Из далекого далека
я пишу из далекого далека, здесь чудесный край. за строкой строка мне ложится буквами о тебе. все здесь — трещинка ль на губе, моря шум иль шальной прилив, гул ли набережных, портов — все мне здесь говорит о том, как ты весел был, как красив.
в каждом юноше — твой привет, поцелуй тот у края губ, каждый-каждый немой рассвет и свирели печальный звук — все здесь ты, нехорош, упрям, волны вторят твои черты. милый мой, не бывает дня, чтоб без слез мне его прожить, чтобы первой из сотен звезд не гадать — только был бы жив.
и смеялся бы, пел, любил — не меня, ну и пусть, и пусть! и тогда бы вернулся мир, да исчезла вся скорбь и грусть, горе вечное из души, коли был бы ты, милый, жив. и другой бы была заря, и другим бы казался лес, если б знать — Бог вернет тебя, если знать бы, что ты воскрес...
_
я пишу из далекого далека, милый мой, и моя тоска заполняет все, море вторит ей, приходи же за мной скорей, забери в тот прекрасный сад, внемли, милый, моей мольбе.
если, милый, нельзя назад,
забери меня ты к себе.
Дух леса
дожди сменились на яркость лета,
природу зеленью одарив;
и лес наполнен игрою света,
его прекрасен суровый лик.
дух леса, юный, зеленоглазый,
витает в свете златых лучей;
и всем известны его проказы:
во мраке летних, густых ночей
прекрасных девиц зовет он, манит
в глубины леса под силой чар;
он их целует, он их дурманит,
они послушны в его руках.
и вот однажды, в июльский сумрак,
решил он с девицей поиграть.
лицо прекрасно, в наряде чудном,
и так воздушна у нею стать.
он только глянул — и жар окутал,
забилось сердце его сильней.
и он летит к ней, целует в губы:
на свете нет их ему нужней.
проходит лето, и злая осень
гоняет листья да сыплет мрак.
он умирает — красив, несносен,
последний делая в жизни шаг.
но будет солнце, и будет лето,
и новый дух будет весел, лих;
она исчезнет, в печаль одета,
и долго будет еще любить;
и долго будут еще ей сниться
объятья, ласки, слова, мечты...
и долго будет в ей чуждых лицах
искать упрямо его черты.
Пой же
Здесь, в милой Англии моей, есть Кенсингтонский сад, где зноен каждый летний день, и сумрачен закат, где ветер нежен, воздух пьян, и вечная весна.
Где вечный мальчик, что как тень приходит мне из сна.
Его так юн, так хрупок лик, и песнь его легка, он мне поет, как корабли плывут издалека, как солнца луч стучит в окно и дарит как рассвет. Он мне поет — за гранью лет — что все предрешено.
Известен каждый, каждый шаг, и встреча, и судьба. Он мне поет, и сходит мрак, и вечная весна стучится в дверь: «Открой, открой!» — ее прекрасен зов. Чарующ как и как хорош чудесный мир из снов! Там где любовь и где весна — вот поселиться б в ней!
Мне славный мальчик все поет, нежна его свирель, уста его, как сладкий мед, и голос — пряный хмель. Его слова — слова любви — дороже мне всего, и этот мальчик — дар земли — и краше нет его.
Целуй меня, мой свет, мой сон — навеки я твоя, мы в той весне разделим трон, мы подчиним моря, нам южный ветер будет друг, нам вечность будет мать. Не будет, счастье, нам разлук, не станем горевать.
Так пой же, пой же, мой король — как наяву, во сне.
Так пой же, счастье — про любовь.
Любовь твою ко мне.
Счастливый кадр
про него говорят: «он чересчур красив,
в каждом своем кино — обычен и одинаков;
милый мальчик, но напрочь лишен таланта».
а ты пытаешься говорить с ним,
и дыхание нервно сбивается с полутакта,
твоего разрешения не спросив.
и он говорит: «они бы могли вот так,
чтобы в десять — ты мальчик-поэт, чужак,
в пятнадцать твой герой умирал от рака,
а в семнадцать ты сделался сказочный персонаж?
каждый первый из них — выявленный дурак,
они все твердят, что я бездарь, и я — слабак,
разве это честно?» и он говорит вот так,
в пальцах вертя сломанный карандаш;
а внутри у тебя — пламя горит, пожар,
каждое слово — по сердцу больной удар;
тебе его жаль, ты кладешь ему голову на плечо,
он целует тебя при бежевом свете фар,
и губы его — как сладостный мед, нектар,
и тебе вдруг так терпко, так жарко, так горячо,
ты нарекаешь его единственным палачом,
он тебе — дерзкий ангел, посланный Богом дар,
и чудесный сон, и опасный ночной кошмар…
