ИСАЙ АВЕРБУХИзбранное
И - свершилось: среди бела дня
Рассечена железная граница...
Шалом, Свобода! Узнаешь меня?
Иду к тебе, желанная Царица,
К твоим дарам счастливо причаститься.
Готов влюбиться я в твою красу
И поклоняться, как Прекрасной Даме.
Но та, Другая, что в себе несу,
Та, Первая, которую годами
Растил в душе, как сказочную быль,
С которой и в тюрьме свободен был,
С которою, сладчайшею из женщин,
Сошелся тайно, преданно любил
И гордо жил, не будучи повенчан,
Она - со мной.
И нынче ей, Другой,
Испытанной и самой дорогой,
Перед тобой, свободная Европа,
Я присягаю в верности до гроба:
Всегда и всюду быть самим собой!
27 ноября 1971,
Вена
К библейским буквам сердцем я приник,
Душа ивритом жаждет окропиться,
Но в ней царящий русский мой язык
Своею властью не готов делиться.
Который год, живя в родной стране,
Я речь ее позорно не осилю,
Пока гудит он, русский стих, во мне,
Как самолет, несущийся в Россию.
И вновь, отравлен и заворожен,
Целую музу русского барака,
Склонясь над нею с поднятым ножом,
Как Авраам - над телом Исаака.
1974,
Иерусалим
Россия-мать, Россия-сука!
А. Синявский.
И вновь - Синай. Синай, крутой страницей
В мою судьбу, наверно, ты войдешь...
Мы в декабре стояли на границе;
Густела ночь, и лил холодный дождь.
И ветер дул, холодный и свистящий,
А ты не спи - границу карауль…
Но как-то вдруг в песке нашли мы ящик,
Сосновый ящик от советских пуль.
Как знак войны и горького привета
От дальней-дальней северной земли.
Еще не близко было до рассвета,
И мы костер - согреться - разожгли.
Мы упоенно грелись под навесом,
А ветер дул, и ночь была темна;
Мы вспоминали с другом об Одессе –
В костре горела русская сосна.
Ах, мать-Россия, пулями своими
Зальешь ты мир, терзая и губя.
Россия-сука, проклятое имя,
Я все равно еще люблю тебя.
И до сих пор тебе спасенья жажду
И вслед тебе с надеждою смотрю.
Хоть ты меня еще убьешь однажды,
Я все равно тебя благодарю.
Благодарю, что годы без ответа
К тебе взывал я в муке и тоске,
Благодарю за то, что в жизни этой
Я говорю на русском языке.
Благодарю еще за то, что знаю:
Мне от тебя погибель суждена
За то, что здесь, в глухой ночи Синая,
Меня согрела русская сосна.
31 декабря 1977
В пустыне Иудейской,
На базе, где служу,
Звучит язык еврейский,
Куда ни погляжу.
И носятся завзято,
Как будто во хмелю,
Еврейские ребята,
А я их так люблю.
Рассар* их чуть с приветом,
И что ни час - миздар**,
А я у них при этом
Еврейский санитар:
Заботу и сердечность
Яви и будь им друг.
А по пустыне вечность
Раскинулась вокруг.
Еврейская природа,
Еврейская еда.
Хоть не дана свобода
Солдату - не беда.
Над головой повисли
Густые звезды. Ночь.
Безрадостные мысли
Я прогоняю прочь.
Свободы, верно, нету,
Но, плакать не спеша,
Еврейские сонеты
Творит моя душа.
*Рассар (иврит) - старшина.
**Миздар (иврит) - построение.
Пронзительно мечтает
И весело поет,
А по небу летает
Еврейский самолет.
И гордо сердце бьется:
Моя, моя страна!..
Но в небесах смеется
Скептически луна.
Смеется с укоризной
И словно бы в укор.
Безумной жаждой жизни
Я полон до сих пор.
Забывши, что однажды,
Как все вокруг, умру,
Я полон этой жажды,
Особо поутру.
Мне дух дороже хлеба,
Я холоден к вещам,
Но что-то колет слева,
Особо по ночам.
Не век, не без предела
Нам по земле скакать –
Мне часто стало тело
На это намекать.
Однажды, мол, устанет
Резвиться, горячась,
И неизбежно грянет
Его последний час.
И сгину в бездорожье
И невозвратной мгле.
Но мне при этом все же
Лежать в Святой земле.
Здесь, где цветет весною
Любимая страна.
Не смейся надо мною
Скептически, луна!
1990
Кто поймет меня? Кто посочувствует мне?
Я чужой, я чужой в этой жесткой стране,
Я трагически чувствую день ото дня,
Как вокруг не хотят и не любят меня.
Я подавлен, разбит и почти позабыл,
Что когда-то страну эту очень любил,
Видел в ней и судьбу, и надежду свою,
И готов за нее был погибнуть в бою,
И мечтал послужить ей с открытой душой.
Как же вышло, что здесь я настолько чужой?..
И каким отвратительным смрадом разит,
Когда только и слышу, что я паразит:
Все они за меня погибали в бою,
А вот я лишь беру - ничего не даю,
И поэтому беды их - все от меня,
Так порою тебе и заявят, кляня.
Этой лжи не придумать подлее и злей,
И безумней. Но спорить не вздумай ты с ней –
Лишь впустую потратишь бессчетные дни,
Потому что и сами не верят они
В свои дикие речи, а просто, губя,
Объясняют тебе, что не любят тебя.
И еще расскажу в глубочайшей тоске:
У себя на работе я на волоске,
А дурак, что почти на меня не глядит,
Правит мною и важно в начальстве сидит.
Ясно даже ему, что талантливей я.
Ну и что? Ведь страна-то - его, не моя!
Но я тоже считаю ее ведь своей!
Ах, наивный и глупый галутский еврей,
До сих пор ты у этих иллюзий в плену.
Он - не ты воевал ведь за эту страну!
И не вспомнят - здесь в памяти словно провал, -
Что и я, что и я за нее воевал.
Но довольно мне ныть над судьбою своей;
Я обычный галутский советский еврей.
Не впервые с евреями в жизни земной
Приключается то, что случилось со мной.
И во все времена, не любя и браня,
Никакая страна не приемлет меня.
Ах, Израиль, ты - светоч в галутской судьбе,
Но граница - стеною. Пробьюсь ли к тебе?
1978
Рассвет. Над Израилем - осень.
Идут проливные дожди,
И гром устрашающе грозен,
А я улыбаюсь: «Гряди!»
И вот вспоминаю, как небыль,
Тех дней неуютную даль,
Когда посеревшее небо
Во мне разливало печаль.
А нынче мне дождь - как награда.
Не зря я сегодня зовусь
Нотеа - работником сада
И в сердце, признаться, горжусь,
Что вышел на эту дорогу.
А что там еще впереди? –
Как будто взывают к итогу
И осень, и эти дожди.
Немного счастливых улыбок
Я вызвал на этой земле
И столько грехов и ошибок
Наделал, блуждая во мгле.
И буду наказан, быть может,
Прощения не заслужив.
Но все же не попусту прожит
Тот путь, где поныне я жив.
Где в рое пустых и ненужных
Страстей, отравляющих кровь,
Бывала и верная дружба,
И подлинный труд, и любовь.
Где все же прибился к причалу,
Лишенный ветрил и руля,
И выстоял - и обласкала
Мне душу Святая земля.
Где принял судьбою не ветхий,
А вещий и вечный Завет,
И в сердце сияет нередко
Его исцеляющий свет.
И все-таки сущая правда,
Что, веря, молясь и любя,
Уже ничего мне не надо
На этой земле для себя.
Слетают незрячие страсти
С души усмиренной моей:
Ни славы не жажду, ни власти,
Ни денег, ни новых друзей.
А только стоял бы Израиль,
Да если б Россия спаслась,
И мир, что расколом изранен,
