— Во, видал, сынок, от скольких смертей нас Каргулева корова упасла! Ну, Витя, теперь готовь плуг… Шестнадцать… семнадцать… — считает он, следя глазами за грудой взлетевшей в воздух земли, перемешанной с ветвями груши, которую могучий взрыв разнес в куски.
Взрывы вдруг начинают следовать с такой частотой, что Казимеж уже не поспевает считать их.
— Считай ты, Витя, — велит он пареньку.
Тот, однако, быстро сбивается со счета и безнадежно машет рукой.
— На это, тятя, нашей грамоты не хватит…
И в самом деле, взрывы продолжают вздымать землю дыбом, хоть огонь, подожженный Казиком, уже прекратился. Отец и сын в немом изумлении смотрят друг на друга, и вдруг оба падают ниц, будто скошенные резким свистом пролетающего прямо над их головами снаряда. Мимо них галопом проносится испуганная лошадь. Витя бросается догонять ее, не обращая внимания на неожиданный треск пулеметной очереди. Казик ничего не понимает, но стоит ему высунуть нос из-за стодолы, как новая пулеметная очередь заставляет его снова упасть плашмя на землю. Стену стодолы над его головой ровным рядком прошивают пули.
То и дело припадая к земле, Казик добирается под прикрытием стодолы до своего двора и принимается ловить кур. Стрекот пулеметов заставляет его бросить это занятие и отступить к дому. По дороге он хватает за руку бабку Леонию, которая как ни в чём не бывало развешивает на веревке белье. Казик тащит ее за собой и заставляет спуститься в подвал. Оттуда уже слышится плач и причитания семейства Каргулей. спрятавшихся в подвале Павляков за неимением собственного.
При виде Казика Каргуль бросается к нему с криком:
— Окружают нас! Со всех сторон окружают!
— А кто окружает-то? — спрашивает Ядька.
— Опять нам под оккупацией быть… — плачет Марыня, которая прибежала сюда вместе с Каргулями.
— Да это, поди, из хлопушек бахают. Как на пасху… — спокойно поясняет бабка Леония.
— Поначалу это я… поле от мин очищать стал, а тут… — Казик не успевает докончить, потому что звон разбитого пулей стекла заставляет всех броситься на пол.
После каждого взрыва со стен летит штукатурка. Дети Каргуля плачут, лежащая на соломе Марыня начинает все чаще охать: похоже на то, что неожиданные волнения ускорят роды…
Внезапно все замирают от ужаса, вперив взгляды в гранату, которая медленно катится вниз по входным ступенькам и останавливается в самом центре помещения. Вместо взрыва, однако, в тишине слышатся чьи-то шаги, и через несколько секунд в проеме низенькой двери, расположенной над ведущими в подвал ступеньками, появляются две ноги, а вслед за ними — два винтовочных дула…
Онемев от страха, все смотрят наверх. Наконец в дверь пролезает и хозяин ног: это пожилой мужчина в синей фуражке, который с одной стороны держит под мышкой две винтовки, а с другой — прижимает локтем к боку палку фаустпатрона.
Каргуль медленно поднимает руки вверх. Казик вопросительно смотрит на него.
— Мужики… умеет кто из вас… — спрашивает вошедший и вдруг переходит на немецкий: — Кoпеп sie schiessen?
— Спрашивает, умеем ли мы стрелять, — поясняет Каргуль и отрицательно мотает головой, продолжая держать руки поднятыми.
— А на что ему это знать? — любопытствует Казик.
— Сперва подыми руки вверх! — строго кричит Каргуль. — Спрашивать потом будешь.
Казик нехотя тянет руки вверх.
Мужчина в синей фуражке протягивает им обоим винтовки.
— Надо брать винтовка… давай, мужики.
— Зачем?
— Schiessen… Бум-бум… защищать, — повторяет он, заставляя Казика взять винтовку. — Вы же поляки или как? Мы должны защищаться…
— А ты сам-то кто будешь?!
— Антони Вечорек.
— А откуда же ты?!
— Hier geboren — туточка я рожденный, — добавляет пришелец с сильным силезским акцентом.
— Ага, он, значит, автохтон, силезец… — с облегчением вздыхает Каргуль и опускает руки.
Вечорек пытается воткнуть ему вторую винтовку. Тогда Казик, выхватив и эту винтовку, храбро направляет на пришельца дуло и спрашивает, грозно хмуря брови:
— А от кого ты защищаться собрался?!!
— Немец… Wehrwolf… — поясняет старик. — Да берите же, ведь я говорю, я — Вечорек, schulmeister…
— В школе он сторожем… — переводит Каргуль и вдруг снова поднимает руки вверх: в подвал врывается кто-то в съехавшей на самые глаза немецкой каске.
Вошедший сдвигает каску на затылок, все с облегчением узнают Витю. Каргуль, плюнув с досады, опускает руки. А Витя, еле отдышавшись, наконец объявляет:
— Войско! Войско идет!!!
Вечорек хватает винтовку и сует дуло в разбитое оконце.
— Какое войско-то, чье? — кричит Казик, ухватив сына за рукав и срывая с него каску.
— Наше, тятя!
— Польское? — спрашивает для точности Вечорек.
Витя утвердительно кивает головой.
— А на кого ж оно воевать идет? — недоумевает Казик.
— Да на нас, тятенька!
— Что- ты! На кой мы им ляд сдались?!!
— Они наши мины услыхали и думают, что это все «вервольф» жжет и взрывает кругом! — смеется Витя.
Каргуль с опаской смотрит на потолок, который дрожит от взрывов, потом переводит взгляд на Казика, говорит с досадой:
— Вторая война только кончилась, а ты уже третью начал!
— Подумаешь, польское войско! Русские им покажут как воевать, они их раз-два прикончат! — презрительно машет рукой Казик.
— Сколько ж раз русские нас освобождать будут? То от немцев, то от поляков тебя вызволяй! — злится Каргуль.
— А ты чего это так войны боишься? Мог бы уж и привыкнуть, — вступается за сына бабка Леония.
Марыня со стоном поворачивается, бабка подсаживается к ней поближе. Все прислушиваются к канонаде, которая явно приближается. Жена Каргуля гладит по головке малышей, сам Каргуль со страхом поглядывает на Марыню, которая вот-вот начнет рожать. Что касается Вити, то он будто и вовсе позабыл об этой «третьей мировой войне», которая началась по его с отцом милости: он, не отрываясь, смотрит на Ядьку! Казик, заметив это, оттаскивает его в темный угол, где при каждом взрыве вздрагивают, позвякивая, стоящие на широких полках банки и бутыли.
— Что это ты на нее уставился, как баба на епископа, а?
— Ой, тятенька, да что же это мы с вами наделали! — пытается перевести разговор на другую тему смущенный Витя.
— Ты мне отвечай сперва, про что я спрашиваю! — злится отец. — Ну, говори, чего глазеешь на нее?
— Так ведь… чтоб видеть! — притворно равнодушным тоном поясняет Витя.
— А на что тебе ее видеть?!
— Ежели человек хочет что-нибудь запомнить, он должен сперва как следует посмотреть на это…
— Да на что тебе ее помнить? — никак не возьмет в толк Казик.
— А вдруг мы здесь все зараз погибнем? — отвечает Витя и будто ненароком снова глядит на Ядьку, которая сидит возле его матери.
— Погибнем или нет, а вот тебе мой наказ, и чтоб тебе его на всю жизнь хватило: она — Каргулева дочка, а ты обязанный все Каргулево племя ненавидеть!
В этот момент от очередного взрыва на голову Казика густо сыплется штукатурка, он, чертыхаясь, отряхивает ее.
— Так ведь я, тятенька, для того и смотрю, чтоб во мне ненависть сильнее стала! — Говоря это, Витя делает «страшные» глаза, но не отводит взгляда от Ядьки.
У Казика уже больше нет времени заниматься воспитанием сына, поскольку Марыня, глубоко взволнованная внезапными событиями, явно принялась за увеличение рода Павляков. Видя ее мучения и слыша стоны, которые она уже не в силах сдерживать, Казик решает положить конец войне, которую сам начал.
— Все, хватит! — заявляет он. — Будем сдаваться!
— Вот придумал так придумал! — презрительно пожимает плечами Каргуль. — Как это ты сдаваться будешь?
— Откуда ж мне знать, небось я еще отродясь не сдавался! Никакого такого знания у меня нету…
Оглядевшись по сторонам, Казик отрывает кусок от простыни, которой прикрыта охапка соломы под Марыней, привязывает лоскут к граблям и осторожно выставляет «флаг» в оконце.
Внезапно в подвал врывается сноп дневного света: это бабка Леония, отворив дверь, выбирается из подвала.
