Пиппа проходит[1]
Я посвящаю лучшие мои намерения в этой поэме с восторгом автору «Иона», с преданностью Сержанту Тельфорду.
Лондон 1841
Р. Б.
День Нового года на Азоло в Тревизане.
Сцена. Большая, бедно убранная комната. Девушка Пиппа, работница на шелкопрядильной фабрике, соскакивает с постели.
День!
Быстрей и все быстрей
Кипящий день течет чрез край ночей;
Как золото, течет из края туч,
Где, сдавленный и брызжущий, был сжат,
Затем что ни один вспененный луч
Не обагрял тяжелых серых гряд
Восточной тучи час тому назад;
Но вот одна волна, другая вслед
Поднялась, и восход неотвратим,
Заколебался алым, золотым,
Тогда, кипящий, затопил весь свет.
День, если час пройдет, не радостный вполне,
Из всех двенадцати часов великой славы,
Меня зовущих явно или тайно,
Несущих мне награды величаво
Иль радующих дух совсем случайно,
Как прихоти твои, пред Богом правы, —
Коль расточу мой день на труд иль на забавы,
Позор для Азоло и горе мне!
Часы медлительны, торжественны и сини,
Где помощь стойкую и благо мир найдет, —
Минуты солнечные, мчащиеся ныне,
Когда земля в игре свершает свой полет, —
Да будут все моими! Но не надо
Меня считать богатою, как тех,
Кому в высоком жребии отрады,
Кто может взять весь мир твоих утех
И бросить то, в чем ты откажешь им;
Мой день, мой праздник, коль ты будешь злым
Со мною, с Пиппой — грустью прошлогодней
Назавтра буду смята я бесплодней, —
Но если будешь милым ты сегодня,
Я сил займу для грусти новогодней.
Другие люди, те, что обладают
Землей, кому равно оставлен год,
Те скудный день и пышный различают,
Довольны этим, презирают тот.
Тебя же дал мне Бог, чтоб, как в квашне для хлеба,
Что было бы землей заквасить чувством неба;
Твой свет мне озарит десятки дней дождливых!
Попробуй! Выбери здесь четырех счастливых —
И брызни сильным утренним дождем
На дивную Оттиму; что ей в нем,
Когда Себальд при ней; дождя и грома
Не слышно за стеклом большого дома,
Ее он будет крепче прижимать,
Дышать теплей, на что же ей роптать?
А утро минет, встань, весь в сумраке глухом,
Над Финой с Юлием — невестой с женихом,
Им будет все равно: то день венчанья.
Когда из храма в дом, храня молчанье,
Они пойдут, назло тебе у них
Сердца в сияньях будут золотых.
Потом пусть к вечеру туманы заклубятся:
Луиджи с матерью, поверь, не огорчатся,
Нет в мире пары лучше и светлей,
Она в летах, он в юности своей
И всем довольные. Наш город, теплый, бодрый
И замкнутый скорее в дождь, чем ведро,
Удержит их! А ночью грянь дождем
Над Монсеньором благостным, о ком
Так много говорят, кого так ждут из Рима
Сюда, где умер брат его любимый,
Он мессой дух печальных облегчит,
Какая буря мир его смутит?
Спокойно он помолится и, строгий,
Рассеет гром без ангельской подмоги!
Но Пиппа — каждый дождь испортить ей готов
День, озаряющий ей тысячи часов
Мотанья скучного, кольцо в кольцо, шелков!
Но что! Я только даром время трачу!
Ага — мой зайчик солнечный — ты схвачен
Водой в моем кувшине, ты, который
Мог посмеяться и над лучшей сворой;
Ужель кувшин мой так глубок,
Что ты спастись не мог?
Все вверх и вверх, сбери осколки света,
Кружащиеся здесь и там в тоске,
Потом срастись на потолке, —
Ты умный, ты сумеешь это!
Кто первый увидал веселым днем
Кусок, летящий за куском,
Все, словно пьяные вином…
Смотрю, как он карабкается, пьян,
Где падает сияющий калека,
И вижу, распустился мой тюльпан
Карбункулом, пылающим от века
И пухлым, словно зоб турецких птиц!
Когда кораллы там, где человека
Взор не бывал, цветут, красней зарниц,
Тюрбанами-цветами — это свечи
Стремит густой огонь сквозь мрак далече!
Цветок, твоя царица я;
Мясистый каждый твой росток
Я сохраняю (право, лучше,
Чем лист, скрывающий тебя,
Иль раковины коробок)
От долгоносиков колючих.
Зови пчелу, жужжащую в окне,
Дразни ее; и в мирной тишине
Люби меня и поклоняйся мне!
Кого ж тебе любить! Ведь я сегодня —
Я настоящая; всего хочу сегодня;
Мне — утро, полдень, вечер, ночь сегодня;
А завтра Пиппе вновь мотать шелка
Весь год за хлеб и кружку молока;
Сегодня ж мне позволено идти
Разыгрывать моих фантазий гаммы;
Ведь могут чудеса произойти,
И названа я буду именами
Счастливейших, что можно здесь найти!
Смотри! Вверху на том холме все утро
Любимой буду я и знать о том:
Не хуже я Оттимы светлокудрой!
Сады и в них большой гранитный дом
И — для цветов другой, стеклянный, необычный —
Мои; туда Себальд идет тропой привычной
Ухаживать за мной, а старый спит Лука;
И вот, пока он не вздохнет слегка,
Я… что ж? Даю обильный повод к толкам;
Оттима — я замечу тихомолком —
Пренебрегает, не к добру порою,
Всем, даже мстительною болтовнею,
А в нашем городке ведь все болтают!
Но, ах! Любовь, любовь — есть лучшая, я знаю!
Та, глупая, была лишь первым даром дня;
Назло всем сплетням есть другая для меня:
Жених с невестою под звук органа
Священное покинут в полдень место,
Их дом стоит среди лугов Оркана —
Так почему бы мне не быть невестой
Скорее, чем Оттимой; для начала
Невесту маленькую эту я видала,
Видала мельком, словно блеск зарниц,
Румянец чистых щек и узел кос
Черней всего, черней самих ресниц;
Не красит ли она их, вот вопрос!
Она была строга, и газ
Одел ее и скрыл от нас;
Невеста — чтоб смотреть и чуть касаться,
О, чуть касаться, Юлий! — так нежны
Они, и с ними должно обращаться,
Как бы с цветами первыми весны!
Живут легко и мягко эти дамы,
А наш румянец удивлял бы прямо;
Храни же этих щек оттенок, близкий к снегу,
Патрицианских ног изысканную негу,
И мускулы пусть движутся всегда
С такою сдержанностью дивной, как тогда;
Ходи она, как я, по улице весенней,
Босая и открытые колени,
Как дали бы тогда возлюбленному свет
Девичий поцелуй, трепещущий ответ?
О, то не зависть, нет!
— О, нет! — Когда бы я имела право
Отказываться или выбирать,
Подумайте, могла ли б я желать
Любви, оковывающей лукаво?
Она связала бы все существо мое;
Мне все равно, терять иль получить ее!
Любовник холоден, жену не любит муж,
Любовь к родителям — вот верный путь для душ;
Под вечер мать и сын, прекрасной парой,
Беседуют на башне; почему ж
Не быть Луиджи мне? Приют их старый,
Для ящериц приют, всю зиму жив,
Там каждый рад и, друга посвятив
В свои мечты на Новый год, счастлив
(Я замечала, что по вечерам
Луиджи с матерью всегда сидят в аллее
У старой башни и болтают там,
Ясней любовников, но и друзей нежнее).
Пусть обо мне заботятся, хранят
Меня от зла, как в сказке говорят;
Пусть буду я Луиджи… Если б знать
Могла я моего отца иль мать!
Но, если уж сказать, одна любовь сильна:
То — Божья; надо мной что ж не взойдет она,
Как там, над Монсеньоровым челом,
Который в эту ночь благословляет дом,
Где мертвый брат его, а Бог благословит
Глаза, что светятся, и сердце, что дрожит
Любовью; я хотела бы стать им,
Священником любимым и святым!
Но что? Любви святой я приобщилась, ах!
Что в новогодних слышится стихах,
И разве смысл иной звучит в словах
Перед Богом все равны, узнай;
И, если Он вступает в рай,
Наш мир исполнен только Им,
И злой и добрый Им любим;
Мы куклы Бога; в этом свете
Ни первых, ни последних нет.
Не молви «глупость» ни про что,
Оно не менее, чем то,
Что все великим назовут;
Освободи меня от пут
Разнообразных жизней! Мне
Довольно и одной вполне!
И больше, больше этого! — О, да —
Я мимо счастья их пройду, горда,
Не позавидовав, чем уступлю я им,
Полезна людям, Господу мила!
Ах, этот праздник хочет быть храним,
Как будто бы он из стекла!
Пусть светит солнце! Не к чему роптать!
Ведь ты, мой День, меня ведешь опять
Вниз по тропинке, где сияет хмель,
Росой в лесу слепом из-за кустов,
Где не взмывала ласточка досель
И не звучал стрекоз веселый зов —
