Даниэль Клугер - Еврейские баллады

Кострами так запугана Севилья!
Великий инквизитор Торквемада
Над городом свои расправил крылья,
Ему костры — утеха и услада.
И многие в последний раз денницу
Увидели под смертный барабан.
И среди прочих брошен был в темницу
Несчастный дон Диего де Шошан.

И дочь его, красавица Сюзанна,
В накидке черной, укрывавшей плечи,
Явилась в трибунал, и как ни странно,
Сам Торквемада вышел ей навстречу.
И преклонив колени пред монахом,
В наряде скорбном, траурном чепце,
С безумною надеждою и страхом,
Она спросила о своем отце.

«Его греховность вижу я бездонной.
Бывает на причастии — и что там?
Глумится над распятьем и Мадонной
И зажигает свечи по субботам!..»
Сюзанна не поверила навету:
«От юности до нынешних седин
Он верен был церковному обету,
Он оклеветан, он — христианин!

Его позор и пытка ожидают,
А клеветник прикроется личиной!
А после казни — это каждый знает —
Доносчика одарят десятиной!
О господин мой, в этом нет сомненья,
В его вину поверит лишь слепец!
Не милости прошу, и не прощенья,
А справедливости, святой отец!»

«О, дочь моя, однако ты упряма! —
сказал монах, заслышав эти речи. —
Отец твой грезит возрожденьем Храма
И по субботам зажигает свечи!
Ответь сама: ужели не причина?
Утешься же и слез пустых не лей.
Ты, может быть, наивна иль невинна,
Но дон Диего — тайный иудей.

Его не пожалеют и святые,
Его двуличье душу разъедает.
Он тайно ждет еврейского Мессию,
И по субботам свечи зажигает…
А ты живи без скорби и боязни.
Никто тебе не смеет угрожать.
Но по закону ты должна при казни
Со мною рядом у костра стоять…»

…Невеселы воскресные парады.
Тревожным утром в солнечной Севилье
Стояла одесную Торквемады
Сюзанна в черной кружевной мантилье.
Произнесла легко слова пустые,
И улыбнулась раннему лучу.
Но накануне, может быть, впервые
Она зажгла субботнюю свечу…

Ночью шорохи и вздохи тихо вторят серенадам.
В опустевшем темном доме, в доме рода де Шошана
Анфиладой пышных залов смерть и страсть проходят рядом.
С женихом своим Родриго тайно встретилась Сюзанна.

Скоро тени побежали от бойницы к изголовью,
Скоро тени побежали от портала до портала.
И устав от поцелуев, опьяненная любовью,
На возлюбленного глядя вдруг Сюзанна прошептала:

«Мой отец погиб в мученьях, на костре, не в поле бранном.
Дон Диего был богатым, но богатство отобрали.
И в темнице, перед казнью он поведал о приданном —
Мараведи и дукаты он оставил здесь, в подвале.

Он приданное оставил, и хочу сказать тебе я:
Лишь о золоте узнает инквизиторская свора,
Ни дуката не получит дочь сожженного еврея,
Но богатства не отнимут у кастильского сеньора!

Он был против нашей свадьбы, но в темнице согласился,
Дал свое благословенье сквозь тюремную ограду.
Но просил он перед смертью, чтобы ты на мне женился
По закону Моисея, по еврейскому обряду».

Он услышал эти речи и невольно содрогнулся:
«Я готов жениться, только что за странная идея?
Что за дикость, дорогая? Не иначе, он свихнулся!
Мне — венчаться у раввина?! Превратиться в иудея?!»

И нахмурилась Сюзанна и заметила бесстрастно:
«Кроме нас и рабби Симхи знать о том никто не будет.
Успокойся, мой любимый, ты пугаешься напрасно.
Он послушен выше меры — все, что следует, забудет».

И сказал жених беспечно: «Ты права, чего бояться?
Нарушать отца веленье не желая и не смея,
Дорогая, я согласен хоть сегодня обвенчаться
По еврейскому обряду, по закону Моисея!»

После этих слов внезапно распахнулись двери спальни.
Никуда ему не деться от безжалостного взгляда!
Заложив за спину руки, головой качал печально
Сам великий инквизитор, фра Томмазо Торквемада,

И промолвил инквизитор: «Я отказывался верить!
Ради золота чужого ты готов Христа оставить?
Кто падение такое согласился бы измерить?
Кто испорченную душу согласился бы исправить?»

И от этих слов дохнуло палачом и эшафотом,
И холодное дыханье, по карнизу пробегая,
Вдруг чела его коснулось и покрыло смертным потом.
Дон Родриго пошатнулся, прошептал: «О, дорогая…»

А она смотрела, словно ничего не замечала,
Равнодушно возлежала на разбросанных подушках.
Он воскликнул исступленно: «Это ты меня поймала,
Вероломная еврейка, искушенная в ловушках!»

Жениху на обвиненье так ответила Сюзанна:
«Накануне на свиданьи мне раскрыл глаза Создатель!
У тебя на пальце перстень из сокровищ де Шошана!
Это значит, мой любимый, ты — доносчик. Ты — предатель».

…И опять ночные звуки тихо вторят серенадам.
В опустевшем темном доме, в доме рода де Шошана
Анфиладой пышных залов страсть и смерть проходят рядом.
Вспоминает о любимом вероломная Сюзанна…

Рабби Эзра де Кордоверо,
(Это имя давно забыто)
Шел на площадь во славу веры
В размалеванном санбенито.
А дорога вела от порта —
Каравеллы и кабаки.
И вослед поминали черта
Суеверные моряки.

Он чуть слышно звенел цепями,
О пощаде просить не смея.
А потом поглотило пламя
Обреченного иудея.
И не выдержав отчего-то,
Тихо молвил: «Шма, Исраэль…»
Капитан испанского флота
Дон Яаков де Куриэль.

Он рожден был в еврейском доме,
Окрещен был еще мальчишкой.
Ничего он не помнил, кроме
Странных слов — да и это слишком.
Ни злодея, ни супостата
В осужденном он не признал.
Он увидел в несчастном брата
И прощальный привет послал.

Что за игры — паук и муха?
Благородство — и без награды?
И молитва достигла слуха
Инквизитора Торквемады.
И опять палачу работа:
Шел, с усмешкою на устах,
Капитан испанского флота
В санбенито и кандалах.

Рев раздался, подобный грому,
Грохот, будто на поле бранном
Моряки, накачавшись рому,
За своим пришли капитаном.
Разбежались монахи, хору
Спеть «Те Деум» не стало сил:
Разношерстную эту свору
Будто дьявол с цепи спустил!

Нет отчаяннее ватаги!
Не страшились свинцовой вьюги,
И кастильские сбросив флаги
Добрались они до Тортуги.
Он с молитвой смешал проклятья,
Под картечи шальную трель.
Месть раскрыла тебе объятья,
Дон Яаков де Куриэль!

…Как-то вечером, после боя
Он задумчив стоял у грота,
Разговаривал сам с собою.
Он шептал: «Хороша охота…
Только ночи мои пустые,
Поскорее бы новый день…»
Услыхал он шаги чужие
И увидел чужую тень.

И спросил он: «Ты не был с нами
Ни в Сант-Яго, ни в Да-Пуэрте?»
Незнакомец сверкнул очами
И ответил: «Я — Ангел Смерти!
Сделал ты океан могилой
Всем встречавшимся на пути.
Ты молился с такою силой,
Ты заставил меня прийти!

И хочу я сказать по чести,
Хоть душе твоей будет больно —
Я помог этой жаркой мести,
Но теперь я прошу: „Довольно!“
Я с тобою был не однажды,
Книгу Смерти с тобой листал.
Утоление этой жажды.
Невозможно — а я устал».

Он оплакал свою подругу —
Шпагу, сломанную у гарды.
Без него ушли на Тортугу
Каравеллы его эскадры.
«Забирай меня, гость проворный!
Я остался на берегу!»
Но потупился ангел черный
И ответил: «Я не могу…»

Он омыл в океане руки,
Сшил одежду из парусины.
На борту турецкой фелуки
Он добрался до Палестины.
Дуэлянтом, бреттёром, с целью
Бросить вызов, послать картель —
Так ступил на Святую Землю
Дон Яаков де Куриэль.

И раввина найдя святого
В синагоге старинной, в Цфате,
Пожелал он услышать слово
О прощении иль расплате.
И раввин отвечал: «Посланник
Мне поведал, из Высших Стран,
Не осудят тебя, изгнанник,
Не простят тебя, капитан».

Он старался забыть о битвах.
Не желая сдаваться горю,
Он все дни проводил в молитвах —
Но ночами спускался к морю.
Жизнь, раздвоенная тоскою,
Не плоха и не хороша.
Может быть, потому покоя
Не находит его душа.

Он является в лунном круге —
Неподвижен, одежды белы:
Не идут ли за ним с Тортуги
Быстроходные каравеллы?
Пять веков, каждой ночью лунной
Из-за тридевяти земель
Ждет корсаров своих безумный
Дон Яаков де Куриэль…