Варенька. Миша хочет сейчас.
Полина Марковна. Сейчас так сейчас. Чем скорее, тем лучше. У тетки будете?
Варенька. Будем.
Полина Марковна. Ну, так и я туда приеду, — там и простимся. А теперь мне к моему старику пора. (Обнимает ее и молча гладит по волосам и по щеке своим обычным, однообразным движением руки). Ну что, успокоилась?
Варенька. Ах, маменька, голубушка, спасибо вам! Какая вы хорошая! Вы лучше всех на свете!
Полина Марковна. Ну, Христос с тобой!
Уходит.
Ксандра. Скорее, скорее Варьку укладывать, а то Миша придет, а мы не готовы.
Всходят по лестнице в барышнины комнаты. Никого. Светает, но солнце еще не вставало. Входит Михаил. Михаил один. Одет по-дорожному, в бекеше и картузе. В руках — поднос с бокалами и бутылка шампанского. Ставит их на столе. Подходит к окну, смотрит на небо и на часы. Взбегает по лестнице и стучит в дверь.
Голос Вареньки из-за двери. Кто там?
Михаил. Скорее, девочки! Лошади поданы.
Голос Ксандры. Сейчас, Миша.
Михаил (открывая дверь). Я к заднему крыльцу велел подавать, чтоб не услышал папенька. Туда и вещи сносить. Да потихоньку, Феня.
Голос Фени. Будьте спокойны, барин, никто не услышит.
Выходят на площадку лестницы. Варенька, одета по-дорожному, в шляпе с вуалью, Душенька и Ксандра. Все сходят вниз по лестнице.
Михаил (наливая бокалы). Посошок на дорожку… Ах, мои милые, милые девочки, я так счастлив сейчас, как никогда еще не был, и, может быть, никогда уже не буду. Я чувствую силу в себе бесконечную — вашу силу, вашу Любовь. Я силен, как титан Пpoмeтeй… (Вдруг усмехаясь). Гм… гм… господин Прометей, господин Хлестаков…
Ксандра. Что ты, Миша? Какой Хлестаков?
Михаил. Из «Ревизора» Гоголя. Это Белинский дразнит меня: «господин Хлестаков, залетевший в пространства надзвездные»…
Душенька. Полно, голубчик, ой, полно! А то опять будет щекотно…
Ксандра. Твой Белинский — просто дурак!
Михаил. Нет, не он, а мы дураки. Дон-Кихоты, безумцы, романтики. Самые смешные люди в мире. Ну и пусть. Пусть над нами смеются взрослые, важные, умные. Не бойтесь друзья, не они, а мы победим, мы, смешные, победим смеющихся!
Душенька. Смотрите, смотрите, солнышко!
Михаил. Да, вот оно, солнце великого дня! (Раздавая бокалы). За что же выпьем, девочки?
Душенька. За Варьку.
Ксандра. Нет, сначала за всех, за наш союз!
Михаил. Да, первый бокал за него. Да будет он крепок и вечен, как это вечное солнце. Благослови, святое солнце нас святой союз!
Подносят бокалы, чокаются и пьют
Душенька. Ну, а теперь за Варьку.
Михаил. Да, за нее. Нынче с женщиной-матерью и земля, наша мать, как раба, закована, поругана. Но восстанет, свободная, и будет, как Жена, облаченная в Солнце.[28] За освобожденную женщину — Освободительницу мира!
Пьют.
Михаил. Ну, а третий, последний, за что? Варенька, Душенька и Ксандра. За тебя, за тебя, Мишка! За нашего освободителя! За второе наше солнышко.
Михаил. Нет, не за меня, а за то, что я люблю больше чем себя самого — за освобождающую истину. Помните то, что я вам говорил. — Восторг разрушения — восторг созидания. За разрушающую и созидающую Истину — солнце всех солнц!
В Луганове, в доме Дьякова, большая неуютная комната. Одна дверь в прихожую, другая — в кабинет. Два окна — одно на двор, с флигелями и службами, другое — в поле. Вечер. Дождь.
I
Дьяков и Митенька сидят за столом, уставленным закусками и бутылками.
Митенька. Да, брат, скучно на этом свете, а есть ли другой — неизвестно…
Дьяков. Не философствуй, ради Бога! И без того тошно.
Митенька. А ты чего куксишься? Лей!
Дьяков. Не хочу.
Митенька. Ну что же мне с тобой делать? Ну, хочешь, спляшу? (Наигрывает на гитаре).
Дьяков. Полно. Митя, оставь. (Глядя в окно). Эк, зарядил.
Митенька. Ничего, дождик тепленький березовым веником пахнет. Озимым хорошо.
Дьяков. Тоска. Едем, что ли?
Митенька. Едем.
Дьяков. Куда?
Митенька. Неизвестно, куда. Прямо к цыганкам закатимся. Тряхнем стариной — по-улански. Закутим, замутим, пустим дым коромыслом, завьем горе веревочкой.
Дьяков. Да ведь и там тоска… А у этой, как бишь ее, у Апельсины Лимоновны бородавка на носу с рыжим волосом…
Митенька. Это что — бородавка, а вот была у нашего дивизионного — целый пук волос на переносице, — как рассердится, так дыбом и встанут. Противно!
Дьяков (опять глядя в окно). Нет, не березовым веником махнет, а червем дождевым. Знаешь, черви такие — длинные, розовые, слизкие. Препротивные… А намедни дворнику Михею боров палец укусил: резал Михей борова да не дорезал: а тот взбесился, вырвался и укусил, вся рука сгнила, антонов огонь[29] сделался… Говорят, у всех животных. когда они бесятся, слюна ядовитая… и у «бешеного зайца» тоже?
Митенька. Экая дрянь тебе в голову лезет!
Дьяков. Тоска!
Входит Лаврентьич.
II
Дьяков, Лаврентьич и Митенька.
Дьяков. Чего тебе?
Лаврентьич. У Сашеньки животик болит.
Дьяков. Ну, что ж. поболит и пройдет.
Лаврентьич. Не послать ли за фершалом?
Дьяков. Пошли.
Лаврентьич. Аль бобковою мазью потереть пупочек?
Дьяков. Потри.
Лаврентьич. Да ведь я, чай, не мамушка.
Дьяков. Там их целых две — будет с него.
Лаврентьич. А какой в них толк? Только цапаются, Апельсина Лимоновна — ведьма, а Амалия Карловна — черт. Одна за ручку, другая за ножку, того и гляди — пополам дитя раздерут.
Дьяков. Не раздерут. Ну, ступай. Надоел.
Молчание.
Лаврентьич. Как же так, сударь? Не приблудный, чай, не пащенок, — свое дитя, законное. Вот ужо приедет барыня…
Дьяков (вскакивает и замахивается чубуком). Молчи, дурак! Я тебя…
Лаврентьич уходит.
III
Митенька и Дьяков.
Митенька. За что же ты на Сашку взъелся? Он-то чем виноват?
Дьяков (поднимая голову). Я тебя просил, Митя, не говорить об этом… И зачем мне его подкинули? делали бы с ним, что знают… Все из-за него… Как родился — точно ножом отрезало… (Наливает вина и пьет). Ну, едем. Все равно, куда, хоть к черту.
Митенька встает.
Дьяков. Нет, стой, погоди… Слушай, Митя, ты Михаил Кубанина любишь?
Митенька. Люблю.
Дьяков. И меня любишь?
Митенька. И тебя.
Дьяков. Как же так? Или меня, или его.
Митенька. Что же делать? Оба вы — люди хорошие.
Дьяков (положив письмо на столе). На, читай.
Митенька. Я, брат, чужих писем не читаю.
Дьяков. Не бойся, не украл. Да тут и секретов нет. Знаешь Белинского?
Митенька. Виссариона Григорьевича? Ну, еще бы. Вместе у Кубаниных гостили. Тоже «заяц бешеный».
Дьяков. И Боткина знаешь?[30]
Митенька. Ваську-то купчика? У папеньки, в лавке чаем торгует[31] а Гегеля так и жарит. Умный парень.
Дьяков. Ну, так вот, читай. Это — письмо Белинского к Боткину о Михаиле Кубанине.
Митенька. Нет, уж лучше ты. Да не все, а то засну, — ишь, какое длинное.
Дьяков (читает). Слушай. «Я этого человека любил больше всех на свете. Но теперь он для меня — решенная загадка. О, гнусный, подлый эгоист, шут, паяц, фразер, дьявол в философских перьях. Абстрактный герой, рожденный на свою и на чужую гибель, человек с чудесной головой, но без сердца, и притом, с кровью протухшей соленой трески»…
Митенька. Вот так ругается! Отроду таких ругательств не слыхивал. Ах, господа писачки… Ну, полно, будет с меня.
Дьяков. Нет, слушай конец. (Читает). «В эту минуту мне кажется, что я, только бы увидел его, как попросил бы, или убить меня, или позволить мне убить его». Ну, вот, слышал?
Митенька. Слышал.
Дьяков. Верно?
Митенька. Не знаю. Может и верно.
Дьяков. И ты его любишь?
Митенька. Люблю. (Высовывается в окно). Кто-то приехал… А ведь это он, легок на помине.
Дьяков. Кто?
Митенька. Мишенька.
Дьяков. Кубанин?
Митенька. Он самый.
Дьяков. Один?
Митенька. Не видать отсюда… Как будто один.
Дьяков. Лаврентьич! Лаврентьич!
Входит Лаврентьич.
IV
Дьяков. Ступай, беги скорее. Приехали там. Скажи, что принимать не велено. Не пускай, слышишь?
Лаврентьич. Слушаю-с. А только ежели…
Дьяков. Да ступай же, черт, ступай.
Лаврентьич уходит.
V
Митенька. Что ты, Коля, разве можно?
Дьяков. Нет, Митя, ни за что. Не могу я его видеть.
Митенька. Да ведь все равно войдет.
Дьяков. Ну, так я уйду, а ты скажи ему…
Митенька. Что испугался, сказать? Что спрятался?
Голоса Михаила и Лаврентьича за дверью.
Голос Михаила. Ну ладно. Никто тебя не спрашивает.
Голос Лаврентьича. Михаил Александрович! Сударь, а, сударь! Толкать не извольте!
VI
Михаил, Дьяков и Митенька.
Михаил. Это еще что за новости? Принимать не велели? (Подает руку Дьякову, тот не берет ее). И руки не даете? Oгo, расхрабрились как! Ну что ж, пожалуй, и лучше, по крайней мере, лгать больше не будете.
