Герасим. Прелесть, гордость ума, самоволие. Отцы церкви вопрос разъяснили достаточно. Но как же это все сделалось?
Марья Ивановна. А если все вам рассказывать, то, когда мы женились, он был совершенно равнодушен к религии, и так мы жили, и прекрасно жили, лучшие годы, первые двадцать лет. Потом он стал думать. Может быть, имела влияние на него сестра или чтение, только он стал думать, читать Евангелие и тогда вдруг стал крайне религиозен, стал ходить в церковь, ездить по монахам. И потом вдруг бросил это все и изменил во всем свою жизнь, начал сам работать, не допускает себе служить прислуге и, главное, теперь раздает именье. Он вчера отдал лес с землей. Я боюсь, у меня шесть человек детей, поговорите с ним. Я пойду спрошу его, хочет ли он вас видеть. (Уходит.)
Те же, без Марьи Ивановны.
Герасим. Ноне многие стали отступать. Что ж, имущество-то его или супруги?
Княгиня. Его. В том-то и беда.
Герасим. А чин его какой?
Княгиня. Чин небольшой. Кажется, ротмистр. Он военный был.
Герасим. Многие так уклоняются. В Одессе так дама была в увлечении спиритизма и много начала вредного делать. То все-таки бог помог возвратить ее к церкви.
Княгиня. Главное, вы поймите: сын мой теперь женится на дочери. Я согласилась, но девушка привыкла к роскоши и потому должна иметь свое обеспечение, а не лечь всей тяжестью на моего сына. Он, положим, работник и замечательный молодой человек.
Выходят Марья Ивановна и Николай Иванович.
Те же, Марья Ивановна и Николай Иванович.
Николай Иванович. Здравствуйте, княгиня. Здравствуйте... Извините, как ваше имя-отчество?
Герасим. Благословения не желаете?
Николай Иванович. Нет, не желаю.
Герасим. Герасим Федоров. Очень приятно.
Лакей приносит завтрак и вино.
Приятная погода. И для уборки хлебов благоприятная.
Николай Иванович. Я предполагаю, что вы приехали по приглашению Александры Ивановны, с тем чтобы отвлечь меня от моих заблуждений и направить на путь истинный. Если это так, то не будем ходить вокруг да около, а прямо приступим к делу. Я не отрицаю, что я не согласен с учением церкви, был согласен, а потом перестал. Но всей душой желаю быть в истине и тотчас же приму ее, если вы покажете мне ее.
Герасим. Как же так вы говорите, что не верите учению церкви. Чему же верить, коли не церкви?
Николай Иванович. Богу и его закону, данному нам в Евангелии.
Герасим. Церковь и поучает этому закону.
Николай Иванович. Если бы она поучала, я бы верил ей; а то она поучает противному.
Герасим. Церковь не может поучать противному, потому что она утверждена от самого господа. Сказано: «Даю вам власть... и врата ада не одолеют ее».
Николай Иванович. Это совсем не к этому сказано. Да если бы и признать, что Христос установил церковь, то почему я знаю, что церковь эта ваша?
Герасим. А потому что сказано: «Где двое и трое собрались во имя...»
Николай Иванович. Да и это не к тому сказано и ничего не доказывает.
Герасим. Как же отрицать церковь? Она одна имеет благодать.
Николай Иванович. Я и не отрицал ее до тех пор, пока не убедился, что она поддерживает все противное христианству.
Герасим. Не может она ошибаться, потому что в ней одной истина. Заблуждаются те, кто отошли от нее, а церковь свята.
Николай Иванович. Ведь я вам уже сказал, что я не признаю этого. А не признаю потому, что, как в Евангелии сказано: по делам их познаете их, по плодам познаете; я узнал, что церковь благословляет клятву, убийство, казни.
Герасим. Церковь признает и освящает власти, постановленные от бога.
Во время разговора входят понемногу Степа, Люба, Лизанька, Тоня, Борис, Александра Ивановна и все рассаживаются и расстанавливаются и слушают.
Николай Иванович. Я знаю, что в Евангелии сказано: не только не убий, но не гневайся, а церковь благословляет войска. В Евангелии сказано: «Не клянись!» – церковь приводит к клятве; в Евангелии сказано...
Герасим. Позвольте, когда Пилат сказал: «Заклинаю тебя богом живым», Христос признал клятву, сказав: «Да, это я».
Николай Иванович. Ну, что вы говорите. Ведь это смешно.
Герасим. Потому-то и не благословляет церковь каждому человеку толковать Евангелие, чтобы он не заблудился, а, как мать, печется о детище и дает им по силам только толкование. Нет, позвольте мне досказать. Церковь не накладывает на своих детей бремена непосильные, а требует исполнения заповедей: люби, не убий, не укради, не прелюбодействуй.
Николай Иванович. Да, не убий меня, не украдь у меня моего краденого. Мы все обокрали народ, украли у него землю, а потом закон установили – закон, чтобы не красть. И церковь все благословляет это.
Герасим. Прелесть, гордость ума говорит в вас. Покорить надо свой гордый ум.
Николай Иванович. Да нет, я вас спрашиваю, как по христианскому закону надо поступить мне, когда я познал свой грех ограбления народа и порабощения его землею? Как поступить: продолжать владеть землей, пользуясь трудами голодных, отдавая их вот на это? (Указывает на лакея, вносящего завтрак и вино.) Или отдать землю тем, у кого ограбили ее мои предки?
Герасим. Должны поступать так, как надлежит сыну церкви. У вас семья, дети, должны соблюдать и воспитать их прилично их сану.
Николай Иванович. Почему?
Герасим. Потому что вас бог поставил в такое положение. И если хотите благотворить, то благотворите, отдавая часть имущества, посещайте бедных.
Николай Иванович. Ну, а как же сказано богатому юноше, что нельзя войти богатому в царство небесное?
Герасим. Сказано, если хочешь быть совершен.
Николай Иванович. Да я и хочу быть совершен. В Евангелии сказано: будьте совершенны, как отец ваш небесный.
Герасим. Тоже надо понимать, что к чему сказано.
Николай Иванович. Я и стараюсь понимать, и все то, что сказано в нагорной проповеди, просто и понятно.
Герасим. Гордость ума.
Николай Иванович. Да какая же гордость, когда сказано, что то, что скрыто от мудрых, открыто младенцам.
Герасим. Открыто смиренным, а не гордым.
Николай Иванович. Да кто же гордый: я ли, который считаю, что я такой же человек, как все, и который поэтому должен жить, как все, своими трудами, в такой же нужде, как и его братья, – или те, которые считают себя особенными людьми, священными, знающими всю истину и не могущими заблуждаться и по-своему толкующими слова Христа?
Герасим (обидевшись). Простите, Николай Иванович, я не считаться с вами приехал, кто прав, и не поучения слушать, а по просьбе Александры Ивановны заехал побеседовать. Вы все лучше моего знаете, и потому я лучше прекращу беседу. Только в последний раз именем бога прошу вас: одумайтесь, вы жестоко заблуждаетесь и губите себя. (Встает.)
Марья Ивановна. Не угодно ли закусить?
Герасим. Благодарю вас. (Уходит с Александрой Ивановной.)
Марья Ивановна, княгиня, Николай Иванович, священник и Борис.
Марья Ивановна (к священнику). Ну, что ж после этого?
Священник. Что ж, на мое мнение, Николай Иванович говорили правильно, и отец Герасим никаких доводов не привел.
Княгиня. Ему говорить не дали, и главное, ему не понравилось, что сделали какой-то турнир. Все слушают. Он из скромности своей удалился.
Борис. Нисколько не скромность, а все, что он говорил, так ложно. Так очевидно, что ему нечего сказать.
Княгиня. Да я уже вижу, что ты, по своей всегдашней вертлявости, уже теперь во всем начинаешь соглашаться с Николаем Ивановичем. Если ты так думаешь, то тебе не надо жениться.
Борис. Я только говорю: что правда, то правда, и не могу не говорить.
Княгиня. Тебе-то уж никак нельзя говорить этого.
Борис. Отчего?
Княгиня. Оттого, что ты беден и тебе нечего отдавать. Впрочем, все это не наше дело. (Уходит, за ней и все остальные, кроме Николая Ивановича и Марьи Ивановны.)
Николай Иванович и Марья Ивановна.
Николай Иванович (сидит задумавшись, потом улыбается своим мыслям). Маша! Для чего это? Для чего ты пригласила это-то жалкого, заблудшего человека? Для чего эта шумная женщина и этот священник участвуют в нашей самой интимной жизни? Разве мы не можем сами разобрать наши дела?
