ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Это нереальный мир.
КИСТОЧКИН. Реальный. Реальный.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. И редакции такой не существует. Ты ее выдумал.
КИСТОЧКИН. Сам ты все выдумываешь, пентюх.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Во всяком случае, от меня-то ты получишь, от имени моих друзей и от имени нашей прошлой дружбы, а Светлану я у тебя отберу.
КИСТОЧКИН. Бодливой корове бог рог не дает. (Возвращается в редакцию.)
СЕРЕЖА (встает). Это свинство!
КИСТОЧКИН. Готовы материалы по конкретной проблематике?
СЕРЕЖА. Готовы, вот они! (Бухает на стол одну пухлую папку за другой.) Свинство! Свинство! Свинство!
КИСТОЧКИН. Прекрасно. Вот что, Сережа, я тебе скажу. Слушай внимательно. Каждый может быть индивидуалистом – я не тебя имею в виду, а вообще – но существует мораль. Мораль – опора любого общества, нашего тем более. Преступив законы морали, ты становишься изгоем. Ты скажешь, что мораль – растяжимое понятие, я знаю, что ты скажешь, я знаю весь ваш выпуск, но я тебе на это отвечу – мораль незыблема! Понял?
БУФЕТЧИЦА (по телефону). Парамошкин? Здорово, Парамошкин! Это я. Ты к Жукову присмотрись, Парамошкин. Чего-о? Смотри, Парамошкин, сигнализировать буду. Покедова!
СЕРЕЖА (Кисточкину, растерянно). Я не понимаю, о чем вы говорите. При чем тут мораль? Кажется, я не давал…
КИСТОЧКИН. Сережа, я не собираюсь переводить разговор на официальные рельсы, и напрасно ты переходишь на «вы». К черту субординацию, я хочу напомнить тебе о морали, вот и все. Я ведь говорю не о тебе, а вообще. Когда ты отбрасываешь моральные устои, топчешь их грязными ногами, общество, которое исповедует эту мораль, вряд ли тебе это простит. (Разглагольствуя, он ходит по комнате.) В первый раз оно может по-дружески сказать тебе (подходит к Сереже, кладет ему руку на плечо): брось студенческие замашки и становись под знамя морали. Ты меня понял?
СЕРЕЖА (хмуро). Допустим, понял. Дошло.
КИСТОЧКИН. Ну, вот и прекрасно. А теперь, вот у меня есть два рубля. У кого больше? АЛИК. Рубль пятьдесят.
ВИТАЛИК. Восемьдесят копеек.
СЕРЕЖА (после секунды молчания). Рубль.
КИСТОЧКИН. Итого – пять тридцать. Передаем все Сереже, и Сережа, наш верный товарищ, идет…
АЛИК, ВИТАЛИК, КИСТОЧКИН (вместе)…Молча, спокойно, без разговоров, во славу и во имя за коньяком и лимоном.
Сережа берет деньги и, подчиняясь правилам игры, молча, спокойно, без разговоров выходит на просцениум к буфету.
КИСТОЧКИН (легко проносясь по помещению). Чудак этот наш Сережа, правда, ребята?
АЛИК. Законченный чудак.
ВИТАЛИК. Тот весь выпуск с придурью.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (выскакивает на просцениум). Приварит тебе когда-нибудь этот Сережа! (Возвращается в комнату.)
КИСТОЧКИН (с неожиданной злобой). Думаешь? Посмотрим!
СЕРЕЖА (Буфетчице). Бутылку коньяку и лимон.
БУФЕТЧИЦА. Вы родились под созвездием Веги?
СЕРЕЖА. При чем здесь звезды? Дайте то, что прошу.
БУФЕТЧИЦА. Мерзавец! Хулиган! С огнем играешь! Вот получай и больше никогда не рождайся под созвездием Веги!
Ошеломленный Сережа покачивается с бутылкой и с лимоном в руках. В редакции в этот момент Кисточкин и двое сотрудников, пересмеиваясь, следят за ним как бы через стенку. Треугольников выходит на просцениум и кладет руку на плечо Сереже.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Держись, Сережа! Рождайся, где хочешь.
СЕРЕЖА (придя в себя, резко входит в редакцию, кладет покупки на стол). Вот ваш коньяк! Вот лимон! А четвертым пригласите серого волка! (Уходит, хлопнув дверью.)
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Браво, Сергей! (Очень повеселев, разваливается на тахте, берет гитару, напевает что-то из Окуджавы.) Эта женщина, увижу и немею…
КИСТОЧКИН (нервничая). Сергей поставил себя вне морали. Запишем! Вне общества! Все запишем!
АЛИК. Вне этой бутылки, наконец!
ВИТАЛИК. Нам больше останется. (Разливает.)
КИСТОЧКИН (продолжает нервничать все больше и больше, хватает телефон, звонит). Андр Орвич? Свои! Не узнаете? Надо уже узнавать! Нет, в Канны я уже не еду. Да, такое было мнение. Да что в этих вонючих Каннах делать журналисту такого класса, как я? Да, есть мнение. Срочно переоформляйте на Бразилию. Страна XXI века. Там нужно мое перо! Пока! (Кричит Треуголъникову почти истерически.) Понял? Куда хочу, туда еду!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Попутный винт в корму!
Свет гаснет на всей сцене, лишь слабо освещен буфет, где Буфетчица продолжает телефонную свару.
БУФЕТЧИЦА. Тюриков? Здорово! Как у тебя? Хе-хе-хе. У меня-то? Ни шатко, ни валко. Не ценят меня здесь, хе-хе-хе-хе… Нет творческого удовлетворения, Тюриков! Ты на Ишакова выйти можешь? Действуй тады, Тюриков, запомню.
Теперь и буфет погружается в темноту и высвечивается столовая Принцкеров, где Бабушка и Мама смотрят телевизор.
Входит Кисточкин, берет стул и усаживается позади женщин. Появляется Оля, она бредет в сумраке и наталкивается на Кисточкина, в ужасе отскакивает, но он берет ее за руку.
ОЛЯ. Пустите! (Вырывает у него свою руку и отходит в сторону.)
МАМА
БАБУШКА
КИСТОЧКИН (смиренно). Да, после трудового дня я вновь в лоне вашей дружелюбной семьи.
БАБУШКА. Товарищ Кисточкин! Я хочу…
МАМА. Мама, не травмируйте молодого человека. Я сама… Я тактично. Женечка, вы, должно быть, есть хотите?
КИСТОЧКИН. Дико!
МАМА ПРИНЦКЕР. Сейчас я соберу на стол. (Уходит.)
Бабушка, Оля и Кисточкин садятся к столу. Кисточкин начинает странный диалог с Олей. Он обращает к Бабушке, пользуясь ее глухотой, слова, адресованные Оле.
КИСТОЧКИН (Бабушке). Ты не должна огорчаться, твое письмо тронуло меня. Ты, наверно, и стихи пишешь?
БАБУШКА (Оле). Что он говорит?
ОЛЯ. Любимая тема – летающие тарелочки. (Кисточкину.) Почему вы вздрогнули?
КИСТОЧКИН (Бабушке). Пустяки.
БАБУШКА. Что-нибудь новенькое?
ОЛЯ (Бабушке). Нет, ничего особенного. (Кисточкину.) Не воображайте, что я в вас влюблена. Ишь ты, что вообразил! Я просто… Это просто был эксперимент.
КИСТОЧКИН (Бабушке). А для меня это, как возвращение юности. Нам нужно с тобой поговорить серьезно. Но не сегодня.
БАБУШКА. Что?
ОЛЯ (резко). Вы хотите пригласить меня в кафе?
КИСТОЧКИН (Бабушке). Что ты, я еще не так низко пал!
БАБУШКА. Господи боже мой, говорите немного погромче, Женя! У вас такой вид, будто вы в любви мне объясняетесь.
Оля вскакивает, сжимает ладонями горящее лицо.
МАМА ПРИНЦКЕР (входя). К столу! Все поедим. Марк сейчас подойдет.
ПРИНЦКЕР (обвешанный покупками, входит в свою квартиру, вертится вокруг стола, как ни в чем не бывало, целует Олю, жену, целует руку Бабушке, пожимает руку Кисточкину). Прекрасный вечер! Немного ветрено, но прекрасно. Я все купил, сегодня читали приказ, мне благодарность в приказе, опять звонили из треста, со мной считаются.
Входит Аброскин.
АБРОСКИН. Добрый вечер. Вы не видели Светлану?
МАМА ПРИНЦКЕР. Ее весь день не было дома.
КИСТОЧКИН. Я ее видел утром. Она ушла в институт.
АБРОСКИН (Кисточкину). Вам нравится Светлана?
КИСТОЧКИН (весело). При свидетелях? Очень нравится. Умная девушка. Не по годам умна.
ПРИНЦКЕР. Профессор, к столу!
Аброскин садится к столу, не спуская глаз с Кисточкина. Кисточкин, нежно ему улыбаясь, встает из-за стола и открывает дверь в свою комнату, где по-прежнему сидит с гитарой Треугольников.
КИСТОЧКИН (весело врываясь). Петька! Бон суар! Меланхолим? Бабы нет? Это мы сейчас наладим! (Валится на тахту и срывает трубку телефона.)
Войдя в комнату, он не закрыл дверь, и сейчас из-за стола Принцкеров в его комнату напряженно глядит Аброскин.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. У меня весь день такое ощущенье, как будто я здесь под стеклянным колпаком и кто-то наблюдает.
КИСТОЧКИН (вешает трубку). Занято. Не умничай, Петр! Нужна баба, так сразу и скажи. За мной ведь должок еще с тех пор. Помнишь рижаночку?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (сжимает кулаки, тихо). Помню, сволочь… (Бегает взад и вперед по комнате.) Слушай, Женька, мы собирались поговорить с тобой о серьезных вопросах…
КИСТОЧКИН. Давай лучше о бабах поболтаем. Кстати, ты на Севере наконец научился с ними работать? (Включает музыку, пританцовывает.)
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Мне кажется, что ты перебираешь со своей надмирной ролью? Нет?
КИСТОЧКИН (танцует). Какая там роль? Я просто вышел за проволоку. Все это общество – загон для животных. Все эти кодексы, нравы…
