Уильям Блейк - Стихи в разных переводах

Little Fly,
Thy summer's play
My thoughtless hand
Has brush'd away.

Am not I
A fly like thee?
Or art not thou
A man like me?

For I dance,
And drink, and sing,
Till some blind hand
Shall brush my wing.

If thought is life
And strength and breath,
And the want
Of thought is death;

Then am I
A happy fly,
If I live
Or if I die.

 Бедняжка муха,

Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.

Я — тоже муха:
Мой краток век.
А чем ты, муха,
Не человек?

Вот я играю,
Пою, пока
Меня слепая
Сметет рука.

Коль в мысли сила,
И жизнь, и свет,
И там могила,
Где мысли нет,

Так пусть умру я
Или живу,
Счастливой мухой
Себя зову.

Жаль мотылька!
Моя рука
Нашла его
В раю цветка.

Мой краток век.
Твой краток срок.
Ты человек.
Я мотылек.

Порхаю, зная:
Сгребет, сметет
Рука слепая
И мой полет.

Но если мыслить
И значит — быть,
А кончив мыслить,
Кончаем жить,

То жить желаю
Мой краткий срок,
Весь век порхая,
Как мотылек

Бездумно танец
Мотылька
Оборвала
Моя рука.

А чем и я
Не мотылек?
Ведь нам один
Отпущен срок:

Порхаю
И пою, пока
Слепая
Не сомнет рука.

Считают: мысль
Есть жизнь и свет,
А нет ее
И жизни нет;

А я порхаю
Над цветком
Таким же точно
Мотыльком!

Малютка мошка,
Ты так хрупка!
Тебя сгубила
Моя рука.

А чем не мошка
Я, человек?
Ведь ненамного
Мой дольше век.

Пою, танцую,
Кружусь, пока
Меня не сгубит
Судьбы рука.

Но если разум
Для нас — как свет,
И где нет мысли
Там жизни нет,

То жить ли буду
Иль смерти ждать,
Счастливой мошкой
Хочу летать.

Летунья-мошка,
С перин цветка
Тебя стряхнула
Моя рука.

А я — не мошка
Тебе под стать?
Мне сходной доли
Не миновать.

Я тоже праздно
Кружусь, пою,
Но рок загубит
И жизнь мою.

Коль мысль есть сила
И жизнь сама,
И равен смерти
Недуг ума,

Блаженство мошки
Познать спешу
Живым ли буду,
Иль смерть вкушу.

Летун проворный,
Твой летний бал
Рукой небрежной
Я вмиг прервал.

О мотылек!
Ты мне сродни.
Ведь сочтены
Часы и дни.

Вот я играю,
Резвлюсь, сную
Но не прервут ли
И жизнь мою?

Пусть жизнь есть мысль,
И жар, и свет,
А смерть есть тьма,
Где мысли нет,

И там, и там
Я лишь на срок.
И счастлив я
Я мотылек.

The modest Rose puts forth a thorn,
The humble Sheep a threat'ning horn;
While the Lily white shall in love delight,
Nor a thorn, nor a threat, stain her beauty bright.

Есть шип у розы для врага,
А у барашка есть рога.
Но чистая лилия так безоружна,
И, кроме любви, ничего ей не нужно.

Шипы для защиты испытаны Розой.
Своей красоты не пятнают угрозой
В любовном всесилии лишь белые Лилии,
Восторженно льющие свой блеск в изобилии.

Тернием колет Роза, строга.
Овечка, грозя, подымает рога.
А Лилея, бела, для любви расцвела,
Не угрозой, нетерньем — красотою взяла.

Стыдливая Роза шипами грозит,
Овечка-тихоня боднуть норовит
Любит открыто лишь белая Лилия
И не вершит над собою насилия.

Тронь скромницу-розу — уколет до крови,
А у барашка рога наготове.
Лишь лилия в белом своем одеянии
Струит нам любви беззащитной сияние.

У робкой розы — шипы защита.
Овечка рогом грозит сердито.
У белой лилии — другая сила:
Бутон раскрыла и — ослепила.

У Розы найдутся шипы для врага.
Барашек поднимет врага на рога.
А нежной Лилее защиты не нужно —
Нет лучше оружья, чем быть безоружной.

I wander thro' each charter'd street,
Near where the charter'd Thames does flow,
And mark in every face I meet
Marks of weakness, marks of woe.

In every cry of every Man,
In every Infant's cry of fear,
In every voice, in every ban,
The mind-forg'd manacles I hear.

How the chimney-sweeper's cry
Every black'ning church appals;
And the hapless soldiers sigh
Runs in blood down palace walls.

But most thro' midnight streets I hear
How the youthful harlot's curse
Blasts the new-born infant's tear,
And blights with plagues the marriage
                                                        hearse

По вольным улицам брожу,
У вольной издавна реки.
На всех я лицах нахожу
Печать бессилья и тоски.

Мужская брань, и женский стон,
И плач испуганных детей
В моих ушах звучат, как звон
Законом созданных цепей.

Здесь трубочистов юных крики
Пугают сумрачный собор,
И кровь солдата-горемыки
Течет на королевский двор.

А от проклятий и угроз
Девчонки в закоулках мрачных
Чернеют капли детских слез
И катафалки новобрачных.

Размышляя о Правах,
Я по Лондону брожу.
В каждом взоре вижу страх,
Страх и горе нахожу.

В каждом крике каждых уст,
В хоре детских голосов,
Каждый шорох, каждый хруст
Ржанье ржавых кандалов.

Церковь каждую клянут
Трубочистов черных кличи,
Вопли ветеранов льют
Кровь — в дворцовое величье.

А в ночи — всего лютей
Шлюхи визг, чернотворящий
Новорожденных — в чертей,
Новобрачных — в прах смердящий.

По узким улицам влеком,
Где Темза скованно струится,
Я вижу нищету кругом,
Я вижу горестные лица.

И в каждой нищенской мольбе,
В слезах младенцев безгреховных,
В проклятьях, посланных судьбе,
Я слышу лязг оков духовных!

И трубочистов крик трясет
Фундаменты церквей суровых,
И кровь солдатская течет
Вотще у гордых стен дворцовых.

И страшно мне, когда в ночи
От вопля девочки в борделе
Слеза невинная горчит
И брачные смердят постели.