Николай Постарнак - Обыкновенный день

Адским кашлем пушки изошли.
43-й. Бронзовеют лица.
Это страшно — прахом раствориться,
чтоб глаза цветами проросли.

Это зябко — в те цветы глядеть,
как в друзей невозвратимых лица...
Каска проржавевшая.
Надень.
Лютик твой нелеп уже в петлице.

И уже ты старше двадцати,
строже двадцати на 43-й.
И уже тебя мне не спасти
если вдруг ты упадешь, прострелен,
как солдат,
которому была
так необходима каска эта.

А в долине полдень.
Добела
даль крахмалит сопки вешним светом.

Мы молчим с товарищем моим.
А на вербах розовеет завязь.
У бойниц о павших говорим,
о дождях дремучих над Рязанью.

Мы запомним: вербами прошит
дота череп.
Воскресенье, Зоннтаг...
А на запад, выверив по солнцу
азимут,
геологи прошли.

И бродяга и ушкуйник
По судьбе и по душе,
У земли живу на первом
Неоглядном этаже.

В государстве полуночном
Неба, сосен и болот.
Благодарствуя за то, что
Писем почта не несет.

И за то, что каждый вечер
Ходит в небе тяжело
Золотой окраски кречет,
Опираясь на крыло.

То он ближе, то далече.
От беды ли? От тоски...
И каким ветрам навстречу—
Два крыла, как две руки.

От какой кручины кружит,
Нежит небо тяжело...
С высотою то ли сдюжит,
То ли выронит крыло?..

Нет видимости. Словно бы в кино,
где первозданно барахлит экран,
он вплавь идет, тяжелый, как бревно,
чукотский продолжительный туман.

Из всех небесных и земных прорех,
как сто разлук моих и сто потерь,
по створам ледоносных диких рек
он скрадывает нас, как зверя зверь.

В такую пору не сойти б с ума.
В такую пору разум бередит
чукотский продолжительный туман.
Ты прав, полярный старый следопыт,—

присутствует оптический обман
над постоянством вечной мерзлоты...
Дочитан приключенческий роман.
Не радуют унылые цветы.

Шепчу: «Люблю». Безмолвно все вокруг.
Все несоизмеримо — далеко.
Не разомкнуть закоченелых рук.
Прочь не уйти бездумно и легко.

Шепчу: «Люблю». Кручу теодолит.
Что отписать тебе из дальних стран?..
Бывает, крепко душу бередит
чукотский продолжительный туман.

И красивы, и огнеопасны
Северных сияний витражи...
— Ты откуда, Машенька?
— Из сказки.
— Так порадуй, сказку расскажи

Хочешь, просто намолчи,
Но до конца все ж,
До того удачного венца,
Где сердца—в сердца
Ладони — настежь,
И выходит счастье на ловца.

Где и птице надобна и зверю
Дружбы неподкупная рука...
Отпускает рыбицу Емеля,
А ведь мог сгубить наверняка.

А ведь мог, по щучьему веленью
Всей царевой завладеть казной.
...Упаду ребенком на колени
Пред нехитрой этой простотой.

Чтоб однажды среди бела дня
Этой сказке на слово поверить,
Птице, травам
И лесному зверю
У людского вечного огня.

Так вышло:
ехал без билета.
Был недалек Полярный круг,
вращалась весело планета...
Но контролер явился вдруг.
Метнулась темень за составом...
В снегу едва приметный след—
за полустанок,
где меж ставен
светлинки в рубленой избе.
О избы северных окраин!
В них доброта от всей Руси,
Вот впущен, вот сижу за чаем,
дорог случайный отпускник.
И мой соседствует ботинок
с бахилом грубым под столом.
И мне хозяин два с полтиной
из-под клеенки достает.
И пламенеющая пава
в патриархальнейшей тиши:
— Счастливо, парень.
И — без паник.
А как доедешь, напиши...
Я в скором ехал.
И мерцала
вдали,
и брезжила едва,
и синим снегом осыпалась —
на счастье—синяя звезда.

Ненадолго от белых зимовий
возвращаясь к людскому жилью,
за снегами подворье
Прасковьи издалека еще узнаю.

Угадаешь ты сразу едва ль
по весьма обиходным приметам —
допотопный домишко ли это,
допотопный ли это корабль.

Кто хозяин?
И чем знаменит
на поморье старинном?..
Во дворе колоколец гудит.
Якорей неприкаянный вид
средь студеной равнины.

Далеко колоколец гудит.
Окликает. Но сердце саднит
от протяжного, долгого гуда.
Оттого ль, что товарищ зарыт
у Прасковьина сруба?..

Оттого ль, что опять замела
непогода по отмелям ржавым.
И студеные пальцы свела
на окрайне державы?..

Но сойдутся в пространстве одном
заповедным огнем очищенья
эта боль
и свеченье
непочатых снегов за окном.

Изыскатель улыбки людской,
свято верящий в дружбу людскую,
память людям оставлю какую,
уходя на последний покой?..

А Прасковья достойно жила,
эту землю по чести блюла,
берегла этот край от потравы,
знала тропы и броды, и травы,
веслецом хорошенько гребла.

Переможется грусть,
и за грустью
журавлиный затеплится клин.
И частушечный пламень рябин
разольется от Ковды до Устюга.

Отзовется в крови. Обоймет
лесом, берегом ли. И тихо
мне припомнится журавлиха
у иных, пламенеющих вод.

У степных,
самых первых моих
берегов,
у отеческой песни,
что была мне, как есть, поднебесьем
и дыханьем осенних гвоздик.

И теплом предвечерних полей...
Но в веселом сиянье денницы
не накличут усталые птицы
и вестей от тебя, ни гостей.

Лишь помыслится тихо о том,
что и жизнью немного отпущено.
Как же надо любить эти кущи,
чтоб не мучиться горько потом

над судьбой обездоленной птахи
и в осенних ветрах над жнивьем
не грустить, не вздыхать и не ахать
одиноким, как есть, журавлем.

Недавно все:
Стучит капель в окно,
Горланит громко
Запоздалый кочет.
Я замирал,
Я становился кротким, —
Сияли детством
Степи
Предо мной.

И отчий дом,
И Родины черты, —
Черты любви земной
И постоянства...
Летели поезда,
Роняя дым.
Рвалась душа
В оглохшие пространства.

Мелькали реки,
Лица,
Города...

Но так внезапно все остановилось,
Как будто никуда мне не стремилось,
Как будто не спешилось
Никуда.

Как будто
Лишь затем и уезжал,
Чтоб навсегда однажды
Возвратиться,
Смахнуть слезу,
Пред мамой повиниться,
Над жизнью поразмыслить
Не спеша.

Заметить —
Быстротечны дни.
И ты
Уже давно,
Уже давно — не мальчик,
И все, к чему спешил, —
Не эти ль дали?..
И отчий дом.
И памяти скрижали.
И Родины негромкие черты.

Гром отгремел,
Рассыпав дождь по травам.
Седой старик,
Ты расскажи опять
И как мечталось
О красивых странах,
И Перекоп
Как приходилось брать.

Как мчались кони,
Устали не зная.
А ты чубат
И молод, и красив...
Промчалась
Твоя юность боевая
На полный вымах
Ярости и сил.

Теперь ты сед.
И спать ложишься рано.
И, словно память
Отгремевших лет,
Болит твоя открывшаяся рана,
И долго-долго
Сна ночами нет.

Старик, старик,
Я знаю, не помогут
Лекарства,
Что приносят доктора,
Если опять пригрезилась
Дорога
И если ею
Бредишь до утра.
И снова
За Окой и Чертороем,
Клинком сверкая,
Уж в который раз,
Безбожно в бога,
В мать и в душу кроя,
Ты целишь в черный
И бровастый глаз.
И взгляд в упор —
Матерый и колючий.
Ты выпускаешь
В этот взгляд заряд.
И падает,
Всплеснув руками,
С кручи
Тот, кто ходил
В кулацких главарях.

И снова —
Наземь рыжие восходы.
И въелась в тело,
И ржавеет пыль.
И стонет под копытами
Ковыль.
И снова бой...
Нет. Здесь помочь
Не смогут
Умнейшие на свете
Доктора.
Если опять
Пригрезилась дорога.
И если ею
Бредишь до утра.

Ты сетуешь на память,
Что, как шхуна,
По руслу лет
Уносится назад,
Туда, где первой на селе
Коммуне
Бандиты одичавшие грозят...
Собрания,
агитки,
продотряды.
И протокол
В крови секретаря...
И пламень строк
В расстрелянной тетради:
«Горят над нами
Зори Октября».

Ты вспоминаешь —
Что за лето было!
В низинах,
У разливистой реки
же траву высокую
Косили
Облитые загаром мужики.
И косишь ты.
С тобой два сильных сына.
И тот, что поплечистей, —
Мой отец.
Шутили все:
— Не слаб детина.
По всем статьям
В отца пошел малец.

Ты говоришь,
И я пошел в отца.
...Есть обелиск
За морем чабреца.

А жизнь спешит.
А жизнь неукротима.
И стонет в жилах
Дерзновенный век.
И, утверждая
Власть свою над миром,
Взошел над миром
Гордый человек.

Под ним клубятся
Древние преданья.
Над ним повисли
Гроздьями миры.
А жизнь спешит.
О радость созиданья
И светлые улыбки
Детворы!..

Я выйду в поле
Самой ранней ранью
И посмотрю вокруг
Из-под руки.
И выплывут навстречу
Из тумана
Крапленные заре
 Материки.
А я,
Вселенной
Молодой хозяин,
В спецовке синей
Землю обойду.
Мне — от Москвы
До самых до окраин
Растить хлеба
И добывать руду.
Мне все успеть,
Что деды не успели.
И все,
Что завещали нам отцы.
Поверь, старик, —
Мужчины мы на деле.
Мы только с виду
Мальчики, юнцы.
Сегодня нас благословляет
Родина
На трудные
И славные дела.
Ракеты мчатся,
Тая в синей роздыми.
И сталь в мартенах
Буйствует, бела.
И пусть не все
Спокойно на планете.
Но в жизнь входя,
Мы знаем наперед,
Что в час любой
Мы на земле в ответе
За Правду,
За Любовь
И за Добро!

Горят над нами
Зори Октября...
Отмечены высокою судьбою,
Мы нынче пашем
И плотины строим,
И в Арктике бросаем якоря,
И спорим хлестко,
Если что — не так,
Идя по жизни
С Ильичевой верой.
По сердцу нам
Тугие ветры века
И звездная по силам
Высота.
И пусть не все
Спокойно
На планете, —
В грядущий день
Распахнуты глаза.
Поверьте, деды,
И отцы, поверьте —
Мы в трудный час
Не повернем назад.

Гром отгремел,
Рассыпав дождь
По травам...
Седой старик,
Ты расскажи опять
И как мечталось
О красивых странах,
И Перекоп
Как приходилось брать.
Как мчались кони,
Устали не зная,
А ты чубат
И молод,
И красив...

Промчалась
Твоя юность боевая
На полный вымах
Ярости и сил.

А дед выходит
В кацавейке куцей
К косому
И клыкастому плетню.
И вижу я, —
Он тихо улыбнулся
Навстречу звонкому
И солнечному дню.
Он,
Этот мир узнавший
Не по книжкам
И смерть не раз увидевший
В глаза,
Он слышит — где-то,
Где-то очень близко
Вздыхает сено
На степных возах.
И дед смеется,
Как смеются дети,
Любой травинке
И дождинке рад...

Растут хлеба,
Кричат грачи на ветках,
И набирает соки
Виноград.