ЛОКТЯМИ О КОЛЕНИ. АХМЕТ ЕДВА УЛЫБАЕТСЯ.
БАЙТУРСЫНОВ:
На ракету, и в космос?! Какое завидное путешествие. Я бы сам не отказался.
ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УСМЕХАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Я бы тоже.
ПАУЗА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Кто такой, этот О.М.?
ПЕШКОВА:
Кто он такой? Этот О.М. – действительно не с нашей планеты. Талантлив безумно. Спасти бы его. Но, к сожалению, О.М. обречен. ОН такое не прощает… Так вы не знаете поэта Мандельштама?
БАЙТУРСЫНОВ:
Так это он, этот загадочный О.М.? Имя слышал, но, к стыду своему, ни одной его строчки не читал – с русской культурой я на вы, товарищ Пешкова.
ПЕШКОВА:
Чего тут стыдится… Да и невелика птица, этот Мандельштам.
БАЙТУРСЫНОВ:
Невелика… Но ведь сделал нечто, крайне неугодное ЕМУ, как я понял из ваших слов.
ПЕШКОВА:
Сделал. Да. Многие оказываются в этих местах без всяких причин, но в его случае… Удивительно, что он еще жив, да и находится в более комфортных условиях, чем вы. Видимо, смилостивились над ним, как над убогим. До поры, до времени.
БАЙТУРСЫНОВ:
И в чем же он вас обвиняет конкретно? Вы же на самом деле бессильны, извините за такие слова…
ПЕШКОВА:
Все верно – бессильны, Ахмет. Обвиняет в том, что помогли недостаточно, что сидят они с женой там, в Воронеже без работы, голодают, чуть ли не побираются.
ВДРУГ ПЕШКОВА СМЕЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
И через все его письмо сквозь строки проглядывает праведный гнев поэта, что его бедственное положение, видите ли, не соответствует его несомненному величию!
БАЙТУРСЫНОВ:
Возможно, так и есть.
ПЕШКОВА:
Вы правы – так и есть. Но таких, как он – тысячи! Тысячи невероятно умных, талантливых, удивительных личностей, испытывающих непомерные страдания… Вас всех не спасти, Ахмет! Никого из вас не спасти…
ПАУЗА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Что же он все-таки сделал? Хотелось бы узнать, Екатерина Павловна.
ПОМЕДЛИВ, ПЕШКОВА БЕРЕТ КАРАНДАШ И ОТРЫВАЕТ ОТ ОДНОГО ИЗ СВЕРТКОВ КУСОК ГАЗЕТЫ. ОНА СМАЧИВАЕТ КОНЧИК КАРАНДАША ВО РТУ И ЧТО-ТО ПИШЕТ НА ЭТОМ КЛОЧКЕ. ПОТОМ ОТДАЕТ ЭТОТ КЛОЧОК АХМЕТУ. ТОТ ЧИТАЕТ. СНОВА ПАУЗА. АХМЕТ СМИНАЕТ ЭТОТ КУСОК ГАЗЕТЫ И СЖИГАЕТ ЕГО НАД ОГНЕМ КЕРОСИНКИ. БРОСАЕТ ГОРЯЩИЙ КОМОК БУМАГИ НА СТОЛ. ИХ ЛИЦА ОСВЕЩЕНЫ УГАСАЮЩИМ ОГНЕМ. ПЕШКОВА ВДРУГ ШЕПЧЕТ:
ПЕШКОВА:
Мы живем, под собою не чуя страны…
БАЙТУРСЫНОВ:
Мы живем, под собою не чуя страны…
ПЕШКОВА:
Мы живем, под собою не чуя страны…
БАЙТУРСЫНОВ:
Мы живем, под собою не чуя страны…
ОНИ ВТОРЯТ ЭХОМ ДРУГ ДРУГУ, ИХ ГОЛОСА ЕДВА ШЕЛЕСТЯТ ПРИ ТРЕСКЕ ОГНЯ В ПЕЧИ И ЗАВЫВАНИИ СНЕЖНОЙ МЕТЕЛИ ЗА ОКНОМ. БУМАГА ГАСНЕТ, ТЛЕЯ, И КЕРОСИНКА ЗАТУХАЕТ. СТАНОВИТСЯ СОВСЕМ ТЕМНО – ЛИШЬ ТУСКЛЫЙ СИНИЙ СВЕТ ИЗ ОКНА ДА КРАСНЫЙ ОГОНЕК В ПЕЧИ ГОРЯТ ПЯТНАМИ ПО ОБОИМ СТОРОНАМ СЦЕНЫ. В ТЕМНОТЕ ЗВУЧИТ ГОЛОС АХМЕТА:
БАЙТУРСЫНОВ:
Никого из нас не спасти.
ЗА ОКНОМ НЕИСТОВО ЗАЛАЯЛИ И ЗАВЫЛИ ЛАГЕРНЫЕ ПСЫ, А ПОТОМ СНОВА ЗАМОЛКЛИ. МЕТЕЛЬ ПРОДОЛЖАЕТ НАДРЫВАТЬСЯ, И ЗВУЧИТ В ТЕМНОТЕ ТРЕВОЖНАЯ, ПРОНЗИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА.
СНОВА ЗАГОРАЕТСЯ КЕРОСИНКА. ПОСРЕДИ КОМНАТЫ НА ТАБУРЕТАХ ДРУГ ПРОТИВ ДРУГА СИДЯТ ПЕШКОВА И БАЙТУРСЫНОВ. ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УЖЕ ПЛОТНО ЗАСТЕГНУТА В ТУЛУП, У ЕЕ НОГ ЛЕЖИТ СОБРАННЫЙ ВЕЩМЕШОК. НА ПЛЕЧИ АХМЕТА НАКИНУТО ДЫРЯВОЕ ПОКРЫВАЛО. ЭТО – ПРОЩАНИЕ. ПЕШКОВА БЕРЕТ РУКИ АХМЕТА В СВОИ РУКИ.
ПЕШКОВА:
Ахмет. Так толком и не поговорили.
БАЙТУРСЫНОВ:
Так и не поговорили, Екатерина Павловна.
ПЕШКОВА:
Мне тоже не спастись, товарищ Байтурсынов.
БАЙТУРСЫНОВ:
Где-то там… Возможно где-то там мы с вами спасемся.
ПЕШКОВА:
Где-то там. Да. Но где? В бога я не верю…
БАЙТУРСЫНОВ:
Можете не верить, но где-то там нас ждут наши дети. Мои Аумат, Казихан. Ваш Максим.
ПЕШКОВА:
Да, мой Максим. Он ждет… Ждет…
НЕ ВЫДЕРЖАВ, ПЕШКОВА ВЫТИРАЕТ СЛЕЗУ С ЩЕКИ. ОНА ОТКРЫВАЕТ КОРОБКУ И ВЫТАСКИВАЕТ ПАРУ ПАПИРОС, ОДНУ ОТДАЕТ АХМЕТУ. ОНИ ЗАКУРИВАЮТ. ДЫМ. РАСПАХИВАЕТСЯ ДВЕРЬ, И СНОВА ВОЗНИКАЕТ ОГРОМНАЯ ТЕНЬ КОМЕНДАНТА. ЗВУЧИТ ЕГО ГРОЗНЫЙ ГОЛОС:
КОМЕНДАНТ:
Осужденный Байтурсынов! Встать! Соблюдайте дистанцию!
АХМЕТ РЕЗКО, НАСКОЛЬКО ПОЗВОЛЯЕТ ЕГО ГРУЗНОЕ И БОЛЬНОЕ ТЕЛО, ВСКАКИВАЕТ, ОПРОКИНУВ ТАБУРЕТКУ, ОТБЕГАЕТ И СТАНОВИТСЯ У СТОЛА, ВЫТЯНУВ РУКИ ПО ШВАМ. ПЕШКОВА МЕДЛЕННО ПОДНИМАЕТСЯ НА НОГИ, С ЖАЛОСТЬЮ ГЛЯДЯ НА БАЙТУРСЫНОВА.
КОМЕНДАНТ:
Поедемте, Екатерина Павловна! Надо к поезду успеть.
ТЕНЬ КОМЕНДАНТА УМЕНЬШАЕТСЯ И ИСЧЕЗАЕТ. ПЕШКОВА СМОТРИТ НА СМУЩЕННОГО ОТ СОБСТВЕННОГО СТРАХА АХМЕТА.
ПЕШКОВА:
Я оставлю чайник. Вам нужнее.
АХМЕТ СЛЕГКА КИВАЕТ. ПЕШКОВА НАДЕВАЕТ ШАПКУ, БЕРЕТ ВЕЩМЕШОК И, ЧУТЬ ЗАМЕШКАВШИСЬ, ИДЕТ К ДВЕРИ.
БАЙТУРСЫНОВ:
В одном наша надежда, Екатерина Павловна. Иначе не выдержать всего этого.
ПЕШКОВА ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ В ДВЕРЯХ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Нас здесь нет. И никогда не было.
ПЕШКОВА:
Да. Никогда. Нас никогда здесь не было. Никогда, Ахмет.
ОНА ВЫХОДИТ НА УЛИЦУ, ЗАБЫВ ЗАКРЫТЬ ЗА СОБОЙ ДВЕРЬ. ДВЕРЬ ХОДИТ ТУДА-СЮДА ОТ СТУДЕНОГО ВЕТРА С УЛИЦЫ. ЗА ОКНОМ МЕЛЬКАЮТ ФАРЫ УЕЗЖАЮЩЕЙ МАШИНЫ. АХМЕТ ПО-ПРЕЖНЕМУ СТОИТ У СТОЛА. С ПЕЧИ РАЗДАЕТСЯ ХРИПЛЫЙ ГОЛОС БАБЫ ЛЕНЫ:
БАБА ЛЕНА:
Поспи, Ахметик, поспи, дорогой, нет в ногах правды. Поспи. Одно нам, старым, уготовано – спать побольше да помереть попозже. Поспи, Ахметик, поспи.
ХЛОПАЕТ ДВЕРЬ, ЗАВЫВАЕТ МЕТЕЛЬ, ЛАЮТ СОБАКИ, ЗВУЧИТ ПЕЧАЛЬНАЯ МУЗЫКА. И СТОИТ ОДИНОКАЯ ФИГУРА АХМЕТА БАЙТУРСЫНОВА. И ЗВУЧАТ ЕГО СТИХИ:
Мы в утлой, старой, ветхой лодке
Сидим без весел, без ветрил.
Дёрем мы, споря, свои глотки,
Плывем… А сумрак путь затмил.
Плывем туда, куда нас волны,
Как щепку могут отнести.
Одни проклятия и стоны
Никак не смогут нас спасти
И до судьбы такой плачевной
Мы не сегодня добрались,
Уже давно, единство предав,
Мы по лачугам разбрелись.
Сшибаясь, грызлись мы друг с другом,
Считали сена каждый стог…
Устав терпеть вражду и ругань,
Другим угодья отдал Бог.
Вот тут-то мы и прослезились:
“Пристать бы к берегу, вот-вот…”
Но с мыслью многие смирились:
“Что отнял Бог, то Бог вернет”.
ЗАНАВЕС. КОНЕЦ СПЕКТАКЛЯ.
