Георгий Шенгели
(1894–1956)
Собрание стихотворений
На этой могильной стеле,
Прохожий добрый, прочти:
Здесь лег на покой Шенгели,
Исходивший свои пути.
Исчез в благодатной Лете
Тревожный маленький смерч.
А что он любил на свете?
Нинку, стихи и Керчь.
25 марта 1941
Песчаных взморий белопенный лук,
Солончаковые глухие степи.
И в тусклом золоте сгущенных сепий
Вздымается оплавленный Опук.
Раздавленный базальт, как звенья цепи,
На сланцевых боках означил круг.
Волчцы и терн. И тихо вьет паук
Расчисленную сеть великолепий.
Потоки вздутые остылых лав
Оставили железно-бурый сплав
И пыл свой отдали в недвижный воздух.
И медленный плывет свинцовый зной,
Растягиваясь в колоссальных звездах,
В рубинных радугах над крутизной.
1916
Обволокла медовая смола
Жука металло-голубое тело,
И капелька округло отвердела,
И надолго под хвоей залегла.
Волна над новым дном поголубела,
На отмелях прозрачна и светла,
И тенью мимолетного крыла
Легко мутнели в ней чешуйки мела.
И трубка пенковая предо мной
Темнеет матовой золотизной,
И мутен желтопламенный янтарик.
И тихо в нем, как в волнах облака,
Включен металло-голубой фонарик.
В моей руке — далекие века.
1916
Угрюмый облик обожженной глины
И смуглый звон чеканных кирпичей
Милей, чем плавный пересвет лучей,
Которыми звездились турмалины.
Я ювелиром был, ловцом огней,
Чей хладный пламень выбрали павлины,
Но прогудел полынный ветр былины,
И вот в кувшины звонко бьет ручей.
Где небо серо над безводным логом,
Где зной ложится бронзовым ожогом
На высушенные песком тела, –
Кирпичные там водоемы встанут,
И волны свежие, светлей стекла,
Отрадно в чаши глиняные грянут.
1916
Где воды пресные, прорвав скупой песок,
В зеленой впадине кипят холодным горном,
На сланце слюдяном, под очервленным терном
Иссохший кожаный полуистлел мешок.
И слитков золота нетронутый поток
Ползет из трещины, опутываясь дерном,
А в двух шагах скелет в стремлении упорном
Лоскутья рук простер на выжженный восток.
В миражном зеркале расплавленного ада
На дальнем западе сиерры Эль-Дорадо
И здесь в оазисе — предельный бег пустынь.
И грезу знойную навек покрыли травы.
Лишь бульканье ключа плывет в глухую синь.
Да воя волчьего случайные октавы.
1916
Песком серебряным и пылью слюдяной
Сухой сверкает грот, закатом осиянный.
Сквозь плющ нависнувший и занавес лианный
Вплывает медленный вечеровой прибой.
Бюро, изрытое топорною резьбой,
И человек за ним — угрюмый и туманный –
В камзоле шерстяном времен британской Анны
Сжимает Библию мозолистой рукой.
Три века залегло от смерти Робинзона
До пламеней, что жгут вспоившее их лоно,
Что вьют багряный вихрь на стогнах у дворцов.
Но неистлевший прах священника скитаний
Всё льет свой вкрадчивый неуловимый зов, –
Зов к берегам чудес, в страну очарований.
1916
Обмякший пляж. Коричневая глина.
Оливковый базальт — галопом глыб.
В глухой воде — клинки холодных рыб
И ветровых разбегов паутина.
Прочерчивает бухтовый изгиб
Отполированный плавник дельфина,
И в вечер уплывает бригантина,
И гаснет вымпела червленый шип.
Топор и карабин, бурав, лопата,
Кремень, брезента клок, моток шпагата,
И я один — покинутый марон.
Но вольным вижу я себя Адамом.
Мой лоб загаром новым опален.
Мне Библией — земля. И небо — храмом.
1916
Безводно-белые сухие облака
Над белым городом, обрезанным квадратом,
В пустыню брошенным, в сияющие пятна
Закаменевшего навек солончака.
Подложной библии тяжелая рука
Над жизнью избранных простерлась необъятно.
Но гневно сорваны и кинуты обратно
Шипы упругие тернового венка.
Безводны облака над рыжею пустыней.
Напоен жаждою солончаковый иней,
И время грузное иссохло в вышине.
Но в храме мраморном склоняются в поклоны,
Звеня кинжалами на вышитом ремне,
Священники земли — угрюмые Мормоны.
1916
Над белизной одежд ореховые лица.
Светило белое в глазах повторено.
Осталось позади былого моря дно,
И бешено взята мятежная столица.
Здесь — громовой парад. А там — за птицей птица.
Там трупы вздутые навалены в одно,
И небо токами дрожащими полно,
И, чуя тление, взывает кобылица.
Позеленелую развеивая медь,
Сияет куполом упорная мечеть.
Распахнутая дверь дымится, точно рана.
И вор оглядчивый в сияньи рдяной мглы
Берет из твердых рук убитого муллы
Парчовый фолиант столетнего Корана.
1916
Исчерченный коринфскою резьбой
Иконостас из черного ореха.
Сгоревшего полудня льется эхо
Из купола струею голубой.
И бледным золотом дрожащий зной, –
Шипы уже незримого доспеха, –
Зигзагом быстрым, молниею смеха
У закоптелых ликов — как прибой.
Забытый порт Святого Иоанна…
В долине — церковь, где молчит осанна;
Безмолвный храм Тезея на холме.
И выше всех, в багряной мгле заката,
Над пропастью, на каменном ярме,
Гранитный трон — могила Митридата.
1916
Курганов палевых ковыльные уклоны.
В нагретой тишине курлычут журавли.
Дорога тонкая. И в золотой пыли –
Степных помещиков льняные балахоны.
А там — часовенки дубовые пилоны
На берегу пруда свой темный мох взнесли,
И хмурый грузный лад невспаханной земли –
Как закоптелый лик раскольничьей мадонны.
Отрадно воду пью из ветхого ковша,
И тихой радости исполнена душа
И льнет молитвенно к преданьям стен омшелых.
Но в тайной глубине поет степная даль,
И сладко мыслится о дымчатых пределах,
Где залегла в полынь былинная печаль.
1916
Песком и глиною утоптан плотный пол.
Холщовый полумрак и холодок палатки.
Густой полынный дух, прибой прерывно-краткий –
Их бриз вечеровой в одно дыханье сплел.
За поднятой полой курганный сизый дол.
Раскопок медленных нахмуренные складки.
И на земле могил тяжелые рогатки,
Телеги скифские и варварский прикол.
Закат отбагровел на заводях Сиваша.
Работа кончена. Костры. Уха и каша.
И говор сдержанный усталых копачей.
Здесь — мусикийский звон и вещий выклик Дива, –
Могила юного. И в благости лучей
Селена тихая у тихого залива.
1916
Зеркальный шар лилового стекла
Меж яхонтовых гроздий винограда.
Из травертина грузная ограда,
И даль холмов — как сильный взмах крыла.
Так нежно италийская прохлада
В извивы дымной тени протекла, –
И мысль, отточенная, как стрела,
Размягчена в округлых волнах лада.
Где алый зной покоят мягко мхи,
Латинские усталые стихи
Поют, как медленный ручейный лепет, –
И вижу в быстрой смене, как Эней
Под звонким вихрем легкий парус крепит
И пенит синь неведомых морей.
1916
На гладкой мартовской полянке,
Где первые так нежны мхи,
Я выстрогал прямые планки
Из мягкой кремовой ольхи.
Оклеил шелком, руль наставил
И в голубую высоту
Аэропланом их направил,
Легко дрожащим на лету.
И тонкая в руке бечевка
Виолончельною струной
Поет отточенно и ловко,
Впивая ветер молодой.
И упоенный этой дрожью,
Впитав ее отрадный мед,
Потом иду по бездорожью,
Как будто совершив полет.
1916