Джон Китс - Малые поэмы (сборник)

I В краях Индийских — близ Гидаспа, мнится, —
Стояла — иль парила, что скорей —
Малюток-эльфов славная столица.
Царь Эльфинан, мельчайший меж царей,
Влюблялся в человечьих дочерей,
Любил их руки нежные, и губы,
Что, чудится, взывают: обогрей! —
А вот из фей не выбрал ни одну бы.
Царь утверждал: ему бесплотные не любы.

II Любить людей — для эльфа срам и грех;
И всяк служитель тамошнего храма
Грозил навзрыд: беда постигнет всех
За преступленья царственного хама,
Что на закон плюет весьма упрямо.
Какая драма! Государь ведом
Лишь вожделеньем; подвернется дама —
И тот же час — Гоморра и Содом,
Пока жрецы сулят и молнию, и гром!

III Парламент, возмущенный государем,
Воззвал: отверзни августейший слух,
Уймись! Иначе в грязь лицом ударим!
Ужели мало нежных фей вокруг?
Ухлестывай за духами, о дух!..
И царь ответил — мыслю, с перепугу
(Он фей терпеть не мог ни на понюх):
«Согласен, мой порок сродни недугу!
Средь бестелесных дев сыщите мне супругу».

IV Гонцы к Пигмаю, в горский Гималлой
Порхнули резво, умолили хана:
О величайший! Свергни спесь долой!
Царю потребна дочь твоя, Кроханна!
Гонцы скончали речи невозбранно
И улетели с лучшей из невест.
Малютки-эльфы — мощная охрана,
И токмо няня, челяди замест,
Летела с девой: Бог не выдаст, шмель не съест.

V Людскую душу в область эмпирея
Сонм ангельский заботливо несет —
И эльфы так же возносили, рея,
Царевну под сапфирный небосвод,
И веял ей навстречу ветр высот…
В полете эльфы спали, в нем же бдели,
А если скучноват бывал полет —
Невесте встать с пернатой колыбели
Да promener à l’aile заказано ужели?

VI «Голубка, лучше смолкни, ей-же-ей! —
Рекла невесте няня Кораллина. —
Близ нас укрылся в облаке Хиндей,
Лукавая и злая образина!
Ох, кажется, ясна ему картина!
Сотри-ка слезы, прекрати-ка стон —
Старик Хиндей хитрее лисовина!
Он царский верноподданный шпион!
Родная, твой обман уж заподозрил он! —

VII Хиндей услышит храп усталой мыши,
Коль скоро в половицах есть нора!
Хиндей считает черепицы крыши —
И знает, сколь под крышей серебра
И золота — и думает: пора
Изъять их! О, Хиндей…» Но дева няне
Велела: «Стихни! Ты глупа, стара!
Да мне ли опасаться этой дряни?
Я в ненавистный брак влекома на аркане!

VIII О, мой любимый смертный, где ты?» — «Цыц!» —
Шепнула няня, да царевна-кроха
Такой метнула огнь из-под ресниц,
Что нянюшка решила: дело плохо!
И стихла, удержать не в силах вздоха,
Поскольку от воспитанницы злой
Ждала в отместку вящего подвоха:
Кроханна ущипнет — хоть волком вой!
А может уколоть аршинною иглой…

IX Приструнив няню, дивная Кроханна
Со скукой и тоской наедине
Стенала и скулила непрестанно,
Кляня судьбу злосчастную, зане
«Прощай навек» родной рекла стране.
Корысти государственной в угоду
Горянке славной дни влачить на дне
Долин? Достаться подлому народу?
В низину снизойти? К столь низменному сброду?

X Рыдала фея в носовой платок —
Тож лепесток фламандской розы. Кроме
Изложенного, был еще чуток
Иной резон скорбеть об отчем доме —
Хиндей сие поведал в пухлом томе
«Записок» знаменитых (Жукк и Сын,
Что любят мертвых уличать в сороме,
Издали труд подобный не один —
Извольте заглянуть в их книжный магазин).

XI Честит Хиндей, не сдерживая злости,
За мерзкое распутство всех подряд,
И всем подряд перемывает кости,
Усердно регистрируя разврат,
В котором грешен всяк и виноват;
Глаголет он, историю копая
(И тут Хиндею Геродот не брат),
Как фею-шленду, эльфа-шалопая
Толкала к людям страсть — постыдная, слепая.

XII Откроем указатель. Буква К…
О что за имена! Какие лица!
И мы Кроханну там наверняка
Отыщем без труда. Ага… Страница…
Листаем… Напечатано: срамница!
Такое автор о царевне плел,
Что впору плюнуть или прослезиться!
«Влеченье к людям — худшее меж зол!» —
Сказал Хиндей — и в том уперся, как осел.

XIII Кроханну прошлым он корит романом:
Мужчина был ей дорог, люб и мил
Задолго, мол, до брака с Эльфинаном!
Но и во браке, мол, не поостыл
Сжигавший дрянь сию преступный пыл:
Сбегала, дескать, с мужниного ложа
В Бреданию — любезный гамадрил
Там обитал, злопакостная рожа!
Царица, мол, жила, грехи вседневно множа.

XIV Но полноте! Оставим болтовню —
Пускай болтают сойка да сорока.
Царевну я пока что не виню —
Зачем ее порочить раньше срока?
Подобный брак — несносная морока!
Сам Эльфинан — поведать вам дерзну —
В супружестве таком не чаял прока:
Он, женской плоти нежной белизну
Любивший — получал бесплотную жену!

XV Едва послы его — точнее, сваты —
Вспорхнули над макушками дерев,
Забился Эльфинан к себе в палаты,
Как зябнущий баран в уютный хлев,
И в жалобах излил никчемный гнев.
И тщетно звал, простертый на диване,
Милейшую меж прочих смертных дев…
И мщенье обмозговывал заране:
«Парламент! Ох и шваль — и смерды, и дворяне!

XVI Я кой-кого изрядно проучу,
И кое-кто дождется укорота;
Я кой-кого отправлю к палачу,
И кой-кому палач отрубит что-то!
Не депутаты — золотая рота!
Ишь, супостаты любящих сердец!
Одергивать меня, как обормота?
Я царь, иль нет? Не я ль ношу венец?
Я славный Эльфинан, иль тряпка, наконец?

XVII И лорду-канцлеру, лисице хитрой,
Приуготовлю преотменный шиш:
Его сынок хотел венчаться митрой —
Теперь уже не выгорит, шалишь!
А младший Хреннинг пусть мечтает лишь
О долгожданном генеральском чине!
Церковная богаче будет мышь,
Чем царедворцы многие отныне —
Щедрот моих, клянусь, не станет и в помине!

XVIII Ха! Герцог А.! Твой отпрыск волен ждать,
Но не дождется Ордена Подвязки —
Визжали ты, сестра твоя, и мать
О том, как царь дарует смертным ласки!
Что, полагали, я страшусь огласки?
Ха! Графу Б. придется жить в кредит…
А вот Палату Общин без опаски
Не тронешь — ибо сволочь там сидит;
Силен мужицкий сброд, и превесьма сердит.

XIX Чудовищная, подлая затея!
Какую стерву с Гималлойских гор
Доставят мне, о свадебке радея?
Проклятый брак, поганый приговор!
На плаху легче, лучше на костер!
Прелестнейшая Берта! Разве тать я?
Порхну к тебе на головной убор,
А после поброжу по складкам платья —
Да перст мизинный твой порой возьму в объятья!»

XX С минуту бедный царь лежал простерт —
Пока не вытер слезы покрывалом
И не восстал с дивана, зол, как черт:
К любви найдя препону даже в малом,
Влюбленный обращается вандалом!
И зычно грянул грозный царский глас;
И, точно понукаемый стрекалом,
Поспешно царь продиктовал указ:
Всех пойманных ворюг — на плаху, и тотчас.

XXI «Эбен!» (Эбеном издавна владыка
Прозвал пажа. Пригож и чернокож,
Любимый царский раб из Мудамбика,
Умен был этот эльф, и прыток тож,
И часто правду молвил, а не ложь,
И потому бывал нечасто порот).
«Эбен! Искать гадателя пойдешь —
Зовется Плудт, недавно прибыл в город!
Сыщи, тащи сюда — хоть волоки за ворот!

XXII Постой! Пойдешь без моего кольца —
Вещун тебе покажет фигу с маком:
Наверняка такого молодца
Сочтет убийцей, либо вурдалаком;
А перстень свой лишь доблестным служакам
Даю! Скажи: затянется расспрос —
Любой кудесник до расспросов лаком, —
Есть у царя усердный кровосос,
Цепной комар, — а есть и рой несытых ос!»

XXIII Нешуточную бросивши угрозу,
Унялся Эльфинан, и вновь прилег,
И томно принял царственную позу.
А раб, нутром почуявший батог,
Безмолвно пятясь, вышел за порог,
И двинулся к астрологу в обитель:
Столицу знал он вдоль и поперек,
Насквозь разведал — верить захотите ль? —
Гораздо лучше, чем любой исконный житель.

XXIV Смеркалось, и оптовым на замки
Закрыться подошла пора лабазам,
А где продажа в розницу — рожки
Зажглись, шипя веселым, ярким газом
(Врачи глаголют, он сродни заразам).
Теки по трубам, газ, расторгни мрак,
Потешь нам душу и обрадуй разум!
Свечной торговец, нынче ты — бедняк,
И вскоре не у дел останется светляк.

XXV Эбен презрел кондитерские лавки
(Он во дворце халву и пастилу
Нещадно трескал и просил добавки);
Он важно шел — и вдруг изрек хулу:
Отчаянно фальшивил на углу
Скрипач, игравший токмо ради хлеба.
«О, где бы взять поганую метлу!» —
Рыкнул Эбен. Тут капли пали с неба,
И хлынул дождь, и раб забрался в кузов кэба.

XXVI «Я дерну шнур, — сказал Эбен. — Мой Бог!
Ну, где такую сыщешь колымагу?
Сиденье — рвань, в обивке — уйма блох.
Одёр ледащий не прибавит шагу:
Я скоро трупом, намекает, лягу!
Стекло приспустишь — больше не поднять,
И всюду щели пропускают влагу!
О Боже, мы ползем — за пядью пядь!
Пора бы паланкин использовать опять!

XXVII О ты, ползущий медленней улитки,
И тяжко раздувающий бока!
Ты утром вез бедняцкие пожитки,
А днем возил, увы, ростовщика,
Что бедняка прижмет наверняка;
И вечером тебе нашлась обуза:
Из кабака доставил седока
Домой. О, ты влачил немало груза!
С удачей у тебя, о кляча, нет союза.

XXVIII Шагай, бедняга, не жалей подков!
Ты держишься в оглоблях еле-еле,
А надо на кивок, иль жест, иль зов
Покорно поворачивать к панели:
Увы, не потрудились — не поели
Ни ты, ни кучер, уж таков закон.
Вздыхай, бедняга, о своем уделе!
Вздыхай, пока тебя летят в обгон
Карета, и ландо, и прыткий фаэтон».

XXIX И тут, заметив нужный переулок,
Эбен без промедленья дернул шнур.
Замолк ужасный скрип колесных втулок,
Застыл одёр, измучен и понур.
«Да, сударь! — молвил кучер. — Перекур:
Тут ни проезду нету, ни проходу!
Глядите, сколь пролеток, бричек, фур —
Толпиться, вишь ты, нонче взяли моду!
Видали, сударь, мух, слетающихся к меду?»

XXX Сошел Эбен. Мощенные слюдой,
Повсюду отражали тротуары
Эбеновую рожу с бородой,
Какую отпускают янычары,
Пунцовый плащ, атласные шальвары
(Их натянул бы даже падишах),
Кушак шелкóвый — а еще динары,
Что и в носу блистали, и в ушах:
Любимый царский раб рядился в пух и прах.

XXXI Спеша вперед, Эбен с любовью пылкой
Гляделся в сумрак слюдяных зеркал —
И расплывался радостной ухмылкой
(Он чаял государевых похвал).
И, созерцая собственный оскал,
Домчался к магу вихрем, ураганом;
Швейцара кликнул, взором засверкал,
Зелено-бело-золотым тюрбаном
Тряхнул, и поиграл огромным ятаганом.

XXXII «Похоже, у хозяина прием?» —
Эбен спросил. Швейцар сказал: «Куда там!
У нас под боком нынче торг тряпьем —
Царь женится, пришла пора затратам!
Здесь Magazin des Modes на радость фатам
И женам их открыли… Тарарам!
Нашлось употребление деньжатам!..
Хозяин мой под этот шум и гам
Не в силах ни таблиц чертить, ни пентаграмм.

XXXIII В науке нешто воспаришь к вершинам,
Коль от земной заботы очумел?
А dentes sapientiae мышиным
Растет цена! А сколько стоит мел!
А уж почем чеснок и чистотел!
И aqua-vitae надобна, однако,
Для ворожбы и ей подобных дел!
Увы: не сыщешь денежного знака —
Забудь и помышлять о знаках Зодиака.

XXXIV Венеру кличешь — отверзай мошну:
Корыстны, сударь, некие светила!
Но, entre nous, приверженность к вину
Хозяина изрядно разорила».
Эбен изрек: «Потише! За перила
Держась, гадатель вниз ползет, как рак!
Багровее не видывали рыла!
Гляди, обулся лишь в один башмак!»
«О да, — шепнул швейцар, — на это он мастак».

XXXV Да, собственной блистательной персоной
По лестнице спускался звездочет,
Поникший и подобный мухе сонной,
И выступавший задом наперед.
Он каждую ступеньку в свой черед
Нащупывал ногой… «Мою дворнягу
Хоть кто-нибудь с дороги уберет? —
Он бормотал: — Ведь раздавлю беднягу…»
«Давно, — сказал швейцар, — ваш песик задал тягу».

XXXVI Воспрянул Плудт: «А вот и царский паж!
Про твой визит рекла моя наука.
Рычит во гневе повелитель ваш,
Промешкаешь — отведаешь бамбука!
Скорее в путь, и более — ни звука.
Спешим!..» И вот астролог и арап,
Подобно стрелам, пущенным из лука,
Примчали к царской спальне. В оной раб
Учуял некий шум, напоминавший храп.

XXXVII Шепнул Эбен: «Какая же таблица
Вещала — мол, царя объемлет ярь?»
Шепнул гадатель: «Да! Владыке снится,
Что он тебя, ехиднейшая тварь,
Терзает, как разгневанный дикарь».
«Срамлю тебя, — сказал Эбен, — сполна я!
Шумит игрушка, созданная встарь —
Богатая игрушка, заводная:
Урчит бенгальский тигр, британца уминая».

XXXVIII Эбен толкнул гадателя: «За мной!»
Они в покой вступили тише теней
И, хоть сидел властитель к ним спиной,
Не позабыли преклонить коленей
И пали ниц, ничтожнейших смиренней:
Не столь Эбен боялся пауков,
Не столь Эбен страшился привидений,
Сколь кесаря, когда, уйдя в альков,
С игрушки заводной тот свесть не мог зрачков.

XXXIX Не смея покоситься друг на друга,
Вещун и раб лобзали так и сяк
Ковер заморский, бывший краше луга —
Там выткан был цветок любой и злак,
И мягкий ворс являл предивный зрак…
Игрушка заводная замолкала.
Царь Эльфинан десницу сжал в кулак
И, повелитель старого закала,
Чернильницу разбил, и три больших бокала.

XL Царь обернулся: «Жалко, недосуг —
И краткой будет речь моя, и кроткой!
Глухонемых заставил бы я слуг
Твоей, Эбен, заняться обработкой —
О, как любой из них владеет плеткой!
Проваливай! А ты, халдейский маг,
Восстань! Желаешь подкрепиться водкой?
А может быть, в шампанском — вящий смак?
Иль херес предпочтешь? А хочешь — пей коньяк».

XLI «Властитель правоверных! — рек астролог: —
Владетель дивных пьянственных хором!
И выбор прост, и разговор недолог:
Я предпочту ямайский старый ром».
«Залейся, — царь изрек, — таким добром!»
И молвил Плудт: «О, с радостью великой!
Но — каюсь: в этикете слаб и хром —
Нельзя ли сдобрить оный ром толикой
Crēme de citron — дабы не сделаться заикой?»

XLII «Я пью твое здоровье, Плудт! И пью
За Берту!» «Берту? — рек астролог: — Браво!
Но столько Берт!» И царь вздохнул: «Мою
Алмазом чту, а прочие — оправа».
«Но ведь любая, — Плудт икнул, — держава
Бесчисленными Бертами кишит!
Я знаю Берту Ватсон — ух, отрава!
И Берту Пэйдж — наперсницу Харит;
И помню Берту Нокс, и видел Берту Смит…

XLIII О Берте, вам любезной, больше вдвое
Гадатель должен выведать сперва:
Прозвание скажите родовое».
И царь ответил: «Перл! Моя глава
Пред Бертой Перл склоняется! Молва
Идет о Берте всюду! Есть ли чище
И краше перлы? Тут мои слова
Окажутся бессильны, блёклы, нищи…
Да! — в Кентербери, Плудт, ищи ее жилище».

XLIV «Ба! — крикнул маг: — Она!.. Давным-давно
Покинул я дитя под чуждым кровом —
Дитя, что было в полночь рождено,
В индийских дебрях, где с тигровым ревом
Сливались вопли матери… В суровом
Родиться Берте выпало краю —
Здесь горе вдовам, и лафа коровам!
Я крошку ясноглазую сию
Похитил — и потом подкинул, признаю».

XLV «Не знаю, — рек монарх, — гадать не стану,
Правдивый ты рассказчик, или враль.
Допей бокал, ступай сюда, к дивану!
Сочти мой пульс, восчуй мою печаль!
И, если ты ученый, а не шваль,
То госпожу в мои доставь чертоги!»
И молвил Плудт: «Я в жизни лгал едва ль!
Я вправду тать милейшей недотроги!
Я истину вещал, а вы чрезмерно строги».

XLVI «Орудуй, Плудт! Иначе головой
Ответишь, ибо скипетром расквашу
Башку!» — «О царь, неужто булавой
Послужит скипетр? Боже, что за кашу
Я заварил!..» Но император чашу
Горчайшую испить успел до дна,
И был готов к любому ералашу.
И маг вздохнул: «Где-где живет она?..
Дозвольте ром залить стаканчиком вина!»

XLVII И длань простер к фламандскому фужеру
(Владел им прежде адмирал де Витт),
Кларетом налил — но не всклянь, а в меру, —
И осушив, обрел довольный вид,
И, точно из пучины всплывший кит,
Вздохнул — и ровно через пол-минуты
Напитком тем же был фужер налит
И выпит. Маг хихикнул: «Фу ты-ну ты!
Вы щедры, государь, хоть речи ваши круты!

XLVIII — Не плачьте, князь! — он крикнул, и сосуд
Наполнил вновь: — Не плачь, продолжим пьянку!
Ужасен пульс твой, но тебя спасут!»
Ответил царь: «Присядь на оттоманку!
Рассвет забрезжил — мыслю, спозаранку
Орать негоже. Ты бы чем-нибудь
Закусывал, дружок… Возьми-ка склянку
С водою розовой, и хоть чуть-чуть
Чело мне освежи, и страждущую грудь!

XLIX — Кроханна! Тьфу!» — завыл он. «Лишь о Берте, —
Ответил маг, — раздумывай, дурак!
Поверь… Ох, государь, винюсь! Поверьте:
Удавкой вам вовек не станет брак!
Кроханна? Фи! Кривляка средь ломак!
А Берта… — И пошарил он в кармане: —
А Берта — самый цвет, и самый смак!»
И, с ловкостью, присущей обезьяне,
Расшитый плат явил, припрятанный заране.

L «Вот! Летней ночью вышила сама
Себе обнову Берта Перл когда-то!»
И царь, лишаясь царского ума,
Вцепился в ткань расправленного плата
И плакал, точно лютая утрата
Его постигла… И являла ткань
Цветы в лучах восхода иль заката,
Луну являла, тигра, кобру, лань:
Обычен был платок — затейливая дрянь.

LI Монарх его разглядывал, доколе
Не прояснился августейший взор:
«Как учат рукоделью нынче в школе!»
И вдруг — девиз увидел царь в упор:
Отыди прочь, Эрот, презренный вор!
Царь пошатнулся — пошатнешься, если
Такое зришь надеждам вперекор!
«Эй! — маг воскликнул: — Отдохните в кресле!
Надежды не мертвы — наоборот, воскресли!

LII — „Отыди прочь“? Толкуй: „спеши сюда!..“
Но к делу. Ни за что на свете фею
Не наречете вы женой? О да,
Разумно. Ибо как же я посмею
Перечить вам? Свою подставить шею?
В особе царской обрести врага?
Вы мне башку снесете, как злодею —
Ведь царская расправа не долга!
А мне башка моя, поверьте, дорога!

LIII — Да, впрочем, и противно этикету,
Когда желания смиряет князь,
К любви своей влекущийся предмету!
Лишь смерды смирны, ибо смерды — мразь!
Скажу по размышленьи, не страшась:
Я удавил бы всякого прохвоста,
Что князя упрекнет за эту связь —
Ведь невеличка Берта — фея просто:
Изящна, и худа, и крохотного роста».

LIV «Который час, гадатель?» — «Скоро пять, —
Гадатель молвил. — Уж запела птица,
Товаркам говоря: довольно спать!
Вам на чело рассветный луч ложится.
Задуть ли свечи?» — «Да! Но где ж юница?
Лети за ней, а не витийствуй тут!»
«Нет, — маг изрек, — любовницей разжиться
Отправитесь вы сами — ведь не чтут
К любимой деве путь за непосильный труд!»

LV «Я сам?» — «О да! Ведь числитесь героем!
А чтобы деву не объяла жуть,
Поскольку в поднебесье взмыть обоим
Придется вам, и долгий править путь,
Заставим Берту славно прикорнуть —
И визг не повредит монаршей прыти.
Но действуйте немедля — в этом суть».
«Немедля?» — «Да. Достигнуть, извините,
Вам Кента след, пока светило не в зените».

LVI И прояснилось царское чело!
И молвил маг: «Моя награда — чарка!..
Двадцать четвертое у нас число,
Апрель… Грядет канун Святого Марка…
И коль такого алчете подарка —
Сию минуту прогоните лень!
Барашек мой, вас ожидает ярка!
Поверьте, сей глагол — не дребедень:
Похитить Берту вы лишь в этот властны день!»

LVII И брови снежно-белые насупил
Великий маг, всеведущий старик,
И очи воспылали, точно жупел,
И посуровел добродушный лик;
Десница вознеслась — и через миг,
Нырнувши в плащ, нашарила меж складок
Волшебнейшую из волшебных книг —
Влияла книга на миропорядок,
И были в ней ключи ко множеству загадок.

LVIII «Возьмите книгу… Царь, да вы же трус!
Не бойтесь, прикоснитесь к переплету!
Сей пухлый том — весьма изрядный груз,
Но не помеха вашему полету;
А Берту в безмятежную дремоту
Повергнет он: сей том, сей амулет
Навеет спячку даже бегемоту!
Закутайте девицу в теплый плед —
И умыкайте. Вам преграды в небе нет!

LIX „А заклинать придется?“ — „Нет, не надо.
Лишь положите книгу на постель,
В которой спит подкинутое чадо —
И все тут“. — „О, заветнейшая цель! —
Воскликнул царь: — За тридевять земель
Спешу, и возвращусь без проволочки!
Ты станешь пить, как не пивал досель:
Не из бутылки жалкой, но из бочки!
А хочешь мужем быть Кроханны, ханской дочки?“

LX И молвил маг: „Благодарю за честь…
Ах, да! Начнутся пересуды, споры:
„Где государь?“ И разнесется весть:
У царства — ни надёжи, ни опоры!
Но я скажу, что вы изрядно хворы:
К царю нельзя, владыку бьет озноб!
А коль жрецы — проныры да притворы —
Елеем ваш решат помазать лоб,
Отвечу: торопить царя негоже в гроб“.

LXI „Пора! Пора! Открой окно, гадатель!“
„Ого! — воскликнул маг, открыв окно:
Стадами нынче бродит обыватель
В такую рань!“ — „Увы, немудрено, —
Заметил царь: — Ты падок на вино,
А чучела сии весьма охочи
До зрелищ: недоспали, смерды — но
Кроханну ждут, горē возводят очи…
Найдется им, о чем судачить ближе к ночи!“

LXII И хмыкнул Плудт: „Ого! Они орут!
Ага! Послы вернулись! Прилетели!
Сколь утро ясно, сколь несметен люд!
Сколь облачные блещут цитадели!..
К лесной опушке, где чернеют ели,
Снижается бесчисленный кортеж,
Кружась и вихрясь… Эдакой метели
В апреле мы не видывали прежь!
Сколь нынче воздух чист и несказанно свеж!“

LXIII „Отлично, Плудт! Кортеж подобен вьюге…
А эти „сколь“! Ну, право, ты поэт!“
„О государь, прочтите на досуге
Мои безделки! С юношеских лет
Служил я Фебу, Музам дал обет!
Не смейтесь! Труд нелегок и долгонек!
Подите, сочините хоть куплет!“
Царь отмахнулся, взлез на подоконник:
Стихов не сочинял, — но зрелищ был поклонник.

LXIV Народ ликует. И наперебой
Все колокольни город полнят звоном;
Гремят оркестры, с пушечной пальбой,
Что горожанам не грозит уроном,
Соперничая; флагам и знаменам
Привольно полоскаться на ветру.
Близ Эльфинана сядет в зале тронном
Кроханна! — и в столице ввечеру
Вина получит всяк по целому ведру!

LXV Кортеж кружился над жемчужной башней,
Сверкая в свете ласковой зари.
Наипервейшим, с важностью всегдашней,
Летел Хиндей, за ним летели три
Пажа, вослед пажам — секретари,
Затем — не забывать о протоколе! —
Затем рабы, верзилы-дикари,
Несли усердно — хоть и поневоле —
Герб гималлойский: мышь на серебристом поле.

LXVI Затем летела знать; за знатью — рать,
Крылатые бойцы в надежных латах;
За ратью — рой рабов, тащивших кладь
(О, сколько силы в неграх и мулатах!);
Затем двенадцать лекарей в халатах
Парчовых… И блистая, как звезда,
Витала в сонме спутников крылатых
Царевна — и уж как была горда,
Что служит ей одной столь славная орда!

LXVII Кто равнодушен к эдакому блеску?
Царевна засмеялась, глядя вниз…
Царь застонал, задернул занавеску:
„Мерзейшая из пакостных актрис!
Лечу! Лечу! Кривляку ждет сюрприз!
Какая тварь! Ужимка за ужимкой!
Снабди сию секунду, старый лис,
Меня волшебной шапкой-невидимкой —
Иначе мой побег окончится поимкой!“

LXVIII Вооружась волшебным колпаком,
И том волшебный крепко взяв под мышку,
Царь Эльфинан прищелкнул языком,
И стал похож на дерзкого мальчишку.
„Прощай, Кроханна! Право, просишь лишку!
Прощай, прощай! И ежели навек —
Навек прощай!“ И Плудт увидел вспышку —
Он даже не успел захлопнуть век:
Царь Эльфинан исчез, едва „прощай“ изрек.

LXIX „Ого! — воскликнул маг: — Свершилось чудо!
И впрямь лететь решился, идиот!
Ну что же, выпивкой займусь покуда —
Хоть после мне Хиндей башку свернет“.
Маг осмотрелся, как шкодливый кот:
„О, сколь же здесь алмазов и рубинов!
Да мне ли восседать, разинув рот,
И ничего из ларчиков не вынув?
Есть вещи поценней бутылок и графинов!“

LXX — Царю — наука: не пускайся в блуд!..»
Гласят иные летописи, будто
Сие сказав, умолк навеки Плудт.
Мол, прогуляться потянуло Плудта,
И Плудт, на посошок напившись люто,
По лестнице сходил, творя зигзаг.
Стопа же лишь одна была обута,
И, сделав роковой неверный шаг,
Свалился вниз, и враз убился насмерть маг.

LXXI Но летописи лживые нередки!
И живо эту опровергнут чушь
Хиндеевы записки и заметки.
Хиндею должно верить — честный муж,
Изящно повествующий к тому ж —
Хотя витиевато. В стих певучий
Не втиснешь эту прозу, коль не дюж!
Вперед, Пегас, летим искать созвучий:
Здесь отличиться нам отменный вышел случай!

LXXII Дневник Хиндея — истины врата.
Читаем… «Полночь. — Мгла. Тридцать шестая
Под нами промелькнула широта,
И курсом на Тибет промчала стая
Скворцов. — На крылья нам легла густая
Примерно в четверть первого роса. —
Укрыл царевну мехом горностая:
Озябнув, эта девица-краса
Рычала погрозней рассерженного пса.

LXXIII Час без пяти. — Из новенькой двустволки
Дуплетом сбил ночного мотылька. —
Изжарил: есть хотели все, как волки;
Царевна же не съела ни куска.
И пусть не ест, печаль невелика. —
Недобрый знак: навстречу мчится филин!
Пишу и вкось, и вкривь — дрожит рука…
Я, не лишенный мозговых извилин,
Предвижу: будет брак несчастьями обилен!

LXXIV До трех часов пересекали мы
Пространство над песками Черной Гоби. —
Вдали вздымался, под покровом тьмы,
Вулкан великий, изрыгавший в злобе
Огонь и лаву, скрытые в утробе. —
Клубился дым, стоял несносный смрад,
Как будто в мерзкой городской трущобе. —
Сменили курс: не воздух — сущий яд,
И раскаленных глыб весьма опасен град.

LXXV Примерно в три часа метеоритом
Накрыло наш обоз. — Какой удар!
Жалею о сервизе, вдрызг разбитом
(Еще погибли паж и кашевар). —
Царевне обожгло подол — кошмар!
Она визжала: „Ух, головотяпы!“ —
И обещала уйму лютых кар.
Да, не хотел бы ей попасться в лапы…
О ужас! Нетопырь моей коснулся шляпы!

LXXVI Три двадцать и четырнадцать секунд. —
Большой пожар на западной равнине:
Пылает город. — Битва или бунт? —
Ах, это город Балх! Боюсь, отныне
Конец его богатствам и гордыне… —
Близ нас парит чудовищный грифон!
Удвоил стражу: дам отпор скотине! —
Отставить. Пронесло. Убрался вон.
Летим не без помех, но все же без препон.

LXXVII Три тридцать. — Отдохнуть велит рассудок.
Пятиминутный сделали привал
На облаке. — Внизу, под звуки дудок
И бубнов, шел пикник, иль карнавал:
Облюбовав обширнейший прогал
Меж древних кедров, буйные оравы
Отплясывали. Кто не танцевал —
Другие находил себе забавы,
А кое-кто и спать ложился прямо в травы.

LXXVIII Убил гуляку, обронив брегет
(Хорошие часы, ей-Богу, жалко!) —
Два золотых тотчас метнул вослед,
В уплату за услуги катафалка. —
По мопсу ханской дочки плачет палка:
Ворчал в ответ на мой игривый свист! —
Царевна, как заправская гадалка,
Тасует карты: назревает вист. —
Сыграли. Говорит, я на руку нечист.

LXXIX И в шахматной игре свою сноровку
Царевна показала после карт.
Под шахом совершая рокировку,
Вошла в неподражаемый азарт
И зарычала, точно леопард. —
Четыре с чем-то. — Ранняя пичуга
Поет. — Прислуга дремлет у бомбард. —
Царевна спит. — Царю придется туго:
Во сне зовет она возлюбленного Гуго.

LXXX Ох! Маховое выпало перо
Из левого крыла! Ужель дряхлею?
Да нет же! Чует, чувствует нутро:
Я полон сил! Ведь я себя лелею
Как цветовод — любимую лилею! —
Примерно пять. Зарей горит восток. —
Примерно в шесть увидели Пантею. —
Велю снижаться за витком виток,
Чтоб нами весь народ полюбоваться мог.

LXXXI По нисходящей прянули спирали. —
Какие толпы! Сколько суеты! —
Мещане в высь восторженно взирали,
Как солнце увидавшие цветы. —
Велел парить, убавить быстроты. —
Бутоны, первоцветы луговые
Несметно, как осенние листы,
Повсюду сыпались на мостовые. —
И ликовал народ, вытягивая выи.

LXXXII А дальше, мнилось, лицами зевак
И улицы и площади мостили!
Над каждой кровлей полоскался флаг,
И стягами украсили все шпили:
Старались, не ленились, простофили!..
По городу катился громкий гул,
И чудилось, бушует море, или
Большое стадо буйволов спугнул
Охотник (сей пассаж — народу не в похул).

LXXXIII „Ура невесте царской! Честь и слава!“ —
Разнесся рев. Невеста же в ответ
Раскланялась налево и направо,
Меча пригоршни золотых монет —
Не медяков, как утверждали, нет!
Я не иду к царевне в адвокаты,
Но клевета сия — постыдный бред!
О, сколь неблагодарны скорохваты,
Спешившие ловить цехины и дукаты!

LXXXIV Но все же всяк ревел, как добрый слон:
„Кроханна, славься!“ И под эти клики
Мы низлетели наземь близ колонн
Имперской знаменитой Базилики.
На караул гвардейцы взяли пики,
Вельможи низко поклонились нам
И подняли приветливые лики.
Вступаем во дворец… О стыд и срам!
Какой хаос! Какой нежданный тарарам!

LXXXV Замест монарха и монаршей свиты
За широко раскрытыми дверьми
Крикливые столпились троглодиты,
С несмысленными схожие зверьми —
Вернее, эльфы, пьяные вельми.
Шваль: судомойки, вице-судомойки,
Лакеи — эту дрянь поди уйми,
Когда у них разгар лихой попойки!
И все до одного трещали, словно сойки.

LXXXVI Потом узрел коронного судью
На четвереньках: полагаю, эля
Несчастный выпил целую бадью;
Градоначальник, ставший жертвой хмеля,
Вовсю бранился, кулаками целя
Соседу в ухо, или же в висок;
Стряпухи же лобзали менестреля.
Кто мог шагать — шагал наискосок,
И от паденья был подчас на волосок.

LXXXVII Поэт придворный вскачь по вестибюлю
Примчал к царевне, оседлав шута,
И проталаму спел, а после — дулю
Явил… И вся лихая сволота
Заржала! В гневе я отверз уста:
„Где государь? Ответствуйте!“ Куда там…
Царевну одолела дурнота.
Я крикнул, дал приказ войти солдатам.
И кинулся царя искать по всем палатам.

LXXXVIII И тут новейший царский блюдолиз
Навстречу мне шагнул, давясь от смеха:
Напившийся до положенья риз
Гадатель Плудт…»
Немалая утеха!
Маг не разбил, что скорлупу ореха,
Себе главу! Меж персонажей враз
Возникла бы досадная прореха —
Но летописец утешает нас:
В живых остался маг, меж магами — алмаз.

LXXXIX И, как сановник, облеченный властью,
Плудт повелительно прервал дебош.
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·