Евгений Григорьев — драматург, заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Государственной премии РСФСР. Окончил ВГИК в 1963 году. Автор сценариев фильмов «Наш дом», «Три дня Виктора Чернышева», «Горячий снег» (с Ю. Бондаревым и Г. Егиазаровым), «Романс о влюбленных», «Иванцов, Петров, Сидоров» (с О. Никичем), «Отцы и дети» (с О. Никичем) и других.
Сценарий «Отцы» был задуман в 1965 году, первый вариант закончен в 1968. Это мой четвертый сценарий. Тогда титра — «1965 год» не было, он понадобился мне сейчас, чтобы обозначить ушедшее время.
Я принадлежу к поколению «детей войны», то есть тех, кто видел войну глазами детства, но в силу возраста не мог участвовать в ней. Хотя мы знаем и тех детей, которые волей особых обстоятельств участвовали в войне наравне со взрослыми, и тяготы, трагедии войны, в том числе и смерть, не всегда миновали их. Таким образом речь идет о том, что все наше поколение было свидетелем, хотя из-за возраста и пассивным, но весьма эмоциональным в силу драматического характера событий сорок первого года. На наших глазах отцы отступали, а затем наступали и в итоге дошли до Берлина, где водрузили над рейхстагом наш красный флаг. Вот в этом диапазоне — от временных поражений и до победы над страшным и сильным врагом — и сформировалось пред-ставление о старшем поколении — о народе, к которому я принадлежу, о родине, об отцах.
Другой важной вехой, не менее повлиявшей на мировоззрение моего поколения, была оглушающая правда XX съезда партии. Все случившееся в стране было названо своими именами, всему была дана строгая партийная оценка, сказано истинное слово обо всем, даже о самом горьком.
Когда я задумал этот сценарий, мы, мое поколение, еще были, так сказать, относительно молоды — нам было за тридцать. Хотя по военным меркам — это целая жизнь, очень много. Так вот, в это время стали нарождаться какие-то новые непонятные критерии: сначала, стесняясь и оттого прячась за скептицизм (не всем оказалась по плечу суровая правда 1956 года), стал выползать голый практицизм: «конкретное поведение при конкретных обстоятельствах», иными словами: «кто платит, тот и заказывает». Этот отход от основных нравственных устоев, выстраданных нашей куль-турой и нашей историей, в частности недавней Отечественной войной, то не принимался всерьез, то как-то озадачивал, однако вырастала особая поросль, противопоставившая личное правде общественной. Да, мы не воевали, не участвовали в войне, но, когда выросли, как можно было стать на колени перед обстоятельствами в ущерб общей памяти, долгу перед страной, неоплаченному долгу перед отцами? И это снижение высоты, эту коленопреклоненность я и постарался понять, постарался разобраться в этом как можно полнее. Ради этого и писался сценарий. Ради этого. Чтобы обратиться с экрана к своему поколению и спросить: что с нами происходит? Куда мы пошли? Разве не стоят за нами наши отцы: наша кровь, наша память? Тогда почему же мы столь изменились, чего вдруг устрашились, перед чем смешались? Или высокая правда и высокая истина уже не едины и нужны суррогаты, чтобы объяснить и оправдать свою усталость и смятение? Я не сомневался, кто в моем сценарии прав. Конечно, Дронов. Именно поэтому он написан без полутонов и полутеней. Я не хотел и не мог писать его иным, и потому, может быть, фигура Дронова получилась романтической, балладной, ближе к притче, в то время как линия молодого героя скорее напоминает социологическое исследование. Но для него, ради него и делалась эта работа. С отцами все было ясно. Они — наша память, наши корни, наш вечный бронепоезд на нашем вечном запасном пути.
Думаю, что фильм поэтому был бы для того времени своевременным и современным. Но, к сожалению, попытки снять картину не завершились успешно. Прошли годы. То, что было остро, сейчас уже, к счастью, освоено в нашем искусстве, в литературе и в кинематографе, в частности. Для меня принципиально, что я написал этот сценарий про то — тогда. Как и другие работы, которые я сделал, они сделали и меня самого.
Евгений Григорьев
Отцы
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Новиков В. С.
Титр: 1965
Демонстранты отступали, оставляя плакаты и транспаранты.
Полиция свирепствовала: избивала налево и направо.
Отдельные кадры были ужасны — упавшая девушка, на голову которой обрушился град ударов. Кровь… Озверелые лица блюстителей порядка.
— Это — их мир! — произнес женский голос с актерской мелодраматической интонацией. — Это — их демократия!
От ее голоса, а больше всего от интонации Владимир Новиков вздрогнул и, оторвавшись от экрана, посмотрел на ее лицо, освещенное снизу лампочкой пульта.
Это лицо, увешанное дорогими и, наверное, модными побрякушками, и этот актерский голос абсолютно не соответствовали тому, что происходило на экране. И это чрезвычайно раздражило Новикова.
— Народы мира, — продолжала читать дама, и в ее голосе звучал апломб стареющей красавицы, — продолжают борьбу за мир, за свои права, за равноправие…
И снова демонстрация протеста против войны во Вьетнаме. В Америке. В Японии. В Италии. В Западном Берлине.
Конная полиция, джипы, удары дубинок, собаки, наручники, кровь…
Снова насилие и смерть.
Американские самолеты в небе Вьетнама.
Бомбы. Напалм.
Разрушенные города.
Плачущая мать над убитым ребенком.
— Но Вьетнам борется, Вьетнам победит! Партизаны Южного Вьетнама.
Зенитчики — Северного.
— Международная помощь и солидарность других народов. В первую очередь — советского народа, великого друга и брата героического вьетнамского народа.
Митинг на ЗИЛе. На «Трехгорке». В Киеве и в Новосибирске.
По всей Советской стране советские люди протестовали против американской агрессии во Вьетнаме.
И в первых рядах молодежь.
— Мы знаем, что такое война.
И кадры войны и горя.
Разбитый Киев.
Блокированный Ленинград.
Новиков смотрел не отрываясь.
Дальше шли кадры Победы и Освобождения.
И уже возвращаются солдаты, и женщины обнимают их. Мир.
— То же самое будет на многострадальной вьетнамской земле. Придет время — будет победа!
И вновь шли партизаны на боевое задание, будто шел весь народ Вьетнама.
Зажгли свет в зале. Зал был небольшой, человек на двадцать, народу и того меньше — шесть человек. Все смотрели на пожилого мужчину.
Мужчина помолчал. Подумал. Сказал:
— Виктор Александрович, здесь будем разговаривать или пройдем ко мне?
Виктор Александрович, режиссер, к которому был обращен вопрос, наклонил голову.
— Как вам удобнее.
— Ну что ж, — сказал пожилой мужчина, — я думаю, здесь можно поговорить. Какие будут мнения?
Все молчали, и он заговорил сам.
— У меня такие замечания… в первой половине… Женщина в очках достала блокнот и приготовилась записывать.
— …В первой половине надо сделать упор на демонстрации рабочих… показать стачки, пикеты, голод, социальную разницу двух миров. Подчеркнуть ее! Материал у вас найдется?
— Найдется, найдется!.. — закивали и ответили в несколько голосов.
— Подберите. А студентов поменьше, зачем этих волосатиков показывать? Покажите хорошие рабочие лица. Мужественные, простые!..
— Но ведь в Америке, например, студенты, они… — начал было режиссер.
— Мы знаем роль студенчества, но не надо ее раздувать и превращать борьбу за социальный прогресс в занятие какой-то интеллигентской прослойки, это — политический аспект. В борьбе участвуют широкие массы, и прежде всего надо подчеркнуть направляющую силу — рабочий класс!
Снова закивало несколько голов.
— Да, да, рабочий класс. Конечно.
— Точное замечание…
— Это надо сделать.
