сметь трогать того парня в Рубиновом зале! Если бы вы «напевали» интересней, чем он, она бы вас слушала. Идите, сеньор Отелло!
К а п р а л (удивлен). Слушаюсь. Только я — Орландо. (Щелкнул каблуками и вышел.)
Ф и л и п п. А знаете, вы молодец…
М а р и я - К о р н е л и я. То есть не совсем скорпион? Большое спасибо. Ну, Кармела, я жду.
К а р м е л а (в слезах). Сеньорита… миленькая, золотая, бриллиантовая! Для вас это одно любопытство, игра, а меня мучить будут…
М а р и я - К о р н е л и я. Мучить будут? Прекрасно! Я прямо-таки обожаю, когда людей мучают! Выкладывай, что там у тебя, живо!
Ф и л и п п. Не бойтесь, Кармела. Сеньорита не собирается вас губить, она на себя клевещет.
М а р и я - К о р н е л и я (Кармеле). Этот дядя меня воспитывает просто… Доставай скорей, а то совсем разозлюсь!
Ф и л и п п. Не плачьте, Кармела, не надо. Сеньорита не злая. Она в ужасе от того, что ее считают причастной к страданиям людей, к арестам, казням…
К а р м е л а. Этот Орландо не оставит меня в покое!
Ф и л и п п. Вот у меня тоже в руках произведение, которое, — клянусь вам — может стоить одному человеку очень дорого. (Показывает свернутый холст.) Но его не выдаст, его спасет Мария-Корнелия…
М а р и я - К о р н е л и я. Которая недаром пила «Слезу Спасителя». И допилась до того, что спасает врагов! И уж тем более — дурочек влюбленных.
Кармела отошла в тень, отвернулась и извлекла клеенчатую, кустарно сшитую тетрадь.
К а р м е л а. Только я сама не читала… и не думала… и вообще я тут сбоку припека…
М а р и я - К о р н е л и я (тетрадь у нее). Да, правильно я отгадала: бедный укушенный капрал бесится от ревности! Сеньор Филипп, знаете, что это? Это стишки! Только почему-то разными почерками. (Кармеле.) У тебя что, роман с целой компанией этих мастеров?
К а р м е л а. Я ничего не знаю. Это не мое. И я не насовсем отдаю вам тетрадку — да, сеньорита? Вот Орландо сменится — я заберу?
М а р и я - К о р н е л и я. Да-да. Сохраню я тебе твою крамолу ужасную.
К а р м е л а. Дай бог счастья вам и сеньору… я пойду… (Уходит, но тут же возвращается, в испуге.) Сеньор… а вы можете поклясться святым Онофре, что вы не оттуда… не из Легиона?
Мария-Корнелия рассмеялась бурно, а Филипп — невесело и кратко.
Ф и л и п п. Клянусь, Кармела. Клянусь спасением своей души, что я не оттуда. Неужто похож?
К а р м е л а. Да там всякие есть. И сочинители тоже. Простите, ради Христа. (Уходит.)
М а р и я - К о р н е л и я. Уже два раза вы меня заставили быть добренькой. Но это — ладно, даже приятно. Хуже, что лезут какие-то мысли, которые в голове не помещаются. Торчат во все стороны, как солома.
Ф и л и п п. Со мной та же история, сеньорита. Только моя «солома» еще и тлеет к тому же, и чадит… (Листает тетрадь.) Вы, между прочим, ошиблись: это в самом деле стихи, только не о любви.
Здесь, кажется, сам свет закован в цепи,
Озноб идет по коже от их лязга,
Здесь все науки срезаны под корень
И люди носятся по улицам бессонным,
Как утлые челны по морю крови…
М а р и я - К о р н е л и я. Это что… про нас? Про Каливернию?
Ф и л и п п (глянул по сторонам). Это?! Как вам пришло в голову? О сеньорита, вы жуткую вещь сказали. Хорошо еще, что майора тут нет. Что вы, нет, это Гарсиа Лорка, ему было совсем не до нас, у него была своя тоска и свои страхи, испанские.
М а р и я - К о р н е л и я. А я потому так сказала… потому что вы меня путаете!
Ф и л и п п. Не нужно кричать. Мы с вами поняли — по тому, в какой панике Кармела, как шерсть встала дыбом у вашего капрала, — что тетрадку они считают запрещенной. Но они ведь и ошибиться могли. Они — по малограмотности, вы — сгоряча… (После паузы.) А вот интересно: если перед сном вы зайдете к отцу пожелать ему спокойной ночи…
М а р и я - К о р н е л и я. Мне некуда заходить, его сейчас нет во дворце.
Ф и л и п п. Ну, в другое время. Зайдете и заодно похвастаетесь: папа, послушай, какой я знаю стишок…
Что значит в наши дни быть баснословно смелым?
Звать черным черное, а белое звать белым,
Чрезмерно громких од убийцам не слагать,
Лгать только по нужде, а без нужды не лгать.
М а р и я - К о р н е л и я. Сеньор Филипп… Считайте, что я тоже малограмотная, пожалуйста! Ну, а Легион, по-вашему, из кого состоит? Если подслушают, я ж не смогу вас защитить! Даже сердце трепыхается… Оставьте эту тетрадку, отдайте мне!
Ф и л и п п. Да почему? Это написано в семнадцатом веке, немцем. В семнадцатом, понимаете?!
М а р и я - К о р н е л и я. Все равно. Ну не радует, не восхищает меня такая поэзия! Пугает только, и все.
Ф и л и п п. Когда заплываешь далеко, всегда страшновато. Да, приходится все же допустить, что не вы одна понимаете эти строчки вот так опасно…
М а р и я - К о р н е л и я. То-то. Значит, я не глупее других?
Ф и л и п п. Ничуть. Но в данном случае — кто похуже соображает, тот лучше выглядит, чаще смеется, спокойнее спит.
М а р и я - К о р н е л и я. Нет, вы меня все-таки запутали. Я устала уже!
Ф и л и п п. Естественно: первый час. Позвольте мне откланяться.
М а р и я - К о р н е л и я. Нет! Не устала, а побаиваюсь чего-то. Не уходите сейчас!
Ф и л и п п (снова сел, снова листает тетрадь). А вот и песни не столь отдаленные. Неруда, Назым Хикмет, Незвал… Тувим, Элюар, Маяковский… Смотрите-ка, собрали такую поэтическую интербригаду. Вот он, вкус моей сестры…
Право, я живу в мрачные времена.
Беззлобное слово —
это свидетельство глупости.
Лоб без морщин
говорит о бесчувствии,
Тот, кто смеется,
еще не настигнут страшной вестью.
Что ж это за времена,
Когда разговор о деревьях
кажется преступлением,
Ибо в нем заключено молчание
о зверствах!
Тут все в таком духе…
М а р и я - К о р н е л и я. Вот видите. И нечего, значит, продолжать!
Ф и л и п п. Так они, наверно, рады бы петь о другом… но действительность такая продолжается, что же делать. (Тетрадь закрыл и, однако, продолжил ее шестьдесят шестым сонетом Шекспира, читая его наизусть самому себе.)
Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И простодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу…
М а р и я - К о р н е л и я (заткнула себе уши). Я ничего больше не слушаю! Ни строчки! Все, кончили мы вечер этой «милой» поэзии! Я не для того вас приглашала в конце концов!
Ф и л и п п. Да-да-да. «Исповедь лгуньи»
