Вот, вот! Он при мне как-то говорил: раз мы отрицаем собственность, почему-же нам не красть? Железная логика у этого человека.
Сем. Сем. Ну, это, знаете-ли, уже переборщил он.
Смит. Вот оттого-то мы — меньшевики против него. Перебарщивает. Но какой конспиратор. Всех сыщиков с ума свел… Сегодня он блондин, завтра брюнет, сегодня маленький и толстый, завтра длинный верзила.
Сем. Сем. Но как же это? Это уже невероятно.
Смит. Так-с! При помощи корсетов, каблучков и прочего… Совершенный оборотень. Тоже и у эс-эров есть молодец. Максим! Он свою секту образовал максималистов. Хитер! Не хуже Ленина. Вот, я вам расскажу один случай. Было у нас совещание насчет того, как бы спихнуть Дурново. От большевиков был Ленин, от эсэров Максим, а от меньшевиков я.
Сем. Сем. Вы?
Смит. Да. Наш Плеханов, знаете, все в Женеве живет больше, так что я частенько вынужден был, даже в решительные, так сказать, исторические моменты… Так вот Максим говорит: убить! берусь! говорит: 14 человек поклянутся не спать, не есть, не пить и не иметь женщин… pardon!.. пока не спапашут этого фрукта! Ленин говорит: нет, это говорит, нейдет. Маркс не велел этак поступать… Я берусь устроить все без пролития крови… А я предложил петицию подать. Что-же проделывает Ленин? Он ночью прокрался в кабинет Дурново, когда тот спал за своими делами, и отрезал ему полы халата, да знаете, — фестонами этакими! ха-ха-ха! А на другой день Дурново получает по почте пакет: полы халата и письмо: «Министр Дурново! подавайте в отставку! Вы видите, что вы в наших руках. Только остатки марксистской совести помешали мне проткнуть тонкой отравленной иглой, которую я ношу при себе всегда, ваше свиное сердце. Уходите в отставку. Ленин». И подал.
Юлия. Странные какие вещи… Вот бы не подумала.
Смит. Да. В широких кругах этого не знают.
Сем. Сем. Но скажите, пожалуйста, — я думал, что название максималистов происходит от того, что они приняли программу максимум.
Смит. Нет. Это газеты переврали: программу составленную Максимом, вот и все.
Егор (входя). Барин, к вам становой.
Сем. Сем. Спокойствие, я сейчас.
Юлия. Я пойду с тобой, папа. Я буду спокойна и хитра. Ты увидишь. (Юлия и Сем. Сем. уходят).
Лид. Вас. Уже полиция. Это меня беспокоит. Что если становой станет расспрашивать прислугу и по приметам узнает, что вы здесь?
