Под ногами скрипела галька. Шумели волны. Еще болело заложенное после самолета левое ухо, и было немного стыдно перед матерью за то, что сбежала с деньгами. Но припекало солнце, Лена подставила ему лицо, и стыд растворился. Она забыла про всех и в первый раз за долгое время почувствовала блаженство.
Вдали, у горизонта, плавали рыболовные суда. В набежавшей на берег волне что-то блеснуло. Лена наклонилась и увидела среди гальки монету, подняла ее.
Монета была с иероглифами и дырочкой посередине.
— Чего там? — услышала она за спиной мужской голос. — Покажи!
Она разжала кулак и показала монету небритому человеку в широкой кепке, кавказцу по виду.
— Дай сюда! Я здесь с утра хожу! Это мой участок…
Глаза его при изучении монеты светились фанатичным блеском. Лена поняла, что, скорее всего, это — полоумный нумизмат, не стала связываться, пошла дальше.
— Стой! — закричал он опять. — Слушай, девушка, приходи в шесть вечера к театру. Я тебя под пальмой ждать буду! Со мной пойдешь, я тебе сад покажу, мандарины… Видела, как мандарины на ветках висят?.. Придешь?
— Обязательно, — усмехнулась Лена.
На набережной она села на лавочку у куста с желтыми маленькими цветами. Они пахли, как грейпфрут, кисло и горько. Пели птицы.
3
У Степаныча был роскошный номер на четырнадцатом этаже: две комнаты, на полу ковер, огромный балкон с видом на море и горы.
"Только раз. Только миг человеку все небо открыто. И мгновеньем одним все безмерное счастье избыто", — вспомнил он предложение из прочитанной в больнице книги.
Степаныч посмотрел с балкона вниз. Люди казались муравьями — деловито копошились среди деревьев в парке.
Вокруг кружили чайки, ожидая, что он бросит им хлеб.
— Пошли отсюда! — замахал на них руками Степаныч. Эти птицы ему не нравились, уж больно душераздирающе орали.
Сняв полушубок, он остался в своем красивом костюме с голубым отливом. Разложив на столе купленные на рынке мандарины и зелень, поставив два бокала и бутылку вина, он сел на плетеный балконный стул и задумчиво стал смотреть на небо.
Смысла жить больше не было никакого. Невыносимо тяжело было думать о Жанне, а если не думать о ней, то в голову лезла тревога. Сильно участившиеся за последнее время встречи с клиентами, деньги, которые давно были истрачены, ясно обозначали дальнейший жизненный путь Степаныча: следственный изолятор — суд — этап — зона.
Уж лучше сейчас все закончить.
Если до боли в глазах смотреть на солнце, а потом на кресло напротив, то можно увидеть сидящую там Жанну в нарядном платье, что он подарил.
Степаныч налил вино в оба бокала, чокнулся со вторым, выпил. Взял мандарин, предложил его Жанне.
Она засмеялась.
Степаныч выпил еще вина.
Бутылка опустела.
Степаныч принес из комнаты вторую.
— Девочка моя, — прошептал он. — Мне так хорошо здесь с тобой… Я так хочу, чтоб ты была счастлива… Сегодня — особый день! Мы встретились!..
Ком подкатил к горлу Степаныча. Он замолчал, сдерживая слезы.
Ему было очень жалко себя.
Вот последний день наступил. Вся жизнь как на ладони. Вспомнить нечего.
Ничего ярче, чем встреча с Жанной, с ним не случилось. Единственное светлое пятно в бесконечной серости. Сейчас эта серость закончится. И закончится тоже ярко!
Обидно. Почти всю жизнь по радио и по телевизору он слышал, что, как и каждый советский человек, он безмерно счастлив уже только потому, что родился здесь, в СССР… А в этом факте ничего счастливого-то и не было. Степаныча дважды судили за обман, за мошенничество. Он отсидел за это. А кто будет судить тех, кто изо дня в день обманывал его и еще миллионы людей? Степаныч зарабатывал деньги нечестно. Но кто виноват в том, что если зарабатывать деньги честно, то их хватает только на картошку с хлебом, молоко и пшенную кашу?
Все врут. И воруют — все! Только дурак этого не делает. Степаныч не чувствовал за собой вины. Он чувствовал только обиду. Жизнь оказалась прожита так бездарно.
Кафель был голубой, как море. И ванна голубая.
В зеркале отражался Степаныч в темно-голубом пиджаке.
"Красиво", подумал он, закрыл пробкой сток, долго крутил краны, чтобы вода была нужной температуры, В каком-то фильме горой так делам, прежде чем отправиться на тот спет…
Пустив в ванну воду, Степаныч вернулся на балкон.
Ему не в чем каяться перед смертью. Это у него должны просить прощения за то, что стоило как-то из помойки выбраться, его опять в помойку норовили столкнуть.
Он не даст. Хватит!
Начала закипать злость.
Нет! Это не то чувство, которое сейчас должно быть. Он опустился на колени перед креслом, где могла бы сидеть Жанна.
Но не сидела.
Положив руки на сиденье, Степаныч опять представил себе ее. Волнистые светлые волосы, которые ветер набросил на глаза, она поправила рукой.
— Запомни меня таким, какой я сейчас, здесь… Где-то на уровне моих ушей линия горизонта. Сверху ослепительно голу-бое небо. Внизу море. Волны. Ты когда-нибудь видела море?
Он уткнулся лицом в свои ладони, несколько минут послушал рокот волн. Вздохнул. Подмигну" креслу, залпом выпил вино, достал из наружного кармана пиджака упаковку лезвий "Шик" и направился в ванную. По пути в комнате сиял ботинки, сердито расшвырял их в разные стороны, пиджак бросил на кровать…
С детства не выносил он вида крови. Сильно нервничая, Степаныч изучил свои вены на трясущейся руке, выдавил с трудом из упаковки одно лезвие, пригладил волосы и прямо в одежде плюхнулся в полную ванну.
И сразу же с воплем выскочил из нее.
Вода была ледяной.
Горячую воду по техническим причинам на несколько минут отключили водопроводчики.
Степаныча трясло от холода. Чтобы согреться, он вынул из шкафа одеяло, завернулся, побегал. Но быстро устал.
Сел на стул. Стул развалился под ним.
Степаныч бросился к кровати, попытался согреться там, но запутался в простынях.
Воя от отчаяния, он вытащил ремень из брюк, трясущимися пальцами кое-как сделал петлю, прицепил ремень к дверной ручке, сунул в петлю голову и повалился на пол.
Петля сжала горло, Степаныч захрипел, закашлял, раздался треск…
Полетели шурупы, дверная ручка оторвалась от двери и ударила Степаныча по голове…
4
Лена гуляла по парку. Среди деревьев она увидела гипсовую статую счастливой матери с ребенком, а за ней пруд.
Там, раскрывая свои огромные желтые клювы, плавали пеликаны.
Плакучие ивы полоскали в пруду свои ветки.
Влюбленные фотографировались на фоне статуи.
В кустах вечнозеленых растений шуршали фазаны.
Послышался резкий крик, Лена подняла голову: на верхушке ивы орал павлин. Лена не подозревала, что павлины способны летать.
Она вернулась на набережную. Почувствовав голод, пошла было в ближайший ресторан, но скандальная тетка-метрдотель ее не пустила, сказав, что закрыто на спецобслуживание.
В середине ресторана занят был один стол. Там человек восемь усатых мужчин поили коньяком одного велосипедиста, одетого в обтягивающие черные шорты и майку с номером, на голове у него красовалась шапочка с козырьком. По залу вокруг столиков ездил на гоночном велосипеде еще один усатый. Велосипедист следил, чтоб ему не испортили машину, на которой он завоевывал свои кубки, и весело чокался с угощавшими. Видно, хорошо было заплачено, потому что тетка-метрдотель никого не пускала и вынужденно, ненатурально хихикала, с испугом глядя, как идиот, оседлавший чужой велосипед, чудом не сшибал накрытые столы и вазы с цветами.
Велосипедная сборная страны готовилась к соревнованиям!
Лена поняла это, когда вышла из ресторана. На нее с горы понеслась туча велосипедистов, потных и сопящих, яростно крутивших педали, одетых почти так же, чуть-чуть хуже того, что сидел в ресторане.
