«В минуты музыки печальной…» - Николай Михайлович Рубцов

На меду, на браге да на финках

Расходились молнии и гром!

И уже красавицы в косынках

Неподвижно, словно на картинках,

Усидеть не в силах за столом.

Взяли ковш, большой и примитивный:

— Выпей с нами, смелая душа! —

Атаман, сердитый и активный,

Полетит под стол, как реактивный,

Сразу после этого ковша.

Будет он в постельной упаковке,

Как младенец, жалобно зевать,

От подушки, судя по сноровке,

Кулаки свои, как двухпудовки,

До утра не сможет оторвать…

И тогда в притихшем сельсовете,

Где баян бахвалится и врет,

Первый раз за множество столетий

Все пойдут старательно, как дети,

Танцевать невиданный фокстрот.

Что-то девки стали заноситься!

Что-то кудри стали завивать!

Но когда погода прояснится,

Все увидят: поле колосится!

И начнут частушки запевать…

Пора любви среди полей,

Среди закатов тающих

И на виду у журавлей,

Над полем пролетающих.

Теперь все это далеко.

Но в грустном сердце жжение

Пройдет ли просто и легко,

Как головокружение?

О том, как близким был тебе,

И о закатах пламенных

Ты с мужем помнишь ли теперь

В тяжелых стенах каменных?

Нет, не затмила ревность мир.

Кипел, но вспомнил сразу я:

Назвал чудовищем Шекспир

Ее, зеленоглазую.

И чтоб трагедией души

Не стала драма юности,

Я говорю себе: «Пиши

О радости, о лунности…»

И ты ходи почаще в луг

К цветам, к закатам пламенным,

Чтоб сердце пламенело вдруг,

Не стало сердце каменным.

Да не забудь в конце концов,

Хоть и не ты, не ты моя:

На свете есть матрос Рубцов,

Он друг тебе, любимая.

Что с того, что я бываю грубым?

Это потому, что жизнь груба.

Ты дымишь

        своим надменным чубом,

Будто паровозная труба.

Ты одет по моде. Весь реклама.

Я не тот…

       И в сумрачной тиши

Я боюсь, что жизненная драма

Может стать трагедией души.

Погода какая!

         С ума сойдешь:

снег, ветер и дождь-зараза!

Как буйные слезы, струится дождь

по скулам железного Газа.

Как резко звенел

           в телефонном мирке

твой голос, опасный подвохом!

Вот трубка вздохнула в моей руке

осмысленно-тяжким вздохом

и вдруг онемела с раскрытым ртом…

Конечно, не провод лопнул!

Я дверь автомата открыл пинком

и снова

      пинком

           захлопнул!..

И вот я сижу

и зубрю дарвинизм,

и вот в результате зубрежки —

внимательно ем

           молодой организм

какой-то копченой рыбешки…

Что делать?

Ведь ножик в себя не вонжу,

и жизнь продолжается, значит.

На памятник Газа в окно гляжу:

железный!

       А все-таки… плачет.

Помню ясно,

Как вечером летним

Шел моряк по деревне —

                  и вот

Первый раз мы увидели ленту

С гордой надписью

«Северный флот».

Словно бурями с моря

                пахнуло,

А не запахом хлеба с полей,

Как магнитом к нему потянуло,

Кто-то крикнул:

«Догоним скорей!»

И когда перед ним появились

Мы, взметнувшие пыль с большака,

Нежным блеском глаза осветились

На суровом лице моряка.

Среди шумной ватаги ребячьей,

Будто с нами знакомый давно,

Он про море рассказывать начал,

У колодца присев на бревно.

Он был весел и прост в разговоре,

Руку нам протянул: «Ну пока!»

…Я влюбился в далекое море,

Первый раз повстречав моряка!

Визирщики

         пощады не давали

Своим

     молящим отдыха

                  глазам,

Акустиков, мы знали, сон не свалит!..

…В пути

       никто

           не повстречался нам.

Одни лишь волны

             буйно

                 под ветрами

Со всех сторон —

              куда ни погляди —

Ходили,

      словно мускулы,

                  буграми

По океанской

          выпуклой груди.

И быть беспечным

              просто невозможно

Среди морских

           загадочных дорог,

В дозоре путь

          бывает

               бестревожным,

Но не бывает

         думы

             без тревог!

Скоро ты воскликнешь: «Все готово!»