В надвигающихся сумерках где-то недалеко звонили колокола церкви и звали прихожан к вечерне. Я с сожалением закрыл тетрадь, и, бросив прощальный взгляд на пролив, побрел по пустынным и пыльным улочкам старого города. Шел и думал о своей жизни. Было очень тихо, и даже лая собак, так привычного для маленьких городков, почему-то не было слышно. Людей не было видно, и только запахи жареной рыбы, украинских борщей на чесноке, которыми тянуло из-за перекосившихся калиток, выдавали их существование. У меня внутри было какое-то щемящее чувство. Я его объяснить не мог, что было в его основе? То ли мысли о судьбе Лермонтова, рано погибшего и не дописавшего свою прозу, то ли мысли о Печорине и девушках, которых он любил, то ли незримость их присутствия, которая была в каждом дуновении ветерка, в тенях отбрасываемых деревьями в лучах уходящего солнца, то ли мысли о сестре и о том, что никогда она уже не закончит свои повести, не споет нам новую песню, то ли некое необъяснимое чувство незавершенности моей поездки, легкое разочарование, что мечты так и остались мечтами, и я не встретил свой мираж… а может ощущение непостижимости красоты Жизни и ее невозвратности в уходящем дне.
Во рту давно пересохло от жары, от пыли дорог, хотелось пить. Я встречал по пути колодцы, но проходил мимо с рассеянностью горожанина. А сейчас… Я заметил невдалеке водную колонку. Устало опершись на ее грубо покрашенную голубой краской маковку, я стал качать воду. Она показалась мне прекрасной — лилась, сверкая в последних отблесках дня голубо-багряными огоньками, и главное — она была холодная. Холодная настолько, что заломило зубы. Напившись вдоволь… а потом еще попив, я вдруг почувствовал как устал, как натружено гудят ноги. Захотелось покоя и отдыха. Может, остаться здесь на ночь, может, постучаться сейчас в первую попавшуюся дверь и напроситься на постой? Постучаться и… дверь откроет босоногий мальчик, проведет внутрь дома, а в углу светлой мазанки будет сидеть глухая старуха. Остаться на ночь, и полностью ощутить себя Печориным. Но из неспешного потока мыслей меня вывел звонок мобильного, и мир вернулся на свое место. Ошиблись… Наверное, ошибся и я… Скорей… Пока не стемнело, в путь, в реальный мир, на скрипучем автобусе по пыльным, уставшим от жаркого дня, дорогам Тамани в Анапу, и потом домой в Москву.
Самолет через Шереметьево вернул меня опять в столицу. Четвертая тетрадь была прочитана мной позже в суете московских будней и как нельзя больше соответствовала по духу и настроению миру, который меня окружал: суета, мимолетность встреч, событий, незапоминающиеся лица, такие же разговоры и дела… Дела, опять дела. Вернее, даже не дела, а хлопоты… Суета… Туман воспоминаний и вчерашних событий, асфальт перед глазами взамен яркому небу. Такая она столичная жизнь. Итак, тетрадь четвертая… «Три дня холостяка», или «Заплатите штраф». Ждут ли меня в ней Стужин, Александр, Антола или Лена?.. Пока не знаю…
ТРИ ДНЯ ХОЛОСТЯКА, ИЛИ ЗАПЛАТИТЕ ШТРАФ
Самолет приземлился в аэропорту «Шереметьево». Саша ступил на родную землю и облегченно вздохнул. Он сошел с трапа, еле сдерживая радость возвращения. На его глазах выступили слезы. Шутка ли, полгода в Штатах. Впервые за несколько месяцев он почувствовал себя счастливым. Он шел по нагретому московским солнцем асфальту. Здесь даже воздух был родным, здесь было все близко его сердцу…. Но там осталась Катарина. «Господи, ведь только благодаря ей моя жизнь там была хоть чем-то скрашена. Если бы не она, я вряд ли вернулся обратно таким, каким меня знали все. Единственное, о чем я жалею, — это Катарина. Возможно, я никогда больше не увижу ее. Жаль. Но она американка, и у себя дома, а я… Только здесь я личность, только здесь меня знают и уважают, только здесь я поистине живу. Скоро я буду дома, скоро. И опять, не успеешь передохнуть, за работу. Снова интервью, репортажи, прямой эфир…» — такие мысли крутились в голове у молодого журналиста-международника, ехавшего в трамвае домой.
И вот он дома. Все спокойно и тихо, за окном весна в самом разгаре. Саша сел в кресло и его обдало пылью. Он прокашлялся, встал, подошел к окну и распахнул его. Свежий прохладный ветер ворвался в долго пустовавшую комнату. Бумаги и газеты, лежавшие на столе, разлетелись, как мотыльки, давно стосковавшиеся по полету. Он смотрел на них и думал, что завтра суббота, потом воскресенье, в понедельник работа, а с ней старые друзья. Ну, а сегодня пятница. Сегодня ребята без него выходят в эфир, а он будет сидеть перед своим новеньким телевизором и оценивать сюжеты, подготовленные для передачи.
Саша взглянул на улицу, там солнце щедро разливало золото по ручьям, весело звенящим по дорогам. Какой-то мальчуган упорно запускал бумажный кораблик, который то и дело переворачивался на бок, не в силах справиться с ручьем. Саша смотрел на паренька и вспоминал себя. Когда-то в детстве он тоже, представляя себя капитаном дальнего плавания, мастерил из клетчатых тетрадных листов кораблики и отправлял их по весенним водам в «кругосветное» плавание. Как это было чудесно. Но судьба сложилась по-иному. Он посмотрел на свою жизнь со стороны: «Ну что: окончил МГИМО, работаю на телевидении, а толку никакого. Ведь уже двадцать восемь лет, а нет ни жены, ни детей, ни перспективы. А ведь Кэт говорила, что любит меня…» Вдруг в дверь позвонили.
Кто это может быть?! Господи, когда это прекратится. Не успеешь приехать, как тут же к тебе нагрянут непрошеные гости. Шаркая по полу тапочками, осторожно переступая через бумаги, Саша пошел открывать. Подойдя к двери, он было открыл рот, чтобы спросить «кто там», но тут же представил со стороны, как здоровенный дядя боится открыть дверь. Ему стало стыдно за себя, и он, преодолев ряд замков, засовов и цепочек, открыл. На пороге стоял Димка. Вид у него был довольно странный. Голубая куртка была жутко истрепана и кое-где даже разошлась по шву, брюки и ботинки перепачканы в грязи. Он держал в руках оправу очков с выбитыми стеклами и смотрел на Сашу красными, жалобными и в то же время злыми близорукими глазами. С ним рядом стояла девушка лет двадцати. В руках она держала изломанный букет нарциссов.
— Санек! Ты дома?! Боже, какая удача! Ты нас не приютишь на часок? — говорил Димка, перешагивая через порог. — Как ты доехал? Все в порядке, без приключений?
— Я нормально, с тобой-то что?! Ты на себя не похож!
— Я тебе сейчас все подробно расскажу. Хотя чего особенно-то рассказывать? Ты что, наш транспорт не знаешь?! Вот решил машину дома оставить и проехаться к тебе на метро, а там на этом злосчастном трамвае, — Дима рассматривал остатки прежних очков, близко поднося их к глазам, — прямо звери какие-то! Ты посмотри, что с очками сделали?!
— Дим, ты хоть меня со своей очаровательной спутницей познакомь, — тихим голосом произнес Саша.
Спутница Димы действительно была очаровательна. Густые волосы были жутко растрепаны, две пуговицы на плаще беспомощно висели на длинных нитках, черные туфли выглядели так, будто в них недели две бродили по самым грязным местам Подмосковья. Дима растерянно посмотрел на девушку.
— Честно говоря, мы не знакомы.
— Лена, — смущенно представилась девушка, — вы извините, мне пора, я пойду.
— Куда же вы в таком виде пойдете, Леночка?! Не стесняйтесь. Вы можете остаться. Приведете себя в порядок, тогда и пойдете, — засуетился Саша. Девушка ему очень понравилась, и он хотел с ней познакомиться поближе. Он проводил густо покрасневшую девушку в ванную комнату, чтобы она привела себя в порядок, а сам вернулся к другу.
— Где ты ее откопал, Димон?
— Да в трамвае вместе ехали и вышли на одной остановке. Просто жалко девчонку стало, ну я и предложил ей зайти к одному моему товарищу. Вот мы и зашли.
— Понято…. Пойду, чай поставлю. — Саша удалился на кухню. Ему было слышно, как в ванной комнате плещется вода.
А тем временем Лена стояла у зеркала в ванной возле открученного крана и расчесывала волосы: «Боже мой. Зачем я пошла с ним. Я ведь знала, куда иду, знала. И все-таки пошла. Какая же я дура! А вдруг он спросит, куда я шла? Что я ему скажу? Ведь я же шла именно сюда. Боже, как это глупо! Меня, видно, черт попутал. Написала бы лучше открытку, как к двадцать третьему февраля, и все. Мне теперь страшно выйти отсюда к ним. Неужели я у него дома?! Просто не верится», — Лена была очень взволнована таким неожиданным поворотом судьбы. Она не могла поверить, что сейчас выйдет из ванной и увидит того, о ком она беспрестанно думает с шестнадцати лет. И все эти два года она могла только в своей фантазии представлять себе обстановку его новой квартиры и только мечтать попасть в нее.
Переборов в себе страх, Лена вошла в комнату, где сидел Дима. Вид у него был удручающий. Он с такой тоской смотрел на свои искалеченные очки, что казалось, вот-вот заплачет. Лена подошла к нему. Ей так хотелось погладить его по голове и пожалеть как малыша.
