мне лень делать ему замечания.
Лена. Тетя Оля, знаешь, что? Ты допила чай?
Ольга Александровна. Да.
Лена. Ну, так залезай на диван, вот как я, с ногами.
Ольга Александровна. Хорошо. Что теперь?
Лена. А теперь давай говорить о личном.
Ольга Александровна (улыбнувшись). Что значит «о личном»?
Лена. А это мы так, бывало, на фронте, молодые врачи, сестры, ночью соберемся в землянке, затопим печку, и кто-нибудь предлагает: «Давайте говорить о личном». Тетя Оля, ты мне писала в сорок третьем году из Сибири, что, кажется, полюбила одного человека. Помнишь?
Ольга Александровна. Помню.
Лена. А я тебя потом в пяти письмах спрашивала, кто он. А ты ничего не ответила.
Ольга Александровна. Мы вернулись, а он остался в Сибири.
Лена. Кто он? Он отсюда? Я его знаю?
Ольга Александровна. Он отсюда, но ты его не знаешь. Ты была совсем маленькая; он учился здесь на физико-математическом, а потом уехал по партийной мобилизации. И доучивался уже не здесь. Это было еще в двадцать шестом году.
Лена. И с тех пор вы не видались, до Сибири?
Ольга Александровна. Нет.
Лена. Как его фамилия?
Ольга Александровна. Макеев. Он проектирует там, в Сибири, «Энергострой». Это очень большое, огромное строительство.
Лена. Ну, вы расстались. А дальше? Рассказывай все.
Ольга Александровна. Что же рассказывать? Ведь говорят, что интересно слушать только про несчастную любовь, а у нас с ним счастливая.
Лена. Счастливая?
Ольга Александровна. Да, мы поженились год назад.
Лена. Ну, это уж безобразие!
Ольга Александровна. Что мы поженились?
Лена. Нет, что ты молчала: сегодня весь день и до этого целый год. Почему?
Ольга Александровна. Я как-то еще не очень привыкла говорить об этом людям. Немножко неловко в сорок лет вдруг извещать о том, что ты новобрачная.
Лена. Глупости!
Ольга Александровна. Конечно, глупости.
Лена. Ну, хорошо, а как же вы видитесь?
Ольга Александровна. В этом году мы виделись два месяца. Мы взяли отпуск в разное время: я свой жила там, у него, а он свой тут, у нас. Пока так.
Лена. Воображаю, как недоволен папа! Он с вами не ссорился?
Ольга Александровна. Нет, напротив: весь месяц, пока Андрей Ильич жил здесь, твой отец был с ним язвительно вежлив и звал его не иначе, как «зятюшка».
Лена (целуя Ольгу Александровну). Он недоволен. А как я довольна, если бы ты знала! Какой виноватой я всегда чувствовала себя перед тобой!
Ольга Александровна. Почему же виноватой?
Лена. Да потому хотя бы, что ты со смерти мамы всю жизнь с нами. Мы с отцом украли у тебя твою личную жизнь. И теперь он еще злится, что ты вышла замуж. А я рада.
Ольга Александровна (улыбнувшись). Я тоже.
Лена. Слушай, а тебя не удивило, что я еще ни разу не спросила тебя о Рыжике, о Грише Рыжове? Какой он стал, что с ним?
Ольга Александровна. Нет, не удивило.
Лена. Почему?
Ольга Александровна. Если все, что ты чувствовала к нему, уезжая, осталось у тебя в душе, то тебе немножко страшно спросить меня, каким он стал, что с ним, кто с ним.
Лена. Вот как… Кто же с ним?
Ольга Александровна. Он был год на войне, был ранен, вернулся…
Лена. Это я знаю. Что сейчас?
Ольга Александровна. Сейчас? Он здесь. Заведует нашим отделом сывороток. Кандидат наук. Двадцать семь лет. Выглядит немножко старше. Насколько я знаю, холост.
Лена. А ну тебя!
Ольга Александровна (продолжая тем же деловым голосом). Ну, что ж еще? Последний год он секретарь парткома института.
Лена. Рыжик? Как странно!..
Ольга Александровна. Тебе придется отвыкнуть звать его Рыжиком. Это будет его молодить, а молодые люди этого терпеть не могут. Мы все давно уже привыкли звать его Григорием Ивановичем.
Лена. А я по-прежнему буду звать его Рыжиком. Если только… Если все, что после четырех лет разлуки вдруг заговорило во мне, когда я подъезжала сюда, мимо знакомых дачных остановок, если все это не обман… Рыжик — секретарь парткома… Какой он стал? (Показывая на щеки.) Тут все такие же оспинки? Что я спрашиваю глупости?..
Ольга Александровна. Твой отец считает, что Григорий Иванович сильно переменился к худшему: слишком самостоятельно ведет свой отдел и слишком твердо, хотя, впрочем, вежливо, от времени до времени дает ему понять, что секретарь парткома — не безгласная тень директора, как у нас иногда бывало раньше.
Лена. А ему не мешает то, что он все-таки ученик отца?
Ольга Александровна. Представь, себе, нет! И знаешь, В этом есть что-то очень важное и новое, чему я еще, например, не научилась. Он никогда не забывает, что он ученик твоего отца, и в то же время никогда не позволяет твоему отцу переносить эти их отношения учителя и ученика в партийные или другие дела, касающиеся всего института. Он иногда наедине сносит выходки отца и щадит его самолюбие за свой собственный счет, но никогда за общественный.
Лена. Ай да Рыжик! Как мне хочется его поскорей увидеть!.. Почему я не встретила его сегодня в институте? Я глядела во все глаза.
Ольга Александровна. Я не напоминала тебе о нем сама, потому что… Я тебе говорила сегодня утром об опыте с чумой…
Лена. Да. А что?
Ольга Александровна. Сегодня в десять утра он начал этот опыт на себе, и теперь, раньше чем через десять суток карантина, ни ты, ни кто другой все равно не сможет его видеть.
Лена. Почему именно он?
Ольга Александровна. Он неделю торговался с твоим отцом, кому из них это делать, и наконец согласились на том, что это сделает Григорий Иванович.
Лена. Вот теперь мне уже нестерпимо хочется видеть! У него хоть есть там телефон?
Ольга Александровна. Внутренний.
Лена. Я сейчас пойду в институт и позвоню ему.
Ольга Александровна. Ты уверена, что он совершенно равнодушен к тебе?
Лена. Почему уверена?
Ольга Александровна. Потому, что если ты в этом не уверена, если твой голос способен взволновать его, как же ты смеешь ему звонить во время такого опыта, когда он связан по рукам и ногам и все равно до конца карантина не сможет видеться с тобой?
Лена. Я, кажется, начинаю волноваться за него.
Ольга Александровна. Волноваться нет причин. Наша прививка абсолютно надежна, но…
Лена. Что «но»?
Ольга Александровна. Но все-таки, когда человек впервые в истории науки заражает себя чумой, не должно быть никакой суеты вокруг этого. Никто не имеет права давать волю ни своим чувствам, ни своим нервам,
