Стена,
уходящая в небо,
с осыпавшейся штукатуркой,
новой позолотой,
эхом будущих разрушителей
приправленная Временем,
как перцем средневековых ростовщиков.
Стена,
из твоих кирпичей уже не построить дома,
ночей твоих стоны, как винограда гроздь.
Стена,
окна твои слепые, словно глаза цыганки,
смотрят насквозь.
Стена,
может обломок той Вавилонской башни,
вечный синоним всех моих языков.
Стена,
приблудная дочка спутавшихся веков.
Стена,
граница и перекресток,
в пропасть другого неба брошенная доска.
Моря твоего света
спрашивают: Где ты?
Золотое веселье, серебрянная тоска.
Кастаньеты солнечного фламенко
запаяны в твоей кладке.
Стена,
сестра еврейских храмов
и дорог на Восток, в горы.
Стена,
на камнях твоих мох печальный,
кустарник редкий
и неважно, кто рядом —
паломники или воры,
что в руках —
арбалеты, сети
или алгебраические ясные сетки,
Географию твоей дали
не дает понять твоя близость.
Невозможно тебя разрушить,
но возможно открыть двери,
Окна, ворота, потайные норы.
Взгляд карнизов твоих насмешлив,
Звон ключей — мираж, одна из твоих шуток.
Ближе — Дальше
Верх — Низ
Старше — Младше
Как чужды тебе эти человеческие парадоксы
И не скажешь: Сезам, откройся!
Не осветишь вход электролампочкой Алладина,
Неизвестна здесь часов жевательная резина.
Боги умерли: Осталась живая глина.
Стена,
у тебя свои законы гостеприимства
для тебя неважна боль в сердце
или указательном пальце
В тебе дремлет зверь,
сотворенный колдуном — умельцем.
Но будь ты — воин, Дракон или девочка-недотрога
Через твою дверь пролегла
до моего рожденья
и до моей смерти
моя дорога.
Как открыть твою дверь,
если ты сама являешься дверью?
Истории кончаются, но не сдаются.
Архивов не терпят огни революций
В архивах не сыщешь любви и страданья
На пыльных страницах лишь боль ожиданья.
С моста Иена и с моста Александра,
Во время прогулок и долгих и странных,
В таинственных бликах парижских гризайлей
Он видел глаза всех Лаур и Азалий.
И маленькой квартирки прокуренный голос,
И старые ботинки — намеком на молодость…
И снова хозяин потребует ренту,
А значит для песен нет лучше момента.
Последние сто франков — и на баррикады,
Свободы там не встретишь, но видно так надо,
Для вечных влюбленных в Латинском Квартале
Огни революций специально включали.
И вот он поскользнулся на шкурке банана,
И умер нечаянно, но без обмана…
И желтые листья летели над Сеной,
И аккордеон заливался сиреной.
А сброшенную кожу своей Мелюзины
Он так и не узнал под стеклом магазина.
Зачем он не заметил в глазах ее нежность?
Простит ли Париж ему эту небрежность?
Все было пунктирно и сентементально,
Как Эйфелева башня в вечернем тумане,
Как наша эпоха, бежавшая плохо
От ленточки «старт» до последнего вздоха.
Крути, кинематограф, мне эту love story,
Годаровские зайчики на старом заборе,
Калитка в Париж открывается тайно,
И ты говоришь, как всегда — До свиданья.
«Зашей свое лето как листовку в подклад телаги…»
Зашей свое лето как листовку в подклад телаги,
Холодного мира подпиши въездные бумаги,
Тебе поставит визу чиновник с глазами рыбы…
Мы все давно бы ушли в герои, когда могли бы.
Постой на мосту, одинокий странник, смотри, как льдины уходят в лето,
И певчий дрозд разрезает воздух, как пуля последнего пистолета,
Смотри, как браво полки шагают на смерть, плетущуюся в обозе,
А Пьер Менар улыбается тихо, уже написав свой Роман о Розе.
А дни как составы грохочут, в которых свинец и стронций,
И в лед превращает остатки неба больное солнце.
Твою дорогу прочертит иней по старой карте,
Но вновь предатель-мотор заглохнет на вечном старте.
А ты улыбнешься и хлопнешь дверью, печальный странник,
Тебе всегда везло на обломы и расстоянья,
В упор понимающие глаза при случайной встрече,
И на исчезающий как слеза колыбельный вечер.
А там на твоей далекой планете легко и нежно
Качает ветки нездешних сосен твоя надежда.
Не обольщайся — ты никогда не узнаешь номер,
Набрав который ты будешь дома а скажут: помер…
Считать гроши и патроны снова приходит время.
На посошок! Еще один взгляд — и ногу в стремя…
А за горизонтом твои следы лабиринтом странным
Как фотобумага хранят без тебя скучавшие страны.
Постой на мосту, одинокий странник, смотри, как льдины уходят в лето,
И певчий дрозд разрезает воздух, как пуля последнего пистолета,
Смотри, как браво полки шагают на смерть, плетущуюся в обозе,
А Пьер Менар улыбается тихо, уже написав свой Роман о Розе.
Дым от последнего огня, стражники у моста…
Так остаются здесь, в крайнем меньшинстве, посреди снегов.
Так остаются, и вглядываясь вдаль на той стороне холста,
Видят, как дым от последнего огня взвился и был таков.
Дым от последнего огня взвился и был таков,
Только остался взгляд ледяным ножом за спиной, слева.
Зимнее поле снова размечено точками людей и волков
Это играет в шахматы Снежная Королева.
Едва Е-четыре — и вороны взмыли с клеток-деревьев — вверх!
Принц обернулся волком и в глазах его догорел закат.
Странникам в глубине полей неизвестно — чей это свет померк,
Чей это мост разрушен много зим и весен тому назад.
Чей это мост разрушен, и что это за стая идет на зов
По сугробам ветров ледяным ножом от луны, слева.
Небо разорвано снова холодом и смехом снегов и богов
Вас приглашает потанцевать Северная Королева.
Что ж ты стоишь на берегу и думаешь, как плыть до Виноградной Страны,
Что же упала в траву фигурка твоего молодого бога.
Время от любви до любви есть время от войны до другой войны…
Она уже вошла в твои сны. Так что подожди немного.
Она уже вошла в твои сны и разорвана ткань ледяного житья.
Только остался взгляд дымом от костра за спиной, слева.
В море уходит прощальной песней огненная ладья
Так проиграла игру Снежная Королева,
В небо уходит прощальной песней огненная ладья
Так проиграла игру Северная Королева.
Как дебил Иванушка ловил жар-птицу,
А его Аленушка читала в лицах
На своем троллейбусе ты не доедешь,
Из окна троллейбуса ты не увидишь.
Там ведь — дорога в никуда,
Там — провода да вода,
Там — «Жиги», «Мерседесы» да грузовики,
Там — серые сугробы да пуховики,
Там — свет холодных окон.
Что, Иванушка, жар-птицу-то продал за скоко?
Эх, русские сезоны — вечная тема
Для бессмертных строк, да и для суицида…
Если ты буржуй — так подавись апельсином
А если ты мыслитель помирай от СПИДа.
Как дебил Иванушка ходил на танки,
А его Аленушка варила поганки
Так они и жили, да дожили до смеха
Вот и расстегнулася у века прореха.
А там — Магадан, пулеметная вера,
Там — река Иордан на шкале дальномера,
Там Берлинская Стена — тридцать тонн тротила,
Там Китайская Стена — нужников не хватило,
Догорают иероглифы твои на снегу… Значит, это — весна.
Эх, русские сезоны — вечная тема
Для бессмертных строк, да и для суицида.
Если ты буржуй, так подавись апельсином
А если ты мыслитель — помирай от СПИДа.
Как дебил Иванушка лечил руками,
А его Аленушка гадала на кольцах…
Выпало счастливым обернуться волками
Жизнь еще нуждается в добровольцах.
Здесь ведь радуга в окно — вышибает рамы,
Здесь Икарушка летал и позабыл свои раны,
За рекой — земляника, а за лесом — вечность,
Руку протяни-ка — вот тебе беспечность
И на всем белом свете столько света нету…
Виновато улыбаются поэты — лето.
Эх, русские сезоны — вечная тема
Для бессмертных строк да и для суицида.
Если ты буржуй — зачем тебе Кастанеда,
А если ты мыслитель — помирай от СПИДа.
Как дебил Иванушка нашел свое счастье,
А его Аленушка нашла седой волос…
Стал Иван царевичем — да близко ненастье,
Вой молитвы серый волк в полный голос.
Как легки у Господа радость со злостью
То от медом по усам, а то в горле костью,
Но пока он врет, в его правду верим
И для каждого из нас кусочек солнца попросим Мастеру Даниле — изумрудные двери,
А хитрому Балде — его болдинскую осень.
Эх, русские сезоны — святая обитель,
Где любите — не любите, а побьют батогами…
Хочешь быть крутым — так полезай в истребитель,
А не хочешь быть козлом — так не скачи под ногами!
Эх, русские сезоны, спрятаться где бы
От бессмертных строк да и от суицида…
Если ты герой — так вот тебе небо,
А если ты мыслитель — помирать не стыдно.
