Антония Поцци
Стихи разных лет
Антония Поцци (1912–1938) — дочь крупного миланского адвоката Роберто Поцци и представительницы знатного североитальянского рода, графини Лины Каванья Санджулиани. В 1935 году закончила филологический факультет Миланского университета, защитила диплом по творчеству Флобера. Со студенческих лет дружила с поэтом Витторио Серени. Интересовалась философией, владела несколькими языками, включая древнегреческий и латынь. Стихи писала с детства, но первая стихотворная книга «Слова» вышла уже после ее смерти: в отчаянии от жизненных неудач двадцатишестилетняя Антония Поцци отравилась.
В предисловии ко второму изданию «Слов» в 1948 году Эудженио Монтале назвал автора «единственной подлинной женщиной-поэтом, которую видела Италия в двадцатом веке». Стихи Поцци, многократно переиздававшиеся в Италии, к настоящему времени переведены на английский, французский, немецкий, испанский и другие языки, опубликованы ее дневники и письма. На 66-м Венецианском кинофестивале в 2009 году был показан документально-игровой фильм режиссера Марины Спада «Стихи меня хранят», роль главной героини исполнила итальянская актриса болгарского происхождения Елена Гяурова.
Книга стихов Антонии Поцци «Слова» готовится к печати в Издательстве Ивана Лимбаха.
Вспоминаю сентябрьский день
на Монтелло. Я — ребенок еще,
с тощей косичкой и зудом
от дикого лазанья на коленках.
Отец, забравшись в окоп,
вырытый в каменистом пригорке,
рукой мне показывал вдаль, сквозь расщелину,
на Пьяве[1], на те холмы, говоря
о войне, о себе, о своих солдатах.
В тени холод остролистой травы
ощущали икры; в глубинах земли
корни еще, может быть, тянули
последние капельки крови. Но я горела
желанием выпрыгнуть вон,
в наглое солнце, чтобы сорвать
горсточку ежевики.
1929
Под солнечным зноем
в тесной лодке
озноб —
чувствовать против моих коленок
мальчика чистую наготу,
упоение мукой — носить в крови
то, о чем он не знает.
Санта Маргерита, 28 июня 1929
И тогда — если случится, что я уйду,—
останется что-то
от меня
в моем мире —
останется слабый след тишины
среди голосов —
тонкое дыхание белого
в сердце лазури —
И однажды ноябрьским вечером
хрупкая девочка
на углу улицы
будет продавать хризантемы,
и будут звезды,
холодные, зеленовато-далекие —
И кто-то заплачет —
кто знает, где — кто знает, где —
И кто-то будет спрашивать хризантем
для меня
в мире,
когда случится, что без возврата
я буду должна уйти.
Милан, 29 октября 1930
Если какое из бедных моих слов
придется тебе по сердцу,
и ты мне об этом скажешь
хотя бы только глазами,
я распахнусь перед тобой
улыбкой счастливой,
но все-таки буду дрожать,
словно маленькая юная мама,
что краснеет,
от прохожего слыша,
как младенец ее прекрасен.
1 февраля 1933
Над кручей, что одела в нежную зелень
юное хлебное поле,
на ослике
женщина
едет верхом —
между коленок, у мирного чрева
держит сына,
чтоб спал он в покое,
не ощущая толчков —
пристально глядя, как тучами
даль занавешена неба,
обе полы плаща
поднимает
высоко-высоко —
и укрыт с головою
ребенок —
пишут так на иконах
Марию, в бегстве ее —
16 мая 1933
Полукруглою бровкой
обкошенная трава
обступает амбары —
как будто желая
очертить на земле
круг вершин,
что высокое небо
сжимает —
На почернелом пороге
две девочки
смотрят в кувшин молока
одна — улыбаясь —
Перед ними — гора
в этом вечере тихом —
словно ангел огромный,
заслонивший крылами
лик в затаенной молитве —
12 сентября 1933
Восходила я в день высокий, живущий
за елями,
я гуляла полями, горами
светлыми,
по озерам ледовым скользила — и тайную
песнь шептали мне волны
плененные —
проходила белые реки, окликая по имени
горечавки цветы
уснувшие —
засыпала в снегах безмерного
города цветов
погребенного —
я жила на горах
как колючий цветок —
и смотрела на скалы,
высокие рифы
морей ветровых —
и дальнее пело во мне
лето
и жгучими рододендронами
в крови моей полыхало.
1 февраля 1934
Туман. Говор камней
в руслах. Воды голоса
внизу, от снегов, в ночи.
Ты на соломе
мне одеяло стелешь;
крепкими твоими руками
плечи мне укрываешь,
чтобы я не замерзла.
А я — размышляю о тайне
великой, живущей
в тебе, за гранью тихого
твоего жеста — о чувстве
человеческого нашего братства,
без слов, средь огромных
горных уступов.
И, может быть, больше звезд
и безмерных тайных путей
меж нами, в этом молчанье,
чем в целом небе, простертом
за пеленою тумана.
Бреиль, 9 августа 1934
Снегом засыпанный дом
протекает. Капель
стук монотонный
пронзает меня.
Так, распадаясь,
всякая вещь болит.
Но вдали,
за покровами солнца, за робкими бликами,
за цветовыми переходами дня,
смиренно живет
мир травы и земли.
Корни
в недрах горы,
весны соблюдая обеты,
затаились,
и знаю лишь я
по имени каждый цветок,
что еще расцветет,
знаю кусочек глины, знаю тот луч света,
под которым впервые блеснет
листиков нежная плоть.
Корни
хранят всех начал
погребенный секрет
в недрах горы глубоко
и то, чьей силою вновь выхожу на свет —
бледным, бесстрашным
ростком.
15 февраля 1935
В этих домах каждым жестом
твердят о надеждах,
которым не сбыться.
В печи зажигают огонь,
дыхания облако выпуская,
и в каждом сердце — горит
завтрашняя заря.
Вечереет — ты, словно бабочка,
меж двух стебельков
крылья сложила,
испугавшись дождя.
30 мая 1935
Обниму тебя, чтобы чуять твое тело,
покоем полное, близкое к смерти —
такое прохладное, сухое,
рядом с моим дыханьем.
Слов не надо; будем вместе слушать
ровное сердцебиенье,
пока не настанет
единственное, последнее
переполнение
жизнью.
Оттуда, с берега темных озер,
обернувшись, чтобы взять с собой еще света,
иными, совсем голубыми глазами
взгляни на меня обновленно.
Ныне, к коленям твоим прижавшись,
скрываясь в твое глубокое лоно,
вровень делаюсь я
смертному твоему весу, что исчезает.
И не разделит нас с тобой земля,
но для обеих
темна и легка станет.
1 мая 1937
Ты — трава, и земля, и такое чувство,
словно кто-то ступает ногами босыми
по свежей пахоте поля.
Для тебя я надела мой красный передник
и вот наклоняюсь над этим ручьем,
беззвучно затерянным в пазухе горной;
знаю: мгновенье
— полдень заплещет
зябликов трелью —
и прольется твое лицо
в светлое зеркало, вместе с моим.
9 января 1938
