— Люди добрые! За что ж я последние десять литров спирта отдал?!! Вез ветеринара, а привез мельника?!! — Казик никак не может понять странной метаморфозы.
— По пьяной лавочке никогда ничего нельзя покупать! — укоризненно говорит Кекешко.
— Выходит, это я пил?!! — искренне возмущается Казик.
— Э-э э, какая разница… — пожимает плечами Кекешко и собирается последовать за Ядькой, которая со смехом убегает на свой двор.
Витя заступает ему дорогу.
— Куда?!! — грозно спрашивает он.
— Тихо, дорогуша, тихо… — заискивающе улыбается мельник. — Ну, чего ты шумишь, мы же здесь все свои, земляки…
В доме Павляков шум и суета. Слышны звуки губной гармошки: это в порядке подготовки к крестинам тренируется Кекешко. Перед ним стоит здоровенный кувшин, из которого он то и дело наливает спирт себе и Вечореку.
Больше всех тревожится Марыня: что же это за крестины без крестной матери? Они с Казиком рассчитывали на жену Вечорека, но она вдруг захворала, а тут с минуты на минуту придет немецкий ксендз, которого специально пригласили крестить младенца…
Казик, одетый по случаю торжества в новый костюм, выходит с пустым бидоном во двор. Под верандой стоит бочка, в которой он припрятал последний запас спирта. Оглянувшись, не видит ли кто, он опускает бидон в бочку.
Внимание его привлекает музыка, доносящаяся с той стороны забора: это у Каргулей играет патефон. Вдруг он видит, как на его собственном дворе возле забора в такт старого танго движется чья-то фигура. Осторожно подкравшись поближе, Казик с изумлением узнает сына, который тайком осваивает неведомое ему искусство танца.
— Витя!!! — рявкает Казик.
Испуганный неожиданным появлением отца, Витя останавливается как вкопанный.
— А ну-ка, подойди! Поди, поди сюда! — зовет сладким голосом Казик. — Ближе, ближе иди! Дыхни!!! — рявкает он.
Казик уверен, что Витя прикладывался к спирту в бочке, и, обнаружив свою ошибку, изумленно качает головой.
— Тятенька, давайте возьмем у Каргулей эту ихнюю игралку!
— У Каргулей?!! — Казик так вытаращил глаза, будто Витя бросил ему в лицо неслыханное оскорбление.
— Первые крестины в округе — и без музыки? — пробует убедить отца Витя.
— Вот дождешься своего сына, тогда хоть под органный марш его крести, а мне и это, — Казик стучит пальцем по бидону, — праздник великий! Поди лучше прикрой как следует бочку.
Не успели Казик с Марыней пошептаться насчет того, как выйти из положения с крестной, а тут на пороге немецкий ксендз появился.
— Gelobt sie Iesus Christus…
Ребенок встречает вошедшего плачем. Бабка Леония, хотя и не знает немецкого, перекрестившись, отвечает громко, как положено:
— Да святится имя твое, господи! — и тут же тихонько спрашивает сына: — А не обманет нас этот еретик?
Для бабки Леонии этот ксендз прежде всего немец, и она поглядывает на него с явным недоверием.
— Казимеж, — чуть не плача, тянет мужа за полу пиджака Марыня. — Что ж нам делать?!!
— Нет крестной — значит, и крестин нет! — твердо решает Казимеж.
Тут, однако, вырывается вперед разохотившийся погулять на крестинах Кекешко.
— Пан Павляк, крестная сейчас будет! Есть крестины! — кричит он и исчезает из комнаты.
Марыня и Казик вопросительно смотрят друг на друга.
— За Ядькой побег… — догадался Вечорек.
— Что-о?!! — Казик даже подскочил от возмущения. — Каргулева дочка у меня сына крестить будет?!!
Он бросается к Марыне, но та, опустив глаза, вдруг тихо говорит:
— Перед богом все люди ровные… — И, подойдя к мужу, заглядывает ему в глаза. — Уж лучше такая крестная, чем никакой. Что ж он, нехристем расти будет?
Взглянув на маленького Павлика, она начинает всхлипывать. Казик, однако, и слышать не желает о Ядьке. Он подходит к ксендзу, собираясь отправить его обратно. В это время в распахнутых дверях появляется гордый своей находчивостью Кекешко, который тянет за руку Ядьку. Девушка с испугом смотрит на присутствующих.
— Ну и как? — весело спрашивает Кекешко, не обращая внимания на всеобщее молчание. — Годится в крестные? У нас в Гнезне с таких красавиц художники картины рисуют.
Ксендз, помочив кропило, уже занес его над головой ребенка, как вдруг, обернувшись к Кекешко, спрашивает:
— Name?
— Павел, — отвечает Кекешко.
— Пауль, — повторяет ксендз и наклоняется над новорожденным.
— Не Пауль, а Павел, — подчеркнуто громко говорит Казик.
Ксендз начинает бормотать по-латыни положенные слова. В дверях появляется могучая фигура Каргуля. Он молча слушает ксендза, а когда тот заканчивает, крестится вслед за ним и хватает за руку дочь.
— Ядька, марш домой!!!
— Пан Каргуль, гляньте-ка, мы с панной Ядвигой еще не венчались, а уже отцом-матерью стали! — пробует развеселить Каргуля Кекешко.
Тот, однако, реагирует на его шутку, как на кровное оскорбление.
— Что-о? И — рычит он, уничтожая взглядом подгулявшего мельника.
— Заодно бы и наше обручение с панной Ядвигой можно…
Каргуль дергает Ядьку с такой яростью, что она вылетает из комнаты, как мячик. Но Кекешко не намерен так легко отказаться от своих планов. С криком «Ядька! Ядька!» он выбегает во двор и натыкается на Витю.
— Куда?!! — недобрым голосом спрашивает парень и наступает на мельника грудью.
— Я-а-а-дька!!! — визжит Кекешко.
— Пан Трофейный! Вас отец купил, а не Каргуль, так что нечего вам с Каргулями обнюхиваться! И думать не моги об них!
— Кругом демократия настала, а ты человека свободы лишать?!!
Обиженный Кекешко подходит к бочке и, откинув прикрывавшую ее попону, нагибается, чтобы умыть лицо. Понюхав жидкость, Кекешко начинает жадно лакать ее, зачерпывая еще и еще. Наконец он в изнеможении падает и откатывается к стене дома, где, прошептав «Ядька!» засыпает мертвецким сном.
Витя с отцом заканчивают огромную глиняную печь, которую складывали по настоянию бабки Леонии. Газовую плиту им пришлось выставить во двор. Перетаскивая плиту ближе к забору, Витя сердито наблюдает за Кекешко: тот, бросив рубить дрова, подсаживается к Ядьке.
Девушка, не обращая внимания на явные ухаживания мельника, старательно и сосредоточенно чистит картошку.
— Как только война началась, я дал клятву, что не женюсь, — воркует Кекешко. — Понимаете, панна Ядя? Что это, я погибну и женщину вдовой сделаю? Да никогда в жизни! Я не люблю иметь долги!
— И что с того? — не слишком любезно спрашивает Ядька, следя взглядом за Витей, который медленно тянет тяжелую плиту.
— Как это что? Война-то кончилась!
— Уж вы, пан Кекешко, оставайтесь и дальше честным человеком.
— Конечно, панна Ядя, но только вдвоем. Двое — божье число, так у нас в Гнезне считается…
Витя продолжает наблюдать за ними из окна кухни. Он так увлечен, что не слышит, как мать дважды спрашивает его:
— Витя! Да где ж тулуп? Бабке Леонии на печку постелить надо…
— Ну и как там, мама? — интересуется Казик, подсадив с сыном старуху на огромную, занявшую полкухни печь.
— Теперь можно поверить, что мы дома, — отвечает бабка, свесив сверху голову. — И смерти можно спокойно дожидаться. Вот кабы еще этой лектрики не было, я бы вовсе спокойно век дожила, — добавляет она, видя, как внук, не отрывая взгляда от окошка, машинально щелкает выключателем.
— Ну и ворюга же этот Каргуль! — восклицает вдруг Витя. — Тятя за свой спирт для общества мельника купили, а он его потиху в свои частные зятья сманывает!
— Уж ты скажешь! Чтоб они ее за чужого отдали! — сомневается Марыня и тоже идет к окошку посмотреть. — Ведь он не из-за Буга!
— Из-за Буга, не из-за Буга, а в портках! А Каргуль спит и видит лишние портки в семье иметь!
Вдруг Витя замечает, что Кекешко, перегнувшись через заборчик, пытается перетащить через него газовую плиту. В мгновение ока он оказывается возле Кекешко.
