Поль Валери - Избранные стихотворения

На пряху сонную лавины плавных звуков

Обрушил старый сад из растворенных окон,

Кружится колесо, певунью убаюкав.

Пьяна от синевы и вьющихся волокон,

На жесткий стул она откинулась устало,

Из пальцев выпустив пуховый, теплый локон.

Над гаснущей листвой, прозрачнее кристалла,

Забил воздушный ключ, полуднем ослепленный,

И ветром лепестки по саду разметало.

Над подоконником качнулся куст зеленый,

Учтиво преклонив к заброшенной кудели

Тугую ветку роз, и зашептал — влюбленный.

А пряха всё прядет, как будто в самом деле

Веретеном ее, кружащимся впустую,

Волокна темноты нежданно овладели.

С небесной леностью сгущая тень витую,

Станок скрипучие наматывает бредни,

Рука ласкает шерсть — волнистую, густую...

Твой угол от цветов темней и заповедней,

Склоненный лоб листва увила золотая,

В закатной зелени пылает куст последний.

И роза юная — монашенка святая! —

Тебя девическим дыханьем убаюкав,

Поникла... Старый сад обрушил, облетая,

На пряху сонную лавины плавных звуков.

Под сенью миртовой, наедине с Орфеем,

Слагаю мысленно эклоги... Сноп огней

Затмил амфитеатр, где царственным трофеем

Лежит плешивая гора, но вот над ней

Запел Орфей, и гром катящихся камней

Испугом поразил всевластное светило,

Сметая жалобы ослепшие теней:

"Ты стены капища огнем раззолотило!"

Граниты движутся, колеблются, дрожат,

И каждый, тяжестью неслыханной прижат,

Взывает к небесам, где бог играет юный.

Встает полунагой, зарей омытый храм:

Он строит сам себя, он пропоет горам

Одушевленный гимн на лире златострунной.

Преджизненный озноб отчаясь побороть,

Исторгнутая в мир из материнской бездны,

На солнце, где прибой кочует камнерезный,

Алмазы горькие отряхивает плоть.

Еще не занялась улыбка, а на белом

Плече, отмеченном кровоподтеком дня,

Фетида разлилась, искристый дождь граня,

И волосы бегут по бедрам оробелым.

Обрызганный песок взметнулся вслед за ней,

И детский поцелуй стремительных ступней

Испила, зашуршав, сухая жажда впадин.

Но взор уклончивый предательски горел,

И в озорных глазах смешался, беспощаден,

Веселый танец волн с огнем коварных стрел.

Ущербная луна священным покрывалом

Окутала ночной жемчужный небосклон,

Рассыпав серебро у мраморных колонн,

Куда приходит Тень мечтать о небывалом.

Луна для шелковых пугливых лебедей,

Пернатым парусом в осоке шелестящих,

Умножит на воде число кругов блестящих,

Осыплет лепестки у роз и орхидей...

Все это будет жить?.. Кто в сумраке колышет

Тускнеющую зыбь, где лунный отблеск вышит? —

Хрустальным отзвукам давно потерян счет...

Нагая плоть цветов подхватит дрожь речную,

Боясь, что острием алмазным рассечет

Крикливый свет дневной фантазию ночную.

Ущербная луна священным покрывалом

Окутала сквозной жемчужный небосклон

Над храмом, где в тени разрушенных колонн

Легко молчальнице мечтать о небывалом.

Она для шелковых пугливых лебедей,

Пернатым парусом в осоке шелестящих,

Умножит на воде число кругов блестящих,

Осыплет лепестки у роз и орхидей.

Пустыню зыбкую живая тьма колышет,

Разбуженная рябь, где лунный отблеск вышит,

Хрустальным отзвукам ведет пугливый счет.

Чье сердце, не стерпев безмолвья воскового,

Чье сердце выкриком немым не рассечет,

Как сталью, магию пространства рокового?

В бассейне белизна купающейся плоти

(Затопленных садов дрожащая листва),

А над водой, как шлем в плюмажной позолоте,

Горит отъятая гробницей голова.

Заколкой-розою восторг небесный явлен,

И, в зеркале открыв сокровищницу нам,

Пучком двойных огней исхлестан, окровавлен

Ушной изгиб, нагим обещанный волнам.

За призрачным цветком, лазурью отраженным,

Напрасно тянется размытая рука:

Плывет и как во сне колышется, пока

Другая, замерев над небом погруженным,

Взбивает золото незаплетенных кос:

Торопится прервать сверкание стрекоз.

Принцессу спящую оберегает алый,

Подвижным сумраком лепечущий дворец,

В загадки полуслов слагаются кораллы,

И птицы тянутся доклюнуть до колец.

Она не слушает ни солнечной капели,

В столетних кладовых звенящей без конца,

Ни ветерков лесных, что флейтами запели

В ответ на трубный клич нежданного гонца.

Усните, отзвенев, разбуженные зори! —

Ни проблеска в твоем захороненном взоре,

Холодном к ласковым касаниям плюща.

Над теплою щекой и роза не развеет

Волнистой прелести полночного плаща,

Что втайне под лучом рассветным розовеет.

Суровый бородач, тесня врагов постылых,

Полмира придавив решительной пятой,

Ты жадно овладел закатной высотой,

Где бьется легион орлов ширококрылых.

От властных замыслов отвлечь тебя не в силах

Ни плеск волны, ни блеск пшеницы золотой:

Твердеют мышцы, торс напрягся налитой, —

Губительный эдикт дозрел в державных жилах.

Наутро яростью бестрепетных когорт

Империю свою поджечь ты будешь горд,

Полоску сжатых губ приказом размыкая.

Вдали поет рыбак, качаясь посреди

Залива мирного, не ведая, какая

Гроза сгущается у кесаря в груди.

Плывут воздушные цветы в потоке лунном, —

Легко и радужно скользить фигуркам юным

По вкрадчивым лесам... Смотрите, вот они

Струятся музыкой в просвеченной тени.

И чары полночи навстречу танцам снежным

Раскрылись розами, и мальвами, и нежным

Раскосым ирисом, — движенья плавных рук

Разлили аромат, но тихо все вокруг.

Лазурь осыпала листву над тусклым плёсом,

Лежащим россыпью под стать старинным росам,

Питающим цветок молчанья... Вновь они

Струятся музыкой в просвеченной тени,

Резные чашечки ладонями лаская.

На праведных губах уснула колдовская

Дорожка лунная, а пальцы пылко рвут

Под миртом дружеским сплетенье сонных пут...

И все ж случается порой беглянкам юным

Неотзвучавших арф не подчиниться струнам —

Прокрасться к озеру и пить в лучах ночных

Забвенье чистое из лилий водяных.

Отчетливый огонь пронзил меня извне,

И понял я, что жизнь неистовую эту

Любить я не могу, как некогда, — во сне,

Любить ее шаги, распахнутые свету.

Ночами взор небес мне возвращают дни,

Едва на землю тьма ложится гробовая,

И если я не сплю не спят со мной они,

Для жизни, для любви глаза мне раскрывая.

Но радости раскат в разбуженном мозгу

Катается чужим, невыносимым смехом, —

Утопленником я лежу на берегу,

И раковины шум пустым рокочет эхом:

Ползет сомнение к разбитому рулю, —

Я умер или жив, я сплю или не сплю?

Собратья-ирисы, о красоте скорбя,

В толпе нагих цветов я возжелал себя

И чахну! Вслушайся, о нимфа вод лучистых,

Молчанью жертвую я груз рыданий чистых.

Надежду слышу там, где слышит речь мою

Покой, склонившийся к вечернему ручью,

Я чую буйный рост серебряной осоки,

И дерзко обнажив померкшую струю,