ЮРИЙ МАНДЕЛЬШТАМ. СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ
«Когда свершу я будничное дело…»
Когда свершу я будничное дело,
И на страницах будничных газет
Узнаешь ты нахальный и несмелый,
И непохожий на меня портрет, —
— Ты будешь плакать, ты проплачешь ночи,
Смотря в унылый лондонский туман,
Ты будешь памятью моей морочить
Доверчивых и строгих англичан.
Тебя твой муж утешит небылицей
И поцелует на ночь, не спеша,
А про себя поэтам подивится:
«Ведь, главное, не так уж хороша!»
Но что за дело мне? Меня не тронет
Твоя печаль — о, я не буду знать.
Когда луна блеснет на небосклоне,
По — прежнему я стану вспоминать
Лучи густые солнечного света,
Мистраля раскаленную струю,
Далекий остров, море, запах лета,
Твою любовь и нелюбовь твою.
«Гомеровским стихом священным…»
Гомеровским стихом священным,
Античной, строгой красотою
Еще полна душа Елены,
В веках не позабывшей Трою.
А голова Софии мудрой —
А ней глубоко таится знанье
И посыпает белой пудрой
Упорных мыслей сочетанья.
И всех прекрасней и нежнее,
Как позабытых стран равнины,
И сердце радовать умеют
Любовь и скорбь Екатерины.
Но даже их я променяю
На случай радостный и странный.
В любви внезапной забываю
Тоску, и мудрость, и обманы.
Часами ласково и дико
Я славлю северное имя,
О счастьи думаю великом,
Не замечаемом другими.
Я предугадываю встречи —
— Ведь у влюбленных столько дела —
И долго вспоминаю вечер,
Когда душа стрелой запела.
Моя веселая измена!
Предчувствую: тебе единой
Простят София и Елена,
И скорбная Екатерина.
Моя смерть Вам должна быть страшной:
Вы со мною вместе умрете,
Оттого, что с собой на память
Ваше имя тогда возьму я.
И другие Вас будут видеть,
И другие, как прежде, будут
Тем же именем называть Вас,
Что и я повторял когда-то.
Но наверно и Вы поймете,
Что Вы стали совсем другою
И что с Вашим именем вместе
И любовь навсегда унес я.
1. «Неполный месяц, желтый и смешной…»
Неполный месяц, желтый и смешной,
И редкие зарницы за спиной.
Казалось, ночь июльская была
Из тонкого, волнистого стекла.
Неясная печаль из далека…
Как больно сжалась теплая рука!
2. «Какая грусть на площади ночной!..»
Какая грусть на площади ночной!
В угарном и безрадостном весельи
О чем-то горьком, как июльский зной,
Скрипят неугомонно карусели.
А в комнате беспомощный рояль
Дрожит и стонет под рукой неровной,
И жалуется душная печаль,
Прикрытая усмешкой хладнокровной.
И только там — на белом потолке, —
Где тихо бродят ласковые тени,
Нет ни упорных мыслей о тоске,
Ни медленных, назойливых сомнений.
Хор за стеною пел
Странные песни.
Молился монах:
Знал я сомненье и медленный страх.
Боже, прости мне, что темной тропою
Я не решался идти за Тобою!
Боже, прости!
Дай мне порою на дальнем пути
Слышать победное: «Лазарь, воскресни» —
Сладкий удел.
Хор за стеною пел
Странные песни.
Молился солдат:
Плотью одетый прошел я сквозь ад —
— Вечное пламя и демонский топот.
Боже, прости мне убийство и ропот!
Боже, прости!
Дай мне порою на трудном пути
Музыку слышать нежней и чудесней
Огненных стрел.
Хор за стеною пел
Странные песни.
Молился поэт:
Боже, прости мне, что в сумраке лет
Очи смотрели и слушали уши,
Руки сплетались и грешные души.
Боже, прости!
Дай мне, о Боже, на скорбном пути
Счастья тревожней и муки безвестней,
Образов слаще и звуков прелестней —
— Тайный предел.
Хор за стеною пел
Странные песни.
1. «Веселый мальчик в светлом костюме…»
Веселый мальчик в светлом костюме.
Первые клятвы — в который раз.
Сладкое песенное безумье
Прозревающих радость глаз.
А этот — отмеченный скорбным знаком,
В живую душу облекший грусть,
Взрастивший полынь упорным злаком,
Горечь свою затвердив наизусть.
Или такой: за случайной утратой
Вечной любви тугое кольцо.
— Как не любить чужое когда-то,
Озаренное новым светом лицо.
Сызнова каждый раз непривычно
Сердце свое раскрывать во мгле.
Если слово друг теперь безразлично,
Что мне еще свершать на земле?
2. «К тебе прихожу с утра…»
К тебе прихожу с утра,
Играем вместе в игру:
За другом прячется враг,
Врагом прикинулся друг.
Друзья и враги молчат,
Садятся в призрачный круг,
А после сходятся вдруг,
Ругаясь, смеясь, крича.
3. «Угрюмый лоб и сжатый рот…»
Угрюмый лоб и сжатый рот…
Порой усмешка — еле-еле…
В мансарде душной, в полухмеле —
Забыты чувства: вечер длинный.
Слова — ненужный полукруг.
В душе глухой и тусклый звук,
Ответ на мандолиный.
Но губы сжаты — все равно.
Уйду — со мною, в память,
Тоска и мысли об одном,
И дым перед глазами.
И мандолины острый звук
— Ни верить, ни работать —
И в голове глухая нота:
«Он мне не друг!»
«От ослепительного света…»
От ослепительного света
Граненых ламп застыв едва,
Как тело, празднично одета
Душа, вступившая в права.
А тело тает взлетом тайным.
Не потому ли так легка
В прикосновении случайном
Твоя прозрачная рука?
Но лампы гаснут от удара
По гулким клавишам, и вот
О горестях Елеазара
Певец взволнованный поет.
Рахиль! Уже во власти тленья,
Внезапно спутав имена,
Душа не твоего ли пенья
В любовной робости полна.
«По рубрикам, под нумерами…»
По рубрикам, под нумерами
Любовь — по строчкам — наизусть.
Не зачитаешься стихами,
Где безошибочность и грусть.
Любви и нет. Но мы забыли
О неутешности, и вот
В мучительном Леконт-де-Лиле
Душа, запутавшись, живет.
Запутавшись… А все сильнее —
— И скудной радости не жаль —
— Парнасской строгостью болеет,
Уже приявшая печаль.
«Предчувствовало сердце: безразличен…»
Предчувствовало сердце: безразличен.
И как надеяться любимым быть!
Поэты обожают Беатриче,
Но Беатриче их не полюбить.
А я — последний в неземной плеяде,
Любовник скучный и плохой поэт.
Не мне искать твоих противоядий,
Которых вовсе не было и нет.
Но мой некрепкий голос напрягая,
— Его бессмертным пеньем не зови —
Я верю: ты услышишь, ты узнаешь,
Ты будешь плакать о моей любви.
«Так день прошел, веселый, монотонный…»
