Семенов. Надь, пойдем выйдем.
Надя. Че?
Семенов. Идем-ка, дело есть.
Надя выходит вслед за Семеновым, за ними выходит и Сидоренко. Рогов выводит из кельи Тимошу.
Рогов. Ну что, Тимофей Рогов, знаешь, что тебе за дезертирство полагается?
Тимоша. Знаю что.
Рогов. А зачем сбежал?
Тимоша. Невмоготу стало.
Рогов. О! Месяца не служил, и невмоготу! А я как три года по окопам гнил? Всем вмоготу, а тебе невмоготу? А жить-то хочется?
Тимоша. Хочется.
Рогов. А ведь помирать придется.
Тимоша (падает на колени). Сеня! Христом Богом прошу, не погуби! Ради матушки нашей не погуби!
Рогов. Ишь, хитрый, как запел. Куда метишь, в матушку, значит.
Тимоша. Прости меня, прости, Сеня.
Рогов. А прощенье заслужить надо.
Тимоша. Я заслужу, Арсеня.
Рогов. Ладно. А как служить будешь?
Тимоша. Начальства слушать.
Рогов. Эх ты, мочало. Этих твоих старух к расстрелу приговорили. За укрывательство дезертира.
Тимоша. Как приговорили? Когда?
Рогов. Тогда. Мочало и есть мочало. Так вот, ты, дезертир, сегодня по утрянке их и расстреляешь.
Тимоша. Это я не могу.
Рогов. Ах, не можешь? Я могу, а ты не можешь? Тебя солдатским хлебом кормили? Стрелять учили? Вот и пойдешь в команде.
Тимоша. Это я не могу.
Рогов. Тогда пойдешь с бабками. Под расстрел.
Тимоша. Как скажете.
Рогов. А как же мамаша, Ирина Федоровна? Про нее подумай.
Тимоша. Я и думаю. Только стрелять не могу.
Рогов (открывает дверь к Дусе, впускает туда Тимошу, расталкивает Голованова). Голованов, ну-ка, пиши. Фамилию поставь. Ну…
Голованов. Не подпишу. Не участвовал.
Рогов. Вот пьянь. Но деньги-то крал?
Голованов. Крал. Но… не участвовал.
Рогов. Хорошо. Так и запишем. Не участвовал. А ты подпись ставь. (Голованов, не глядя, царапает пером. Рогов, распахнув дверь, кричит.) Семенов! Сидоренко!
Входят Семенов, Сидоренко и Надя.
Рогов. Управились?
Сидоренко. Та мне не треба. Мне бы здесь пошукать, товарищ Рогов.
Рогов (отмахивается). Утром пошукаешь.
Сидоренко. Ну что, бабок вести?
Рогов. Пусть попоют, певицы. (Наде.) Ну что, проветрила?
Надя (хихикает). Только раззадорил без толку.
Рогов. Надь, а ты грамотная?
Надя. Я-то? Четыре класса ходила.
Рогов. Небось и фамилии написать не можешь?
Надя. Да я что хошь написать могу, я грамотная.
Рогов. Напиши-ка вот здесь, как зовешься?
Надя. Ну, Козелкова же.
Рогов. Вот и пиши.
Надя (пишет). Ну…
Рогов. Гну! Пошли в сарай! Семенов, не пойдешь?
Надя. На что его, он лядащий. Одна ботва.
Рогов. Тебя не убудет.
Надя. А ты мне боле нравишься. Дуся вон говорила, во мне семь бесов. Так что меня и на семерых хватит. А этого – не надо.
Затемнение, пение продолжается.
Картина восьмая
Раннее утро. Двор возле Дусиного дома. На середине двора кресло. В кресле – Дуся. Около Дуси Марья, Антонина, отец Василий и Тимоша. С крыши свешивается Маня Горелая в новом зипуне. Дуся раскладывает на коленях кукол.
Дуся (поет). Ниночка-Первиночка… Нина Прокловна ждет, Иван Проклович ждет, Катерина, Евдокия и Егорушка, где наш батенька, где наш папенька… (Плачет. Подходит отец Василий, гладит ее по голове.) Самовар не поставили, Дусе чаю не дали. Вот какие противные, их Бог накажет… Настя, поправь фату… Цветочки поправь, не видишь, что ли, на свадьбу идем! (Фату поправляет Антонина.) Я сказала, Настя!
Антонина. Нету Насти. Ушла Настя.
Дуся. Здесь она, не обманывай меня.
Антонина. Не плачь, матушка, не плачь, Дусенька.
На крыльцо выходит Рогов. К нему робко подходит девчонка, хочет что-то сказать, он отмахивается.
Рогов. Семенов! Сидоренко! Хвалынский! Мухамеджин!
Появляется Семенов.
Семенов. Мухамеджина с Сидоренкой еще когда вперед послали.
Рогов. А! (Машет рукой.) Тогда ведите их напрямки через болотце, а я верхами по глуховской дороге в объезд…
Семенов. Пошли, что ли?
Антонина, Марья, отец Василий и Тимоша поднимают кресло с Дусей.
Дуся (тычет пальцем в Тимошу). Не тронь руками, отойди.
Тимоша. Да я нести помочь…
Дуся. Кто ты таков? Не тронь руками кресло. Слышь, что говорю?
Выстраивается процессия: один красноармеец впереди, другой позади, а между ними возвышается на кресле Дуся. «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его…» Из-за дома раздается крик. Появляется Настя.
Настя. Матушка Дуся! Матушка Дуся!
Дуся. Помолчите. (Величественным жестом останавливает пение.) Все врешь, Антонина. Вот она, Настя, я же говорила, здесь.
Настя пытается встать на место отца Василия.
Отец Василий. Уходи отсюда, уходи, Настя.
Семенов. Стой, девка, ты куда? Куда лезешь? Кто такая?
Настя. Я Настя Витюнникова, я с ними вместе.
Семенов. Куда это ты с ними вместе?
Настя. Все равно куда. Куда они, туда и я.
Семенов. Дура-девка. Прочь поди. Мы их, может, расстреливать ведем.
Настя. Куда Дуся, туда и я.
Семенов. Ты что, хожалка ее, что ли?
Настя. Хожалка. Я при ней три года живу. Я Витюнникова Анастасия.
Семенов. Дура, иди отсюдова.
Настя уже оттеснила отца Василия от Дусиного кресла. В этот момент Маня Горелая спрыгивает с крыши.
Маня. Венец! Девка мой венец украсть хочет! Хуюшки тебе! Эй, солдатик! Я Витюнникова Настасия! Я! Слышь! Дуся, скажи им, что Настасия я! Отпусти девчонку, девчонку-то отпусти!
Маня Горелая сбрасывает зипун с головы, нечесаные лохмы вываливаются из-под него. Становится на колени перед Дусей.
Маня. Дусенька, голубушка, прости меня ради Господа, мне с тобой рядом стоять.
Отец Василий. Отпусти, Дуся, Настю.
Семенов. Разобрались, кто еще желающий?
Марья. Стыд тебе, Дуся. Зачем молодая на себе несешь?
Семенов. С ума посходили все. Я такого еще не видел. Да подеритесь вы, кому идти.
Дуся (указывает на Маню). Эта со мной пойдет. Эта. А ты иди, дочка, откуда пришла. Откуда пришла, туда и иди. И в дом не заглядывай. Иди.
Настя отходит, прислоняется к забору. Маня Горелая берется за кресло.
Семенов. Ну, пошли, что ли… Нам еще обратно тащиться.
Отец Василий (поет, все подхватывают). Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…
Все уходят, пение удаляется. Тишина. Подходит Сучкова.
Сучкова. Доброе утречко, доброе утречко. Есть кто? Мне бы это… одолжить… ведро большое… (Она оглядывается, забегает в сени, выходит из сеней с ведром и со сковородкой.) Одолжить… (Пытается подхватить с земли грабли. От стены отделяется девчонка.)
Девчонка. Здравствуйте, бабушка.
Сучкова. А ты откудова? Чего тебе?
Девчонка. Да Рогова мне нужно.
Сучкова. Он верхами по глуховской дороге только-только проехал.
Картина девятая
У кладбищенской ограды, где Маня Горелая хоронила недавно свой старый зипун. Возле бугорка мается Голованов в жестоком похмелье. Подходит Надя.
Надя. Не дают никто. У Кротихи нет. Говорит, вчера все выпили. Сучкова дала чуток. (Голованов протягивает руку, глотает из почти пустой бутылки, ложится. Надя садится рядом.) Ишь как ты маешься, Николай Николаич.
Голованов. Помереть бы скорей. Устал я, Надя.
Надя. Да ты ж не старый еще, Николай Николаич. И образованный. Бросил бы пить, тоже бы начальником стал.
Голованов. Ах, какая ты милая девочка, Надюша. Бросила бы гулять, а?
Надя. Ты не смейся надо мной, Николай Николаич. Дуся говорит, во мне семь бесов. Не могу я без этого, огнем горит.
Голованов. А что ж ты тогда мне говоришь, бросил бы пить? (Трясет бутылку, выливает в рот последние капли.) Я бы тогда повесился. А в начальники? Еще бы скорее повесился… Ихнюю веру я уже прошел. А церковной отроду не имел.
