Ознакомительная версия.
Вальс несогласных ямбов
Предисловие к следующей книге
Библия с давних пор именуется «Книгой книг». А в первой ее части, в Ветхом завете существует нечто совершенно особенное, некое духовное сокровище – Псалтирь, собрание псалмов. В этих высочайших поэтических шедеврах содержатся и благодарения Создателю, и хвала Ему, тут и сердечное покаяние, и слезные мольбы, тут и пророчества, и назидания…
И в древние, и в христианские времена псалмы занимали в богослужении едва ли не первенствующее место. По свидетельству летописца, на славянский язык Псалтирь была переведена еще Святыми Кириллом и Мефодием и в последующие столетия стала любимейшей книгой русских людей. По ней учились читать, с ней не расставались в течение всей жизни… В монастырях псалмы пелись не только в богослужебные часы, но и во все прочее время, так как многие иноки знали Псалтирь наизусть.
Начиная с века восемнадцатого русские поэты стали перелагать псалмы на современный поэтический язык. Это продолжилось и в девятнадцатом, среди тех кто отдал дань Псалтири – Алексей Хомяков, Федор Глинка, Николай Языков…
Из поэтов XX века, когда интерес к переложениям Псалтири резко упал, можно отдать должное в полной мере, пожалуй, лишь Борису Садовскому да еще Сергею Аверинцеву, хотя перевод Аверинцева, строго говоря, поэтическим переложением не назовешь.
Отрадно сознавать, что в наше печальное и бездуховное время нашелся стихотворец, который решил последовать примеру старых русских поэтов и обратиться к псалмам. И при том Вячеслав Ладогин совершил своеобразный подвиг – он охватил все псалмы – числом 151!
Если представить себе русскую поэзию, как некое изящное здание, труд Ладогина можно сравнить с прекрасным архитектурным элементом, служащим украшением великолепному сооружению.
Я уже упомянул о том, что в течение долгих веков псалмы были неотъемлемой частью богослужения, т. е. большинство людей воспринимало их, что называется, с голоса. По этой причине решение Ладогина положить свои стихи на музыку и донести их не только до читателя, но и до слушателя – не только правомерно, но и необходимо. Я уверен, что талантливый стихотворец найдет путь к сердцам не чуждых религии и культуре людей.
протоиерей Михаил Ардов
Разбил однажды я фарфоровую чашку
Свою любимую, на мелкие куски,
Как собственную душу. Было тяжко,
Хоть чаю впредь не пей, не сочиняй стихи.
Вошла Марина, говорит: «Бедняжка,
Возьми мой клей, для чашек и для ссор
С самим собой он годен в равной мере».
Макаю кисть, советчице не веря,
…Целёхонек опять, фарфор стоит,
Фиалка, как живая, и узор
По краю – только сеточкой покрыт.
Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей
…И не на чем стать.
Из Псалма Давида 68.* * *
Спички, и марки, и мятые фантики —
Я от души подарил бы их Катеньке.
Ей ни к чему? Ну, и мне всё равно,
Все по одной подожгу – и в окно.
Коробок Чудовской фабрики
– Дай покоя, Всеблагая!
– Спи, мой свет, покой не про тебя.
Дай же снов мне золотых, судьба,
Дай, прожгу мечты, играя!
– Спи, азарт не для тебя.
– Я
Плох?
– Нет, Славка, ты не плох… другой.
– Я мечтал бы быть твоим слугой!
…Ночь, ответь, от звёзд рябая!
– Не печалься нищим детством,
На, возьми вот, вместо кошелька
Серных спичек
Пол-здесь-коробка
«Чудовских». Ступай. Не бедствуй.
Ныл я? Нет.
Я жил «по средствам».
Что тут ныть, хоть спичками богат.
Чиркнешь – чудно так они трещат,
Звёзды. Ночь. Горжусь наследством.
От одиночества немой, что ни творишь… но мир твой тёмен.
И спичкой чиркнешь, словно с кем заговоришь в вечернем доме,
И зажигается свеча, и разломился луч о мебель,
И – пробуждённый от внезапного луча – цветочный стебель.
Свеча придумывает свет – живое слово, без жеманства,
Луч – ярче пишет, чем поэт, стихи, без прозы, без шаманства.
Пускай зовётся он Матвей, она… пускай зовётся Настя.
Он – муж, отчасти муравей, она дрожит на крыльях счастья
Над жизнью точно над прудом, и ах! – отказывает разум.
Язык не ведает о том, что сетчатым поймала глазом
Стрекозка Настя… Как-то раз она взяла – и в Крым умчалась,
А он лелеял день и час, жизнь студена́ ему казалась.
Она звонит подружке – ждёт в субботу… пошучу с Матюшей,
Представь, я в пятницу вернусь, вот удивится-то, послушай!
Идея вызвала восторг, вернулась утром ранним Настя,
И стол был к вечеру готов… на улице октябрь, ненастье,
На кухне свечи… муж идёт, стрекозка прячется за дверку,
Вот ключ в замке, скрип двери, вот явились свечи человеку.
Выходит Настя, как на бал, смеясь, становится с ним рядом…
Оторопев, Матвей стоял минуту-две с недвижным взглядом.
Вдруг – поясной поклон творит он, не здоровается с нею, —
Как ты прекрасен, – говорит, – мой ангел, глядя, пламенею!
Прошло мгновение, два, три, Матвей подругу обнимая, —
Настюша, здравствуй, – говорит, – к нам ангел в гости был, родная.
Всё шутите… мой дорогой,
Что «у меня в душе жар-птица»…
Вольно ж – от Славки отшутиться
Так зло… коль ест не вас – огонь!
…С жар-птицей той, и в остальном
Я прост, как пареная репа.
Стругацкие… орёл дон Рэба —
Читаю повесть перед сном,
Там, в буквах – в решете – блеснёт:
Прощай, жандармы… голубыя…
Прощайте, дятлы нефтяныя,
Ты, клюкнутый в драже народ…
Хоть… если бы не птичий жар,
Меня бы вырвало без урны
На отдыхающих культурно,
И я бы чистый стал клошар,
И (ясно дело бы) – утёк,
Где там утечь… «в душе жар-птица»,
Крыло сквозь рану шевелится,
Ал на бумаге – уголёк.
А не крыло б, так отчего ж
Прохладным благородным донам,
Не сесть нам с вами по гондолам?
(Точнее рифму не найдёшь).
Мне б плыть, куда зовёт тоска,
Запретной ясности отведав —
В канал, что ждёт, как Грибоедов,
Балетной тапочки мыска,
И кьянти б пить за микеллин,
Да графов потчевать по фене…
Скорлупки! Крошечные феи!
Гондолы!
Гоцци! Апельсин!
Всё так, всё это там и так…
Но у меня в душе жар-птица.
Щелкунчик, скворушка, дурак —
Мой аватар (в ЖЖ страница) —
…У лукоморья дуб зелёный.
Приветствую. Полно уж, брось с моим образом говорить.
Я уж лучше свалюсь, как снег на голову… Тут я, здравствуй.
Освободи своё креслище и дай у тебя погостить.
Кипящим чайником – дружески встречу празднуй!
Я, скажешь ты, ненадолго? Врёшь, навсегда.
Вода вскипела. А ты, погляжу, не веришь.
Да, очень уж, кстати, ранние холода.
Мне, знаешь ли, некуда. Ты вот как раз и – поселишь.
Как, надо ж… в кайф
сентябрьским дышится – леском:
Не замечаешь боли сердца. Красен
Лист сохлый. С кем молчать, коль не с листком?
Язык изгоя Славе Ладогину… ясен.
Я поднял руку, лист поплыл над головой,
Лучи насквозь, как точно в бездну вдавлен —
В прожилках… и почти ещё живой,
Он вьётся, вьюсь… кайфова ерунда мне —
Сравнить с листом себя… И понарошку стать
Им, мёртвым, им, сухим… им, выше рощ взлетая,
То вниз посматривать, где ветвь моя пустая,
То в даль кудлатую… завившуюся в прядь.
В чём наваждение – не быть собой, чтоб – быть?
В чём радость нежная – ушедшее любить?
Быть может – в зеркале? Какое там… во тьме!
Дай неба!.. Воздуха любви прошу, дай мне,
Дай ветрогранник… грани ветра не для глаз,
Но вот – кружу, лечу, лист, лист пяти-я-палый,
Луч грани чертит – то линейка, то лекало,
Мир… ты в моей душе, стань мой – алмазный глаз!
«Сайт. Ссылки. Слушаешь муру…»
Сайт. Ссылки. Слушаешь муру,
Щёлк! – Джиованни Перголези…
Октябрь. Море поутру
Лежит щекой на волнорезе.
Январь. Ребёнком по двору —
Решётка… кожа на железе.
Октябрь. Море поутру
Лежит щекой на волнорезе.
Мать помню, Летний Сад, игру
С детьми, дубовую кору,
Луч в зелени – слезой в шартрезе.
Кто я? скворец, и не совру.
«Я кто? я Слава… – не умру»…
Октябрь. Море поутру
Лежит щекой на волнорезе.
Мне целых семь, когда в жару
Труба сгорала на ветру,
Мне целых десять… клочья труб,
Труп, парус, джаз и торс… Боргезе
А он, мятежный, просит… тпрр-ру!
Над мышью, канувшей в миру
Октябрь. Море поутру
Щекой лежит на волнорезе.
«Я мышь. Я юркнула в нору»,
– Я, Мышь! – твой мрамор не беру,
Туда, где мох в паху, не лезу,
Над Карадагом, и под ним
Меня устраивает Крым,
Октябрь. Море поутру
Щекой сползло – по волнорезу.
Ознакомительная версия.
