Штанга, перегруженная штанга —
Спутник мой, соперник и партнёр.
Такую неподъёмную громаду
Врагу не пожелаю своему.
Я подхожу к тяжёлому снаряду
С тяжёлым чувством нежности к нему:
Мы оба с ним как будто из металла,
Но только он — действительно металл.
И прежде, чем дойти до пьедестала,
Я вмятины в помосте протоптал.
Где стоять мне — в центре или с фланга?
Ждёт ли слава? Или ждёт позор?
Интересно, что решила штанга —
Этот мой единственный партнёр.
Лежит соперник, ты над ним — красиво!
Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.
«Вес взят» — прекрасно, но несправедливо,
Ведь я — внизу, а штанга — наверху.
Такой триумф подобен пораженью,
А смысл победы до смешного прост:
Всё дело в том, чтоб, завершив движенье,
С размаха штангу бросить на помост.
Звон в ушах, как медленное танго.
Тороплюсь ему наперекор.
Как к магниту, вниз стремится штанга —
Верный, многолетний мой партнер.
Он ползёт, чем выше, тем безвольней,
Мне напоследок мышцы рвёт по швам,
И со своей высокой колокольни
Кричит мне зритель: «Брось его к чертям!»
«Вес взят! Держать!» — еще одно мгновенье,
И брошен наземь мой железный бог.
Я выполнял обычное движенье
С коротким злым названием: «рывок».
[1970]
* * *
Ю А Гагарину
Я первый смерил жизнь обратным счётом.
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился и затих, и замер.
Мне показалось, я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен
И погружён в молчанье, а пока
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублёр, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта —
Запас заглавных букв на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.
Вот тот, который прочертил орбиту.
При мне его в лицо не знал никто.
Я знал: сейчас он в бункере закрытом
Бросает горсти мыслей в решето.
И словно из-за дымовой завесы
Друзей явились лица и семьи.
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их всех, с кем знал я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд.
Обычное моё, босое детство
Обуют и в скрижали занесут.
Чудное слово «Пуск» — подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не рискуя отпускать.
И килограммы превратились в тонны,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые, удивлённо
Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул — не помню, — крик ли, кляп ли.
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала всё топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю — хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, — тишина.
Эксперимент вошел в другую фазу.
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу
И получил команду отдыхать.
И стало тесно голосам в эфире,
Но Левитан ворвался, как в спортзал.
Он отчеканил громко: «Первый в мире!»
Он про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрёк про самочувствие своё…
Пришла такая приторная лёгкость,
Что даже затошнило от неё.
Шнур микрофона словно в петлю свился,
Стучали в рёбра лёгкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.
Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль, так мало — ничего!
Но я не ведал в этот час полёта,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой.
Всё, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал.
Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
Но невесомость в весе их как-то уравняла —
Там после разберутся, которая важней.
А я ловил любую, какая попадалась,
Тянул её за тонкий невидимый канат.
Вот первая возникла и сразу оборвалась,
Осталось только слово одно: «Не виноват!»
Но слово «невиновен» — не значит «непричастен»,
Так на Руси ведётся уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий, — мне подмигнуло счастье,
И причастился к звёздам член партии, майор.
Между «нулём» и «пуском» кому-то показалось,
А может — оператор с испугу записал,
Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
Раскованно и браво «Поехали!» сказал.
[1970]
ПЕСНЯ МИКРОФОНА
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц.
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц.
Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл — шею спиливал,
А я усиливал, я усиливал.
На низах его голос утробен,
На верхах он подобен ножу.
Он покажет, на что он способен,
Ну, и я кое-что покажу.
Он поёт задыхаясь, с натугой,
Он без сил, как солдат на плацу.
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину.
На пиле один играл — шею спиливал,
А я усиливал, я усиливал.
Только вдруг… Человече! Опомнись!
Что поёшь? Отдохни, ты устал!
Это патока, сладкая помесь.
Зал! Скажи, чтобы он перестал!
Всё напрасно — чудес не бывает,
Я качаюсь, я еле стою.
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину.
На пиле один играл — шею спиливал,
А я усиливал, я усиливал.
В чём угодно меня обвините,
Только против себя не пойдёшь.
По профессии я — усилитель.
Я страдал, но усиливал ложь.
Застонал я — динамики взвыли,
Он сдавил моё горло рукой.
Отвернули меня, умертвили,
Заменили меня на другой.
Тот, другой, — он всё стерпит и примет,
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
Мы в чехле очень тесно лежали:
Я, штатив и другой микрофон.
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменён.
[1971]
ГОРИЗОНТ
Чтоб не было следов — повсюду подмели.
Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте!
Мой финиш — горизонт, а лента — край Земли,
Я должен первым быть на горизонте.
Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково, — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно.
