— Которые дело делают, — поправил приятель.
— Называй, как хочешь, что меняется? Она одна — жизнь! Твоя! Хочешь — сам ее проживи, будешь думать — тебя используют, и не заметишь ради кого-то или чего-то.
— Ты — мудрый.
— Сил не хватает — поменяй. Придумай чего-нибудь. Тебе будет хорошо. И людям лучше. — И позволил себе улыбнуться.
Собеседник тоже улыбнулся, разговор начинал его занимать.
— А ты думаешь, Володя, в нашей жизни главное — плечом давить? Главное — состояться любым способом?
— Не думаю. Не только плечом.
— Я люблю свою работу, но приходится иногда… иногда… делать вещи глупей себя. Понимаешь, я не самый умный, к счастью. Для кого же я их делаю? Получается, ГЭС построена, а работает одна турбина. Я ж хочу на полную мощность работать. И не за деньги…
— Хоти. Работай, — отрезал Новиков: это словоизлияние раздражало его. — Что ты анализируешь все, как мамкин сын? Возраст не тот. Пора уже не мечтать и не рассуждать, а жить и действовать, успели ведь «сорок тысяч всяких книжек прочитать»? Или как?
— Все сложно.
Новиков откровенно засмеялся. Он хотел как-то помочь, но от этого бесцельного, беспомощного, бесперспективного, бессмысленного разговора устал, физически устал.
— Брось! Про сложности трусы и лентяи рассуждают. Работать не хотят… Ты — не такой. Все даже очень просто, каждый должен отвечать за свое место, соответствовать, как ты говоришь, а боишься или не справляешься — отойди в сторону, не мешай другим, руби по себе сук!.. У нас самый возраст, и время сейчас такое, жизнь брать за рога. Кое-что мы напахали, теперь надо жать…
— А чье жнешь? Новиков глянул ему в глаза.
— Свое. А ты как считаешь?
— И я думаю, что свое.
— А я уж решил, что ты хотел меня обидеть, — пошутил Новиков и встал. — Пошли?
— Я не тороплюсь.
— Ладно, — Новиков улыбнулся, похлопал приятеля по плечу, положил купюру на стол. — Только не перегибай.
— Конечно, — приятель улыбнулся на купюру и тоже похлопал Новикова по плечу. — Ты тоже веди себя хорошо, не нарушай правила уличного движения.
— Не злись. Не так все страшно!
— Конечно. Только надоело. Поеду к брату в Тулу, проветрюсь…
— Когда ты думаешь ехать?
— Одно дело кончу и через неделю.
— Комната у тебя остается?
— Комната?.. Остается. Тебе ключ нужен?
— Да.
— Дам. Только книги чтоб не лапал никто.
— Не беспокойся.
— Я за тебя не беспокоюсь. Позвонишь тогда в понедельник, с утра и договоримся.
— Добро.
— Это… девочка, которую я видел? Таня?
— Имеет значение?
— А как же — комната моя и книги мои.
— Ты — принципиальный?
— Да, как ни странно. — И взял со стола купюру и повертел в руках.
— Та, — сказал Новиков, чтоб прекратить разговор.
— Таня, — сказал приятель. — Хорошая девочка. Зачем она тебе? Она идеалистка.
— А зачем мне материалистка?
— Ах, да, ты — хозяин жизни. Вот видишь, и я тебе пригодился.
— Пригодился, старик, спасибо.
Оба поулыбались друг другу, пожали друг другу руки.
— Пока.
— Пока.
— Будь здоров!
— Будь здоров!
Он долго выбирал букет.
Кавказец сказал недовольно:
— Бэри любой, все хорошие.
Новиков поднял на него глаза и разглядел его. Он не любил этих людей, хотя и пользовался их услугами. За услуги платил, но терпеть не мог слушать их советы.
— Слюшай, — заговорил Новиков вдруг с акцентом. — У тэбя мама ест, жэна ест?.. Дэти ест? Большой… Уважаемый человек… Работаешь! Им советуй!
Новиков выбрал один букет, другой… Расплатился.
Из двух букетов составил один хороший. Остальные цветы бросил тут же в урну.
Продавец смотрел на него диким, осуждающим взором. Но был воспитан, молчал, пока не удалился клиент.
Потом Новиков выбрал один цветок, завернул аккуратно в газету и спрятал отдельно в портфель.
Час был вечерний, и таксисты приостанавливали машины и выкрикивали: «В парк, на Ленинский…»
Новиков нагнулся к машине.
— Таганка.
— Нет, — заторопился таксист.
— Рубль сверху.
Машина рванулась и тут же затормозила.
— Садись.
Ехали быстро, все время давали «зеленый».
Таксист — молодой, хорошо одетый парень — покосился на цветы.
— Балуем баб, а зря!
— Чего?
— Я говорю, балуем женщин, а потом они нам на голову садятся. Я свою в порядке держу, чтоб не пикала, за домом чтоб лучше смотрела.
— Может, не привыкла к цветам?
— Отчего ж? Я когда за ней ходил, я не жалел! Что хочешь! Я такой, если любовь, ничего не пожалею! Она у меня грамотная, с образованием, английский язык знает в натуре! Я для нее каждый день рубашку менял и цветы, пожалуйста! Все путем, как у людей. А сейчас жена, чего деньги зря транжирить, лучше купить для дела что-нибудь.
— Так, может, ей цветы нужны?
— Ей — нужны, только я — хозяин дома, а она баба, хоть и с образованием.
— Она тебя не разлюбит?
— Куда? Двое детей. Куда она денется?
— И брал бы себе такую, что шмотки любит.
— Зачем? Я люблю образованных, чтоб с высшим образованием была и рассуждать умела. У меня две бабы только были простые: первая, это, конечно, и любовь моя, там я уже не смотрел, хотя тоже с десятью классами и мать учительшей работала. А так только образованные.
— Тянешься, значит, к свету? Хохотнул:
— Ага… Я им после процедуры всегда говорю, хоть ты, говорю, и образованная, пять лет училась, а я шофер простой, с шестью классами, но больше твоего зарабатываю, и пастись тебе подо мной приходится. Какая заплачет, я говорю: молчи, милая, поздно уже слезы лить! Логика жизни!
— Не били?
— Одна замахнулась, стерва лихая! Каблуком чуть глаз не выбила, крик подняла. Я — ей. Она захлебнулась. Со мной, говорю, такие штуки не пройдут! Она пока там дышала, я оделся и ушел, пусть потом кричит, сколько хочет! А ходил за ней два месяца. Выставки, театры, разговоры… Больше чем на двести меня выставила. Да мне денег не жалко, я их всегда заработаю, тем более здесь. Очень она мне, нравилась. Очень!..
— Чего ж ты с ними так грубо?
— А не люблю гонор, я простоту в человеке люблю. А тут начинают из себя воображать… Вожу я их, вижу, что с ними делают. Насмотрелся, наслушался… Нас они не стесняются, за людей не считают. «Гони, шеф!», «Давай, шеф!», щупаются, ругаются… Считают, раз он платит, значит, хозяин. Ты не московский?
— Сейчас московский.
— Я тоже сейчас московский, приехал из армии и женился на своей. Не возвращаться же в деревню, что я, хуже других?
Машина резко свернула вправо. Обогнула девушку. Та вздрогнула и напряглась. Таксист крикнул ей в лицо:
— Куда смотришь? Зад подбери. Разгулялась… Тоже небось какая-нибудь аспирантка.
— Воспитываешь интеллигенцию?
— Их в колхоз всех, на трудодни. Они бы тогда по радио меньше трепались! Ишь ходят! Цыпы-дрыпы!
— А сам ты принципиально не учишься?
— Почему? Я школу кончаю, рабочей молодежи. Может, в институт пойду. Сейчас в партию вступил, — он подмигнул пассажиру. — А куда денешься? Хочется пожить. Первый класс у меня есть, на книжке тоже, меня друг в Африку на работу обещал устроить, в Египет, три года отработаю, шмоток на десять лет хватит, машину куплю, за границей опять же побываю, посмотрю, как там люди живут, интересно. Ты не был?
— Был.
— Ну как?
— Ничего, интересно.
Таксист с уважением взглянул на пассажира.
— А у вас какая профессия, что за рубежом?
— Биолог я. Кенгуру развожу.
— Чего? Это которая прыгает?
— Она.
— А для чего разводят-то, для зоопарка?
— Для мяса, консервы будем выпускать. А главное — для замши. Замшевые куртки уважаешь?
— Ничего, — неопределенно согласился таксист. — Что-то я не слышал про это, хотя выписываю «Огонек» и «Неделю», и пассажиры не рассказывали… И платят много?
— Пятьсот в месяц. И премиальные.
