— Вот мы и уселись, а завтра на трассу… Гнать будем с одной попытки… А вообще-то дела плохи, потому что рабочие ушли на расчистку обвала, в лагере одни инженеры и техники. К тому же нет трактора, чтобы трубы отвезти для бурения геологам, а Калинушкин — зверь и жлоб…
Увлекшись, он рассказал, что нынешний год у изыскателей самый трудный за все двенадцать лет: они переделали трассу с паровой тяги на электрическую — все размещение раздельных пунктов новое, три станции и пять разъездов вообще исчезли из проекта.
— Ведь скорости разные, к тому же электровоз не боится крутых подъемов… Все делаем по-новому, а строители сидят на плечах, у них техника простаивает. В главке считается, что трасса давно уже разбита в натуре. Но ведь под паровую тягу, а не электрическую! Это, конечно, бывает. Финансовая программа летит. Калинушкин рвет и мечет. И сегодня эта лавина… Впрочем, вам-то главное сейчас — подзаправиться, — спохватился Василий Васильевич. — Да и не спать же на улице… Лариса!
Он передал студентов с рук на руки геологу Ларисе Петровне, которая тотчас повела их через крутой двор под навес столовой.
— Вы того Устиновича? — спросила между прочим Лариса Петровна.
Столовая была уже по-ночному пуста и чиста. И было в ней что-то от домашней кухни. Пахло древесным дымом и сдобой. Горки тарелок сверкали на полках, а на железном листе какая-то старуха, наверно Леди Гамильтон, раскатывала тесто в белой муке.
— Что будешь заказывать? — спросила Галочка Дорджу.
— Что хо-чешь…
Лариса Петровна простодушно рассмеялась, он улыбнулся своей белозубой улыбкой.
— Заказывайте, что осталось от ужина, и пейте крепкий чай, как говорится, пахнущий веником, — пошутила Лариса Петровна.
Гале стало стыдно своего вопроса, и она вежливо осведомилась:
— Вы знали папу?
— Нет. Мой муж в институте слушал у него курс проектирования.
— Ваш муж с вами?
— И да и нет. Он сейчас в избушке.
— В избушке? Бимбиреков говорил, но я не поняла.
Лариса Петровна рассмеялась.
— Так называется стоянка на Джурском перевале. Там действительно избушка и больше ничего. Даже на карте обозначено: «Избушка». На триста километров на восток — ничего. Мой муж геолог.
Румяная, с пышной, хорошо промытой кроной светлых волос, с оттопыренными карманами на груди и сзади на штанах, с золотыми часиками на тонком запястье, она производила какое-то смешанное впечатление «своего в доску парня» и изящной горожанки. Галя успела оценить ее маленькие ножки и особую манеру курить, как должны курить мужние жены, а не геологи на краю света.
— А у вас рижская сумка… — похвалила Галя. — В Москве такую трудно достать…
Лариса Петровна рассмеялась.
— Я уже заметила, что здесь девушки, как в Москве, повязываются клетчатыми платками, под подбородок, — продолжала Галя, нисколько не раздумывая, уместен ли такой разговор для начала знакомства.
Чутье никогда ее не обманывало, она уже знала, что говорить, чтобы понравиться такой, как Лариса Петровна.
— Папа мой — заядлый изыскатель, он еще позавидует, что я сюда попала, — говорила Галочка, уминая пирог со зверским аппетитом. — Он собирается приехать к концу моей практики. Да, кстати, кто такой Олешников?
Лариса Петровна, которая так простодушно смеялась по любому поводу, скользнула взглядом по девушке и без улыбки, нехотя проговорила:
— Долго рассказывать…
Видно, вопрос был задан некстати.
— Откуда вы слышали о нем? — спросила Лариса Петровна.
— Шофер что-то сказал.
— Ах, Володя… Ну, погодите, однажды вам расскажут. У костра, ладно?.. Вот познакомитесь с нашей Прасковьей Саввишной.
— Ладно, познакомлюсь.
Чай, пахнущий веником, Галя не стала пить, уступила свой стакан Дордже. Зато ей понравился недурной клюквенный кисель, она его повторила. «Жить можно», — подумала она.
— Здесь вам будет неплохо, — как бы угадывая ее мысли, говорила Лариса Петровна. — За конюшней чистенькая уборная. Пчел не боитесь?..
Чем дальше, тем она становилась болтливее. Ей хотелось поскорее акклиматизировать москвичку. Это слово — акклиматизировать — она дважды повторила: «Вот акклиматизируетесь… Я тоже поначалу не могла акклиматизироваться…» На рассвете она собиралась в Избушку.
Сейчас, на третьем году работы в этих местах, ей нравилась и база с ее удобствами и дальняя Избушка.
— Пойдемте в баню?
— Ой, что вы! Я что-то спать захотела.
— Пошли бы. Сегодня воскресенье, баню хорошо протопили.
Она так уважительно говорила о бане, что Галине нетрудно было сообразить, что значит горячая вода и мочалка после таежного маршрута.
— Все у вас есть… — похвалила Галина.
— Даже качели… — Лариса Петровна показала в глубину двора, где, несмотря на поздний час, хозяйская девочка, пряча босые ноги от разыгравшегося щенка, качалась на веревках под деревом.
— Чего же вам все-таки недостает? — сонно спросила Галина.
— Спальных мешков. Не было бы вам холодно ночью…
9
В предрассветной мгле клочья тумана, точно дым, заволокли женскую фигуру. Стряпуха Прасковья Саввишна закладывала дрова в полевой очаг. Иногда вглядывалась в четкий контур снеговых хребтов, где ожидался рассвет, и лицо ее, укутанное в шерстяной платок, испитое, со слезящимися глазами, казалось очень значительным на фоне светлеющего неба и розоватого снега вершин.
В глубине сеновала на ворохах сена стояли зеленые ящики полевой рации. Бимбиреков принимал депешу, отхлебывал молоко из кружки и писал в тетрадь, потом он вскочил и по мосткам сбежал к стряпухе.
За столом сидели рабочие. И пес умильно следил за работой стряпухи.
— Не встал Иван Егорыч? — спросил Бимбиреков.
— Он и не спал всю ночь.
Бимбиреков с журналом радиодепеш прошел мимо коновязей, где седлали коней, мимо группы рабочих с теодолитами, мимо умывальников, где плескались и болтали парни, мимо палаток…
Штабная палатка Летягина была освещена изнутри. Тень человека прыгала и горбилась на полотне.
Бимбиреков зашел в палатку.
И первое, что бросилось в глаза: охотничье ружье лежало на чертежном столе.
— Ворон стрелять собрался? — мрачно спросил Бимбиреков.
— Ружье чистил, — ответил Летягин и, вдруг поняв смысл вопроса, засмеялся. — Толстый ты стал, Бимбиреков!
— От работы толстею. Парадокс!
— Безобразная небрежность…
— Чья?
— Моя! Проектировали трассу под снеговым хребтом, а от лавинной угрозы отделались опросом местных жителей.
— Старожилы не помнили. Что ты зря на себя клепаешь?
— Лавины иной раз падают с перерывом в сто лет… Знобит.
— Ты утомлен до крайности.
— Я устал, но это не вчерашняя усталость. Я ехал, и знаешь, о чем думал? Может быть, прав Калинушкин? Пора мне уйти. Зажился я тут. Привык работать «на полку». И ведь хорошо получалось: на пятьдесят километров выправили трассу, сократили пробег поездов по горам. А когда дело стало срочным, сразу набежали люди другого склада. А я немасштабен стал. И смешон.
— Брось молоть чепуху! Такого, как ты, поискать. А этот глухарь запросто хочет подмять тебя под свои практические соображения.
— Все это сложнее. Его личные интересы совпадают с государственными. Ведь дорога нужна через три года, не позже.
— «Время — решающий фактор»? — Бимбиреков рассмеялся. — Мы все усвоили это с пионерского возраста. Но он-то досконально знает только один вопрос: как в предложенных условиях получать большие премии.
— Нет. Он понимает все наши доводы. И если пренебрегает ими, то не потому, что жулик или дурак… Голова что-то трещит.
— Вот читай, — сказал Бимбиреков, положив перед Летягиным журнал радиодепеш.
— Прокуратура? — не заглядывая в бумаги, спросил Летягин.
— Догадлив.
— Это мне знакомо.
— Вызывают срочно. Слетай-ка за восемьсот километров.
— Никуда не поеду. Пусть дает показания дядя Рика, — сказал Летягин, рассматривая ствол ружья на свет.
