Утром следующего дня Дронов предстал при полном параде.
Хозяин тоже одевался.
— Ты побрейся, — сказал Дронов. — Костюм одень, галстук, туфли почисть.
— Это еще зачем?
— Пойдем куда-нибудь, поговорим.
— В Серпухов, что ли, поедем, в ресторан?
— Зачем нам ресторан? Пойдем на волю, в лес.
— Так на хрена мне туфли чистить и галстук надевать — в лесу и так сойдет.
— Для себя. Ты уж уважь меня.
— Религиозный ты стал. В секте, что ли?
Хозяин сел бриться. А Дронов стал собирать мешок.
— Третью-то чашку зачем берешь?
— Надо.
— Ну-ну…
Дронов достал платок, развернул, и в руках засияла колодка орденов и медалей. Он прицепил ее к пиджаку.
Хозяин только покосился, но промолчал. Продолжал бриться.
— Ты тоже свои надень, — сказал Дронов.
— Мама! — крикнул хозяин. Появилась старушка. — Найди мои регалии, у тебя где-то в чулках валялись.
— Ордена у меня, — заспешила старушка, — а медали у Юрика. Он ведь две медальки променял…
— Вот засранец. Давай те, что остались.
— В райком собираетесь?
— В райком, — сказал хозяин. — Ты, мать, давай поживее.
Бабушка засуетилась. Достала пластмассовую коробку «800 лет Москве», вытащила нитки, веревочки, ленты, какие-то бумажки, старые письма, достала ордена. Порылась еще в одной коробке, но ничего не нашла. Ушла и вернулась с двумя медалями.
— Что-то маловато, — сказал хозяин, — больше было. За что ж я кровь проливал? — Он уже побрился и натягивал брюки.
— Ищу, ищу, — сказала старушка.
— Ищи, мать, как хлеб.
Хозяин одевался, а Дронов чистил его медали и ордена, мастерил какие-то ленточки, прилаживал их к пиджаку.
— Ты и ранения повесить хочешь? Зачем? Они все при нас, не скроешь.
— Надо.
— Раз надо — давай. Пиджак тоже уродовать будешь? — сказал он, глядя, как Дронов прикладывает к его пиджаку орден Красной Звезды.
— Не жалей.
— Дырявь, ладно.
Пришла бабушка, суетливо на ходу разматывая клубок шерсти. Извлекла медаль.
— «За победу над Германией»! Ишь, куда запрятали. А где еще?
— Больше нет, все обыскала, — виновато сказала старушка. — А Юрика надо спросить.
— Ждать нам его не с руки. А где ж «За Белград»? Неужто выменял? Распустили вы, мама, парня. Я за этот город чуть ноги не лишился, пусть сам навоюет, потом дарит.
— Я тебе ленточку дам, — сказал Дронов.
— Давай. И эту, у меня тоже где-то была такая.
Сидели одни, совсем одни. Вокруг никого и ничего лишнего. Над головой — высокое небо. С трех сторон лес, внизу река, за рекой — поля, еще дальше — горизонт и еще — облака, тихие и спокойные.
— Вася, ты меня вчера не понял, а я тебя не узнал. А сегодня мы видим друг друга. Ну, здравствуй.
— Здравствуй.
Выпили. Тут же налили еще по одной, и Дронов поставил третью чашку и плеснул туда тоже.
— Скажи мне, пожалуйста, кто и что — Советская власть?
— Известно — кто.
— Я тебе скажу. Кто строил, недоедал и недосыпал? Мы! Кто войну воевал? Кто Россию грудью прикрыл? Чья кровь лилась? Наша!.. Чьи жены на работе измотались, нас ожидая? Наши!.. Кто победил? Страну восстановил кто? Детей воспитал? Крови и пота своего не жалел? Кто? Мы… Так кто есть Советская власть? Мы и есть! Мы!..
— В общем, да.
— И когда на нее руку поднимают, это на нас замахиваются, а на нас — значит, на Советскую власть. А мы? Мол, обойдется?
— Есть такая привычка.
— Я так думаю. Мы не должны, не имеем права… молчать, когда нас обидеть хотят. И давай чтоб мы всегда, до последнего, и ни шагу назад!
Дронов протянул руку к третьей чашке и перевернул.
— Ты зачем водку выливаешь?
— Давай за ребят. Мы с тобой тоже могли не вернуться.
— Могли. Я когда в армию уходил, точно был уверен, что не вернусь, — такая длинная, большая война была.
— Мы с тобой живые остались не потому, что трусы, судьба нам легла такая. А у Саши двое детей осталось. Мы с тобой собирались, помнишь, говорили, с детьми повидаться, рассказать, как и что… А как жена выворачивалась с ними? Одна. Ты думаешь, Саша простит нам?
— Ты душу не трави. Давай выпьем лучше — за него и за всех, кто не вернулся. Может, и за себя, мы тоже, может, там остались: я на себя погляжу иногда, узнать не могу, другой человек в моей шкуре ходит. Я ведь до войны петь любил, на баяне играл, а сейчас не могу. Давай, за светлую память!
Нагнули головы. Помолчали.
Дронов снова протянул руку, снова вылил водку в землю из третьей чашки.
— Ты водку все же не выливай на землю, хоть крови и пролили много, а этим сейчас не исправишь. Не переводи продукт, не надо. Лучше мы за них выпьем… Вижу, широко ты живешь, душевно.
— А чего же?
— Я на прошлые праздники разговорился было тоже, а потом чуть не подрался. А добро не переводи больше.
— Чашку убрать, чтоб не маячила, — сказал Дронов.
— Брось туда.
— Сейчас мы ее. — Дронов сунул руку в мешок, пошарил, вытащил обрез.
— Друг покосился. Сел. Достал «Беломор».
Дронов достал патроны. Разложил.
Друг зажег спичку, прикурил.
— Приспичило тебе?
— Будь здоров.
Друг взял обрез, осмотрел. Провел ногтем по спиленному стволу.
— Короткий. На сто метров и клопа не убьет.
— Мне на десять хватит.
— Можешь. Стволы-то не разнесет?.. Да нет, ничего. Сам делал?
— Сам.
— Знаешь, какая статья?
— Не думал.
— Вижу, гуляешь.
Друг швырнул в сторону обрез, затянулся папироской, уставился на луга за рекой.
— Дерьмовая это игрушка. Я после войны видеть эту дурость не могу. Тебе не надоело воевать?
— Надоело, — сказал Дронов, — вот так. Я уж думал, никогда не придется!.. Но на роду, видать, у меня написано.
Помолчали.
— Перебиться не сможешь?
— Все время на это надеялся. Не люблю я скандалов. Криков не люблю. Мне лучше промолчать лишний раз, с меня не станет. Вот и пользуются. «Дай рубль». На. «Снимай рубашку». Возьми, не будем ссориться. «Давай штаны». Бери. «Пусть жена придет полы помоет». Иди, жена. Садятся на голову. Хорошо, сиди, шея крепкая. «Пляши!» Чего ж не поплясать! «Кричи: «Ура! Ура! Самый счастливый человек на свете!» — оно так и есть. «Сбривай усы!» А пошел-ка ты к матери!.. Так получается!
Друг помолчал. Подумал. Растер окурок.
— Надоело, значит, дерьмо глотать, решил выплюнуть?! Пойдем попробуем.
Он поднялся, захватив чашку, отошел на несколько шагов.
— Готов?
— Кидай.
Чашка взлетела по дуге. Долго-долго падала.
Дронов поднял обрез и опустил — не мог!
Друг сходил за чашкой. Поднял. Стоял, ждал.
— Ну как?
— Кидай!
— Смотри не промахнись, мне еще за картошкой ехать.
— Я аккуратно.
Чашка взлетела. Ударил выстрел. Другой. Чашка благополучно приземлилась.
Дронов перезаряжал.
— Дай стволы гляну, — сказал друг.
— Осторожней, заряжено.
— Боязливый ты стал, — усмехнулся друг. Осмотрел стволы. — Нормально.
Снова взлетела чашка. Ахнули выстрелы. Снова мимо.
— Охотник ты хороший.
Друг ждал. Снова закурил.
— Кидай, — сказал Дронов.
Друг снял кепку. Подбросил. Ударил выстрел. Кепка подпрыгнула в воздухе. У самой земли ее рвануло еще раз.
Друг подобрал чашку. Нагнулся над кепкой, осмотрел, натянул на голову.
— Попадешь, — сказал он. — Есть еще патроны?
— Это не твое — мое.
— Брось. — Он зарядил. Осмотрел оружие. — Кидай!
Дронов подбросил чашку.
Козлов как-то неприязненно смотрел, как она падает. Уже когда она была у земли, шевельнул рукой обрез. Посыпались осколки.
— Могу еще… Патрон остался.
Осмотрелся. Снял с головы подранную кепку, посмотрел на рваные края дыр.
— Метров двадцать… Жаканом пробьет все.
Кинул вперед кепку и опять с локтя, когда она было уже коснулась земли, ударил по ней выстрелом. Полетели клочья.
— Глаз у тебя остался, — сказал Дронов.
