Николай Векшин - Забавные рифмы

А хочешь, мы всё бросим и уедем?
Рванем на море, в горы и тайгу.
На яхте поплывем вдали от брега.
Иль покорим Эльбруса крутизну.

А хочешь, с рюкзаками за спиною
Среди красот лесных простор Саян
Пройдем вдвоём нехоженой тропою.
А можем покорить весь океан…

А хочешь, полетим в аэроплане,
Воздушный шар под небо вознесем.
Откроем даль. В неведомые страны
Мы запах приключений принесём.

А хочешь, покатаемся на танке,
Завалимся на нём к своим друзьям.
Или взломаем сейф в швейцарском банке,
Потом соря деньгами там и сям…

А хочешь… Ну, скажи – чего ты хочешь!
Зачем в глазах твоих печально и темно?
«Я думаю, ты можешь, но не хочешь.
Ведь я тебя хочу уже давно!».

Дорога притворилась небом.
Цикады запели о жизни.
Гулко звучит шагов эхо.
Лягушка на лапках прыгает.

Звонкий плеск воды в реке.
Прохожий закурил сигарету.
Подбородок и губы в полумраке.
У асфальта по запаху горечи нету.

Льёт дождь. Черное многоточие птиц.
Ливень красит черным заборы.
Гроза дождем сшивает небо и землю, как нить,
Струи прыгают, как лягушки-уморы.

Гроза стихла и ушла на восток.
Иду домой по пустынной улице.
Фонарь пёсиком кусает ночи бок.
Купол тишины раскинулся блюдцем.

Сердце затрепетало в ночи, предчувствуя.
По-детски в ночи звёзды чисто запели.
Сонмы смыслов в ночи замерцали, не мудрствуя.
Перед красотой ночи все слова прибалдели.

Попрятались вглубь уголки сознания.
Вселенная в любви не мнительность.
Свет смыслов устыдился великолепия.
Язык в ночи потерял убедительность.

Дом бытия есть Любовь. Любовь и только.
Луна желтыми руками тянет на себя покрывало.
Любовь – наш Дом. Звёзд-то сколько!
Тишина с ногами ночью укрывается одеялом.

Вот мой домик. Скрипит калитка.
С шумом падают яблоки прочь.
Абрикосы пахнут. Ползет улитка.
Тихо. Недурственно. Август. Ночь.

Средь роскоши, ролс-ройсов, лимузинов,
В густой толпе охранников-верзил
Она шагала гордо и счастливо.
Ла-Манш у ней автограф попросил!

Казалось, что глаза её пылали.
Пилот забылся в суетном бреду.
И аж вспотел над ним иллюминатор.
И – самолет с небес упал ко дну…

Она смотрела в небо голубое,
Пилот её упрямо целовал…
И море билось пенною волною,
И самолёт, как уточка, нырял.

Я – Моцарт. Он – Сальери.
И эти роли я нам сам распределил.
И движусь я к своей, заветной важной цели.
А он – к своей. И тоже – через жизнь.

В нем – лишь тщеславие и зависть.
Ядом брызжет его слюна на сточенных клыках.
И я вгоняю пули: выстрел, выстрел!
Мне серебра не жалко!
Видит Бог – бездарен он!
Огонь! Пах! пах! Ба-бах!!!..

Но он живуч, могуч.
С таким не сладишь,
Пока осиной не проткнешь егойный горб.
И гроб – поджечь его! Спалить!
Сальера может Моцарт своим же ядом опоить!
И дом его разрушить, рассмеявшись!..

В калейдоскопе межусобных войн
Погибли оба.
И вечность
Ухмыльнулась им вослед…

Прозрачный ясный день, немножечко весенний,
Слегка еще чуть-чуть холодный от зимы,
Пришел не торопясь, не вызвав потрясений,
Но отступила ночь, не стало больше тьмы.

Хвала ему, хвала! Теперь волшебным светом
Пронизан каждый дом, пейзаж и человек.
Обычный новый день, чуть солнышком согретый,
Вселяет радость жизни, хотя и не навек.

Он к вечеру уйдет в пространство привидений,
Растаяв синевой средь сумерек вдали,
Оставив грустный след прошедших треволнений
В душе у всех людей, у жителей земли.

Но будет новый день. Не для меня. Но будет
Из света и теней серебряный узор.
Немножечко тепла. Чуть-чуть вздохну всей грудью,
Слегка согреюсь вновь и – заглушу мотор.

Представьте: я стану серьёзным,
Лежащим спокойно в гробу,
Покрытый рыданием слёзным,
С морщиною скорби во лбу.

Всю жизнь неустанно трудился,
Потел и корпел, аки раб.
Богам никогда не молился.
А жил, хоть не евнух, средь баб.

Такой неподвижно-суровый
Я вас перестану смешить.
А день будет снова и снова…
Ох, как же мне хочется жить!

Но нет: закопают, зароют,
Засыплют сырою землей.
И черви сто дырок пророют
В мозоли моей трудовой.

Из мрамора или гранита
Накрытый холодной плитой
Я стану, как царь, знаменитый,
Великий, огромный, святой.

Но, слыша занудные речи
И глупых словес перезвон,
Расправлю я руки и плечи
И выйду куда-нибудь вон.

И, весело брякнув гитарой,
Шутя, улыбнусь, как всегда…
Не быть мне серьезным и старым!
И мертвым не быть никогда!

Глазами черными кровать
Манила шелком простыней.
Когда пришла пора вставать,
Поэт в трусах завис над ней.

Февраль! Налейте же чернил!
Я их залью в клавиатуру,
Чтоб март зимою закружил
И чтобы мачо распахнул фигуру.

Закружив нарядной юбкой,
Каблучками дробь отбив,
Дева робкая истомой
Смело в пляске вся горит.

Полетело небо к звезде?
Раскололась любовь о косяк?
Айсберг круто заскреб по стене?
Ох, поэт, ты с похмелья иль как?

Время в ступе растолочь —
Трудная задача.
Счастье мёрзнет. Кошка-ночь
От улыбок плачет.

«Горела свечка на столе…»
Так переплюнуть Пастернака!..
Кто высек стих средь лир в труде,
Тот, блин, не будет в строчках бяка.

Обнявшись то ли с мозгом, то ль с факелом,
Замахнулся пиит, приподняв кастет.
Оттого стих случился вдавленный.
Пьедестала плоть оседлал эстет.

Сопьемся, друзья! Налетай, стихеряне!
Проект ведь поддержан уже!
Пробьемся средь рифмы в экстаза нирване!
Пусть выберут лучшую ЖЕ!

Солнца труп, перелившись в страдание,
Тошнотворно терзался средь луж.
Рак и ВИЧ? Ерунда! Вот терзание:
Терпеливо читать эту чушь.

Прочтя «стихи от А до Я»,
Я в них не понял ни…чего.
И графоманская сопля
Не каплет с носа моего.

Помехи огненно кипели,
Терзая отреченный миг.
Прощайте адские мученья!
Поэт свой дар теперь постиг!

Возвратятся скалы,
Возвратятся реки.
В школу утром ходят
Дети-человеки.
В класс бы свой вернуться!..
Поучить уроки!..
Ведь еще не поздно
Стать не одиноким…

ПРО стихи ПРО ПРО и НАТО
ПРОтрындю я ПРОсто так.
ПРОпыхтеть поПРОще надо,
Между ПРОчим, пшик вПРОсак.

Средь Сциллы и Харибды гуляет Альбион.
Юннань бушприптом в Гринвич угрюмо погружен.
В фарватере кифары с ажуром Артемид
Сакрально стих маячит, бизань во лбу горит.

Нет, не путайте процедуру
С упаковкой и коньюктурой!
Чувства в слитки отливши сдуру,
Будьте счастливы рядом с дурой!

Я сегодня немного в ударе.
Я изыском тебя накормлю.
И в отменном и пьяном угаре
На бульваре страдаю и пью.

Ты курила, курила, курила, курила…
Взмахом кисти махала от Баха на пьяном снегу,
Поскользнувшись на корке арбузной под трезвою вишней,
Завернув сигарету и вишню для Баха в словесность-пургу.

На пышной холстине полозьями страстно
Хрустела скрипучая суть.
Отдаться скорее желала натура.
И вьюгам её не согнуть!

Не люблю ни пырей, ни елей,
Ни декорный борей до износа,
Ни псалмов, ни зоилов осей,
Ни кровей, ни словесных поносов.

Снова «крылья любви» у поэта,
Вновь его «зарыдала душа»…
Что-то снова меня затошнило
От «провалов глазниц». Хватит!.. Ша!..

«Оглашенным звучаньем ослов?»
Снова перл. Я тащусь и балдею.
Не могу подобрать нужных слов.
Я от рецки такой стекленею.
Прощевай, графоман, будь здоров!

Замолчала меж слов пустота.
Молча строчки без звука молчат.
Зарифмованы «кровь» и «любовь»,
Вместе с ними – «джокондинский взгляд».

Летом глупые сороки
Вылезают из берлоги,
Улетают на базар,
Покупают самовар…

В магазин торопилось желанье.
В ожиданье сын мать ожидал.
«Мать, пивка прикупи на прощанье!» —
Так сынок свою мать обижал.

Сумбурные мысли в прыжке улетели.
Вскипела душа на рывке в небосвод.
Чего-то поэту зачем-то хотелось.
И прыгнул он в пламя. Был славен полет!

Брызнув, вечность осколком убила обиду.
Заскорбела букашка. Разбился февраль.
Приземлившись на крыльях, порхая в хламиде,
Клещ с гримасой в безумстве петлял прямо вдаль.

В секунде некто отражает вечность.
В покое тени – бесконечность.
В горниле страсти мы с тобой.
Пойду-ка я теперь домой.

Она пристально смотрела на неё.
А она смотрела на оно.
А оно стояло в вышине.
Солнце! Подари любовь ему и мне!

Напиши мне письмо на ажурной с виньеткой бумаге,
Окропивши перо не в чернила, а прямо в слезу.
Напиши горячо про любовь, небеса и овраги,
Чтобы сердце мое на колени упало. Зову!

Спасибо вам, Виктория и Лара
За рецки классные в поддержку обезьянки!
Тащусь от поэтического дара,
Который не найти у куртизанки!

Если крыльям придать ускорение:
Дать пинка, чтоб не сбился в пути,
То тогда даже стихотворение
Не придется бензином облить.

Я с Вами почти полностью согласен,
Но лишь один момент пока не ясен:
Когда поэта чувства распирают,
Что делать, если смысла не хватает?

Я в шахматы часто играла.
Когда застигал меня мат,
Я дождиком слезы смывала,
Хоть дождик и плыл в невпопад.

Смывая в ванной поцелуи,
Вдыхая запах от объятий,
Средь несуразицы примятий,
Стояла, бедрами ликуя,
В жарище женщина чужая,
Талантом брызжа пеной мути
И слезы звуками роняя
Средь романтических прелюдий,
С бумагой мужу изменяя.

Сиеста средь страны Советов,
Пришельцы с Марса, эполеты…
От инсталляции от этой —
С ума сойти в бреду куплетов!

Я не согласен был с обоими.
В носу я шарик не катал.
Блаженным помыслом исполненный
Я бы обоих расстрелял.

Феникс и дракон в небесах.
Искорки снежинок на хвое.
Я что-то в этот стишок не врублюся никак:
Кто тут кого беспокоит?

Нехай ту пробку от горилки
Процует Ющенкина милка,
А гарной харькивськой дывчиной
Дывяться москали-мужчины.

Я плачу, реву и рыдаю,
И слёзам не видно конца…
Я страшно его проклинаю,
Но всё же люблю подлеца.

Мосье застыл… Его аорта
Дрожала в сонме городов…
Бесхозный Серафим эфира
Витал над монитором снов…
Психолечебница планеты
Объяла жареный гранит,
В котором виделись котлеты —
Все в куче, словно монолит.
Там лес и дол видений полны.
У рельсов нету берегов.
Но средь штыреющих оков
Витает тазик златомедный
Кошмарным полонезом слов.
Фаготов кашлянье застыло
На ряхах, мордах и губах.
Харон страдает здесь без пива,
Бутылки пусты, дело швах…
The mirror arrow below
Was like a shift in stupped brain…
А у Макдональдса пустого
Не видно окон и дверей.
Чернил бездарных кадиллаки
From fingers выстрадал поэт.
И дребезг этой кулебяки
Ему – заслуженный успех!

Ей достались норов с жаром,
Кожа, руки и коса.
И стихи слагает даром
Вместе с рифмой «колбаса».

Оплодесменты! Етой вот Сабаке
Жилаю прадалжениев таких,
Штоп хахатали дажи вурдолаки
И порадисты плаколи назрыд!

Раз потек ручей
Меж лопаток, что ж!
В душ ходить не смей!
Сердце не тревожь!
Связку взяв ключей,
Подберешь замок
И откроешь дверь
С шифром на денек.
Покупая ложь,
Не плати собой.
Твой герой хорош.
Будет он с тобой.

Кабы тот Каин не стал убивать,
Взялся бы рьяно за стих,
Каждый потомок мог рифмы слагать
Из погремушек одних.

Стоял Цветочек на поляне.
Он трезвый был, совсем не пьяный.
Вдруг Буря страшно налетела.
Цветок увял. Такое дело.

Ни уснуть, ни упасть на траву средь пыли!
Тяжко смысл среди рифмы извлечь.
Распрямлялся, пытаясь устало прилечь,
Втрое согнутый пламенный меч.

Гремят затворами года из времени.
В прицел, прищурясь, глядят попутчики.
Вся жизнь в реале – лишь поражение.
Для белых тапочек стишок получится.

В Мадрасе матраца матрос не встречал,
Поскольку уехал в пампасы.
Таков был стиха распечальный финал,
Скрипящий в своем тарантасе.
В пампасах матрос не матрац повстречал,
Не койку, не кресло-кровать.
Навстречу ему тарантас выезжал —
Чтоб гимн про Мадрас сочинять.

… Этот 1
с тоской не прожил:
Жуть – одиночества боль.
Стих свой на сайт
просто так положил.
И получился 0.

Как плохо работает почта в лесу!
В избушку у Бабы-Яги
Разбойник Русалку принес навесу,
В конверт завернув из фольги.
Свистал Соловей, хохотал Гавриил,
Вампиры открыли конверт
И в нём на хвосте у девицы прочли:
«Всем – шиш! Подписал – Президент».

Звенят бубенцы барабанщиц.
Повисла на брови маска.
Я пивом умылся в пабе,
Массажно царапнувшись лаской.
Солёный вдохнулся воздух.
Без шлепанец вдаль я прошлёпал
И блеск лакированных туфель
Содрал; потом персик слопал.

Кака-фония бреда взопревшего
Обессилена до беспамятства.
Несмышленыша, друга съевшего,
Стик с Нарциссом забили камушком.

Ты сразу сунул карту в среду,
Плеснувши в пятницу стакана.
Ты показал однажды утром засов на двери так устало.
На четверге жестяной жизни родил ты странно звуки губ.
Но вот ноктюрн сыграл на флейте
Твой славный парень словно дуб.

Позвольте, ваше преподобие,
Ксерокопировать себя.
Издергав душу до надгробия,
Откантоваться без дождя.

Смех застыл тугим клинком,
Отсекается сарказм,
А душа, взведя курок,
Свечку бросила к ногам.

Я и стихи! Стихи и Я!
А вместе мы – стихия!
Я гром и молния!
Погибель ждёт меня
Без представления
Стихов, моя Россия!

Сегодня ночью ты была одной из многих,
Которых я объял при блеске глаз.
Я действо разворачивал. О Боги!
Зачем я с придыханием не раз
Свой водевиль трагедии убогой
Венчал хихиканьем пустых и глупых фраз?!
К чему я вызывал чужие вскрики?
Почто автографы хранил в чулане я?
За это Боги отвернули свои лики
И плюнули с презрением друзья.

Догорела мечта в поцелуйных объятьях.
Заигрался изгиб бесшабашно в любовь.
Летаргический дым не смогу почесать я.
Дайте спички! Зажгусь и сгорю вновь и вновь!

От стены отскочив, режет сердце упрямое эхо.
Паралитик дрожит и тихонько считает до ста,
Молчаливо-бессильно рожает на крыльях сонеты:
Ах, останься, останься, останься, останься-ся-ся…

Покатилась пылинка, как мячик,
Измоталась в дорожной пыли,
Грех ума непохожести прячет,
Как все лишние дети земли.

Полагаю, весна накатила.
Полагаю, лябовь не пришла.
Полагаю, что мышь удавилась,
Этот стих перед кошкой прочтя.

Вживь-пронзительный дракон
Рок-энд-ролом увлечен.
Сотня крыльев, эльфов стон…
Жуть и оторопь берёт.

Я распарился веником летом
И проткнул взором весь небосвод.
Что ж осталось у женщин секретом?
Что у них не скрывает красот?
Они грудью, бедром и интригой
Легкомысленно манят всерьёз.
Почитать с ними умную книгу
Я хотел бы. Такой вот курьёз.
Озабочен я частью нетленной,
Что скрывают они под собой.
И от мысли своей потаенной
Жаром страсти горю сам не свой.

Кукушка яйца не кладет средь лилий;
Они поэтам только лишь мешают,
Которые потеют от усилий,
А свой «куку-кс» никак не замечают.

Вот луч. Я радуюсь лучу.
Вот друг. Я восхищаюсь другом.
Мне нечего сказать. И я пишу,
Что правда расцветёт не по заслугам.

Как альпинист карабкаясь в стихах,
Вбивая между слов стыдливо скобы,
Поэт всю скорбь христианского поста
Как лилиплут объел у булки-сдобы.

А вы бы хотели сплошного апреля?
Храню я доселе лишь лепет капели.
И грудь моя помнит: меня предавали.
А я не рехнулась. Лишь рифмы пропали.

Под небом посередь России
Романсы петь – моя стихия.
Вот я пою: «Хухра-фигня»,
Но слов не помню ни…каких.

Как притягателен премиленький Дракоша!
А Зайчик – просто прелесть, черт возьми!
И Паучок тут мудр. Смеется Лошадь.
И травки все от хохота легли.

Такие здесь строчки, что хочется плакать:
Боками и телом поникли тюльпаны,
Тут время-художник опало на скатерть
В соседстве густом второсортной нирваны;
Комета становится почкой весенней,
Здесь запахи свечек в красе натюрморта,
Микстурой и ладаном дышат аккорды,
Живая натура пришла в понедельник.

Не загоняй табун строкой.
Не рви уходом грудь и сердце.
Седлай Пегаса! Только с ним
В объятьях душ тебе согреться!

Смотри в упор, не подымая глаз.
Не говори молчаньем свои речи.
Ведь мы расходимся теперь до новой встречи.
И так – не в первый раз, не в первый раз…

Как-то Сита мыла Раму.
Кхара жил в дому Душана.
Шурпанакха из Дашаратха
Аж вспотел весь от Нирваны.
Воды Ганга с гордой Ланки
Оросили Амаравати.
Лакшман с Брахманом в кровати
Шастро Ведали Бхарате.
Стрелы стали с Саммоханом
Залезать на Читракету…
Запустить бы эту «драму»
Прямо на Бомбей ракетой!

Бежали врассыпную огородами,
От соли с дробью попами виляя…
Ах, детство беспризорное, голодное!
Теперь поэта сторож не поймает.

Родители оставили ребёнка.
Подумали: «Он на фиг нужен нам!»
В больнице полюбили постреленка.
Соседки приходили по часам.
Он болен был. Ах, бедненький малютка!
Рыдают все читатели навзрыд.
Поэт пустил слезу не на минутку.
Теперь он будет супер-знаменит!
Ручонкой – мать обнять! Какое чувство!
Какой возвышенно-прекрасный слог!
Да это просто писк пиитова искусства!
Поэт страданья своим словом превозмог!

Если народу свободу подарят,
То вакханалии будет разбой.
Хамство абортов весь блуд пропиарит.
Взятки подкупят народ трудовой.
Бизнес, коррупция, черные списки,
Пошлость, предательство… Боже ты мой!
Стресс от наркотиков, нищие миски…
Только стихи неподкупны порой!

Если в конце недели
Звёзды сойдут с орбит,
То голова без боли
Вечером улетит.
В лед превратятся пальцы;
Их победит удар.
Вскоре поскачут зайцы
Прямо под светом фар.
Трудно обиды с тоскою
Слепит злосчастный стих.
И синтезатор рукою
Шрамы налепит на них.

Беспризорный старый чайник всех замучил свистопляской.
Он взлетает над пучиной, пуповиной плюща мозг;
В переполненной квартире, сбросив на пол власяницу,
Разбудить любовь к девице
Франту с фартом удалось.
По каскадам и восторгам среди эха и просвиры
Полетел мотив пернатый прямо к звёздам в пустоте!
Рикошет наделал дыры
В земляничной багрянице.
Полетели чувства-птицы,
Расфуфырясь на метле!

Во глубине хрустальных руд
Храню я гордое терпенье.
Не пропадёт души томленье!
Мой дьявол выскользнет из пут!
Войди, красавица, ко мне!
Я припаду к твоим коленям!
И в мавзолее бедный Ленин
Аж вздрогнет в непробудном сне.

Печален я на дне колодца.
Ни водки тут, ни уколоться.
О! Как бы жизнью насладиться:
Влюбиться, переспать, жениться!

Мысль цветёт холстом прямо на холсте.
Не пальну я в стих рано по весне.
Тает снег тревог в свете фонарей.
Буду рисовать запахи ветвей.

Я лечу на крыльях,
Отражаюсь в небе.
Потерял я перья.
Начал жить на хлебе.
В пузе нету пива.
Затерялся ключик.
Я шагаю криво.
И живот мой пучит.
Рассмешил я небо
Блюзом в своем брюхе.
Эх, пропало лето!
Солнце светит в ухи.

Держи меня в ладонях, как кольцо!
Держи в ладонях, да держи покрепче!
И пусть я упаду, и пусть ты упадешь,
Зато мы упадем с ладонью в сердце!

Мне двадцать лет давно минуло.
Теперь смотрю из-под руки
На мир смешной. Жаль, ветром сдуло
Мои прекрасные деньки!

Давай когда-нибудь стихи
Вдвоём напишем.
И рецензенты оплюют
Все наши вирши.
Защемит ногу нам судьба
Другого сорта.
Зато, Серёга, не пойдём
Тропой аборта.

Вызвав безжалостно горе терзания,
Мерзкая сплетня ползёт по стерне:
Жалит, ломает и мажет. Страдания
Терпят все люди на бедной земле.
Дьявольски нежится в сладкой истоме,
Рушит, пронзает, терзает во мгле,
Блудит и рубит. У всех переломы.
Кровь прямо стынет. Сё ода фигне.

Шедевр сочиняя гусиным пером,
Почти как Шекспир или Пушкин,
Я трогаю ножки устало порой,
Девичии губки и ушки.
В грудях у меня проживает швея
С мотором от фабрики «Зингер».
А утки летят со своим «кря-кря-кря»,
И мне за курсив их обидно.

Под забором я долго и гордо валялся.
Как копейка, сверкал своим профилем асса чеканным.
Тут девица прошла. Я поднялся.
Предложил потереться взаимно-желанно.
Не пойду по рукам. Полежу на груди своей милой.
Послужу ей как рубль. Не захочет она расставаться.
Что б еще рифмануть мне теперь вместе с «милой»?
Или лучше без слов пятачком по пыли покататься?

Пропунктирил он по кристаллу шлака.
Кипяток от пунша заварился в слякоть.
В декабре у ягод отцвели цветочки.
Я пьяна росою и дошла до точки.

Иду на природу интимно общаться.
Отдаться хочу без людей!
Свою ностальгию фатально меняю
На остров июньских затей!

Когда ручонки чешутся без дела,
От этого страдает организм
И процветает жуткий пессимизм,
И матерщина прёт из слов и тела.

Много в Париже всего интересного:
Лувр, гильотина, Дефанс и Ла-Манш.
В сердце осталась Джоконда известная.
Так с умиленьем закончен вояж.

Ах, образ женщины-блудницы!
Не покидай меня нигде!
Смещались в кучу руки, лица…
С интимной родинкой в губе.

Бомбы бомбят Хиросиму!
Взрывы летят как гранаты.
В небе небесно-синем
Летчик ругается матом.
Плачьте, рыдайте, люди!
Не проходите мимо!
Чушь из словес словоблудья
– Вот вам моя Хиросима!

Дуйте в трубы, заря!
Я на «Вы» пообщался с зарею.
И в экстазе змея
По-змеиному сыта со мною.
Хохотушка луна
И изломы ореховых веток
Хохотали сполна
Над бредовым и жалким куплетом.

Ангелы плачут в безумстве.
Очень им хочется моря!
Крылья повисли от горя.
Прыгают женщины в чувстве!
Я подружился с планидой!
Это такая подруга:
С ангелом ходит по кругу,
Сунув мне крепкую руку.
Ангелы! Ангелы! Люди!
Подлость исчезнет навеки!
Люди! Вы все – человеки!
Взгляд просияет у судей!

Интегральными дозами нежности
Мы сжигаем солями зрачки
И рискуем в житейской безбрежности
Не зачать в преферансе очки.

Прямо в сердце втыкая иголочки,
Из графинчика клоны песчиночек
Припечатав ботинком по стеночке,
Парафином обляпали девочек.

Чарли Чаплин с Тулузом Лотреком
Для Роксаны в далёком Норильске
Выполаскивал кисти в кармане,
Хотя трезвым он был человеком.

Я ногти грыз зубами не своими.
Отгрыз по плечи. Это не беда!
Жаль, книг не публикую. Горе с ними:
Читатель не прочтет их никогда!

Истина пахнет плохо.
Даже в вечерней заре
Стих спрятан в странных строфах.
Грех! Приходи ко мне!

Друг мой! В Рай я не мечтаю,
Поживу пока что на земле.
И без крыльев улечу; куда – не знаю.
Главное мне – быть на высоте.

Не рвите в клочья свои жизни!
Не совершайте сгоряча!
Взрослейте в молодости призмы!
В бифштекс рубите не дитя!

Объект залапанных желаний.
Путана. Шлюха. Просто лядь.
Она в постелях коммуналки
Училась, как не залетать.

Кто бы меня увидел!
Кто бы меня узнал!
Кто бы меня заметил!
Кто бы меня ласкал!
Я бы его любила.
Я бы его ждала.
Но я бы его убила,
Если б его прочла!

Блин и вошь, кукушка, бородавка,
Паутина, пенис, микрофон,
Падла, буби, слюни, ж@па, тёлка…
Разве это джаз? Сиё – г@ндон.

Стрекозы, бабочки и птицы
Летали посередь страницы.
В гробу такое не приснится:
Вампир хотел средь лиц напиться!

Посмотри на меня через рифмы пылящих фраз.
Через стекла очков загляни в мою осень и суть.
Так взгляни же со стоном скорей хоть один только раз
На глядящую в мир из-под кружева дивную грудь!

Мало ваты в носочках новых,
В старых тоже не видно ваты.
Я протер все носки до пятки.
Кто б пришил мне туда заплатки?

Лежал я, как в нирване,
На дне горячей ванны.
Луна по мне светила,
Над ванной тихо плыла.
Ловил я рыбу в сети.
Пегас хромал в комеди.
Кричала что-то ванна,
Как будто океан.
И тут случилась драма:
Вошла внезапно дама.
Закончилась нирвана,
И, как джентльмен, я встал.
Когда заходит дама,
Конечно ж это драма:
Встаёт поэт из ванны
И ну… читать стихи!

На занавески от ресниц
Упали молний вереницы.
За занавесками девицы
Манили дерзкие синицы.
За приоткрытой занавеской
Сквозь щелки виден глазик дерзкий.
Стишок, конечно же, не мерзкий,
Но черканулся, словно детский.

Вино огромными глотками
Из бочки жадно я лакаю.
И от усталости и грусти
Я обопьюсь и утомлюся.
Густеют тени повсеместно.
Скрипит под попой моё кресло.

Взгомонила сердца
Бело-тканная ночь.
Рядом бледность лица.
Кто бы мог нам помочь?
Твоей кожи кальян
Закольцован средь губ.
А на сердце бурьян —
Кризис близости двух.

Поролоновая (вариант: порно-новая) кровать,
Сено, спальник или диван…
Разве важно – где переспать?
Важно – с кем завести роман.

Цветом разбивались в кровь ладони,
Кольца захлестали по щекам,
Загорелось платье Коломбины,
Кто-то делит море пополам.
Плетью бренькнула испанская гитара,
В клочья подраздул себя костёр.
В душе небо принимает ванну.
У цыганки – пламенный мотор.

Поэт не крал себе кораллы.
Он Кларе вдохновенно врал.
На склад резиновых изделий
Он двадцать лет назад попал.
Поэт украл две тыщи сразу.
Хотел их в дело применить.
Но срок храненья (вот зараза!)
Убил поэта. Как тут быть?

Я хочу лобызать твое тело,
Прикоснуться хотя бы к нему.
Ты отбросила платье несмело.
Ты отдашься совсем одному.
Я тебя зацелую в колени,
Ибо ростом не вышел совсем.
И от этой от всей дребедени
Я тебя понемножечку съем.

В беге дыханья ласкались на пальчиках пряди.
Губы улыбкой на ноги без флага упали.
Взоры согрелись на лучиках нежных и взгляде.
Исклокотался надрыв и испился, застывши в тетради.

Долго-долго на рельсах Каренин искал свою Анну.
А она, вместе с Вронским сбежавши в Париж, дала телеграмму:
«Здесь кошмар каждый день или ночь. Но в любую погоду
Я рога наставляю тебе – дураку и уроду!»

Порычал умильно поросенок
Прямо на волчицу: «Хрю-хрю-хря!».
Он ведь был совсем не из трусливых;
Небеса упали тут не зря.
Сердце разорвалось динамитом!
Склеились частями все флажки.
В угол загнанным захрюкавшим пиитом
От изжоги плюнуты куски.

Нет, не будет ни слёз, ни пожаров, ни жутких истерик.
Обвалилась труба, задымился домашний очаг.
Первобытной тропой среди сумрака выйду на берег.
Под покровом небес обниму чёртов ветреный фрак.

Посмотрев на тебя, как Ван Гог, откусил себе ухо.
Посмотрев, как Платон, написал философский трактат.
Посмотрев, как Гоген, на Таити умчался без звука.
Недотрога моя! Полыхни на костре Жанной Дарк!

Полетел поцелуй через зимнюю стужу среди ночи.
Зазмеился позёмкой азартный и страстный поэт.
На асфальте застыл лепесток оторвавшийся очень.
Инкрустаций цветок очумело звездил этот бред.

Она марки с волнистою кромкой в дела собирала,
Свой рефренный стандарт в авангард-раритет примеряла.
До чего ж сновидения сов в пелене невесомы,
Несладимы, неполны, небрежны, но не увядомы!

Завтрак в постель – не предлог, чтоб знакомиться утром.
Слёз на тарелочку капать – не хватит песчинок росы.
И с подвываньем в шкафу платяном по секундам
Сыпется зеркало в складки, хитон и трусы.

Когда бойцу разворотило башню,
Он резво бросился на пашню.
И на него, застыв на танке,
Глазела фрау. Вот поганка!
Она бантом своим крутила
У губ накрашенных и рыла.
Когда-то мать она была,
Теперь – фашистская свинья!

Давай, дружище, вместе помолчим,
Чтоб лучше слышен был бы скрип кровати.
Приятно: записал меня ты в «дяди»!
Спасибо, что не в «тёти» поместил.

Сидел я как-то дома.
Учил закончик Ома.
Напала что-то дрёма,
Неясная истома…
Хотелось водоёма.
Не испытал подъема.
Не уловил фантома.
Как это всем знакомо:
Мечты Обломова!

Я залезаю в кулуары
И там лежу на пару с Кларой.
Она холодна, как кораллы.
Но мне плевать. Мне нужны баллы.

Дождь коленями стучался в окно,
По бульвару плыл огромный корабль.
Взбаламутившись от крика из снов,
Струны рельсов оплели весь вокзал.

Сбежав на Прозу со Стихиры,
Писать про розовые бёдра —
Вот это цирк с заветной лирой!
Тут резонируют все вёдра.
На оголтелой роже с гримом,
Сгорая в горнах репетиций,
Отплющил клоун пантомиму
В манеже вместе с синей птицей.
Парад страданьем бесноватым
У публики будил восторги.
Нимфетка вся в минорной муке
Мажорно стих кропала гордо.

Не в почёте мозги средь тумана.
Распорхались на крыльях стихи.
Расхандрилась душа у дракона.
Голубые горят огоньки.
И на черной корявой машине
Рано утром на прошлой среде,
Через власть продираясь к вершине,
Наш изгой повинился себе.

Сделай ставку на скрип зубов!
Брось солидный Иегов куш!
Абонент! Не спи! Ты в плотине слов!
Крикодуш же, хлопчик, цэ чушь.

От жара звёзд сгорают сердца кроны.
Судьба в Судьбе душой души горит.
Нена'долго, нена'долго мы Дома.
А дым – он прямо звёздочкам летит.

Вервольф завыл в ночном лесу.
Луна звездилась в звёздных тряпках.
В ковше средь звёзд Луна звезду
Медведицы схватила бреда лапкой.

Позволь поэту чувства вскрик
Назвать нахлынувшей любовью.
Остановить он сможет миг,
И – вечность станет к изголовью.

Солнце глянуло с небес.
Сердце рвется из груди.
Я и плачу, и смеюсь,
Твоим сердцем становлюсь.
Ты возьми меня в полёт.
Не живём мы без любви.
В омут сладкий звёздолёт
Унесёт нас. Я дышу!

Если ты родился на свет порочным поэтом,
То ничто не спасет тебя от стихосложения.
Ты будешь раскладывать свои вирши, как бомбы,
На сайте Стихиры до полного умопомрачения.

Мне бы стадо коней! Я на них бы помчался к Парнасу.
Росинант, Буцефал, Боливар, Горбунок и Пегас,
Выносите меня, как Икара! За это – полцарства!
Я не жертва хреновых мутаций, я Призрак Диктата сейчас!

Грустит в слезах сама печаль.
У снежных стен витает мысль.
Стекает с куполов хрусталь.
Любви пожар взлетает ввысь.
Глядят на пламя миражи.
Два такта гибнут в полутьме.
Сквозь зеркала, поэт, пиши!
Тоску водой залей в душе!

Кровь и земля перемешаны с красками:
Ужас по черному, маска по красному.
Ось наклонилась, не видно вращения…
Вот что бывает в момент протрезвления!

Я умер ровно в понедельник.
Я на часы тогда смотрел.
Дождило. Не глазел я в телек,
На крылья я свои глядел.
Ну, как мне жить – совсем без перьев!?
Куда, как птице, мне лететь?
Я умер, умер, вы поверьте!
Хожу на памятник глядеть.

Матерщину вурдалака
Услыхали в небесах
И сказали: «Это бяка,
Глюк о долбанных чертях».

Ждать в окаёме сини
Яблок средь мути снега?
Кислый кусок кусая
Вздохом уйти в загул?
В книгах Евангелистов
Мысль одна есть простая:
В рот сразу 10 яблок
Лучше зараз не суй.

Страдаю, вздыхаю, скучаю,
Играю, ловлю и теряю,
Встречаю, потом провожаю;
Не знаю, но – понимаю.
Когда же тебя возвращаю,
Ревную и – всех убиваю.

Траур плылся корягой горбатой.
Ветер пылью бросался в лицо.
Перекрёстком развёлся женатый.
Защемился лимит в пальтецо.

Бог целует прямо в сердце,
Слёзы гладит на устах,
Дышит в душу (можно греться!),
Обнимается в грудях.
Устремляясь к сердцу новью,
Учит он себя любить.
Улучшается здоровье,
Если к милой приходить!

Два глаза бросали два взгляда
Своей воровской эпитафьей.
Два взгляда – такая награда
Улыбки зловещей пираньей.
Страданье, сердечные боли…
Влюбляться не сложно влюбившись.
Не сыпьте мне в раны те соли,
Которые сыплют по жизни!
Любовь! Я тебя отпускаю.
Хватать за тебя мне не надо.
За бабу себя проклинаю.
Стихи – вот где рая отрада!

Сотни тысяч меня прочитали!
Мои вирши слагались из слов.
Начиная строку, я не знаю,
Как аукнется в это любовь.

Спать вдвоём не лучшая идея,
Если ты как конь во сне храпишь,
А проснувшись на одно мгновенье,
От любви как паровоз сопишь.

Сбросив тины и накипи прежнюю пену,
Я тебя, как Монблан, покорю несомненно.
Целомудренно-страстный и даже развратный
Ты котенком играешь со мною приятно.
Если вдруг я замечу враньё и измены,
Не поверю я в сплетен и душ перемены!
Пусть секут этот стих, как ремнём, на Стихире,
Зазубрю я его! Не повешусь на лире!

Поэт мечтал о дивной бабочке,
Играл средь слов в стихосложение…
Но вместо крылышек – два тапочка
Убили всё стихотворение.

Расплела осень косу,
Невестою представившись.
Расплескав на кудрях росу,
Птичкой посылаючись.
Солнце яркое укрываючи,
Персты белые у поста
В лист под ветрами увядающий
Отснежились средь туч в уста.

Задрожала, шипя, за балконом усталая Тверь.
Шевельнутся мозги, но пульсирует вязкая кровь.
Сквозь похмельную муть замяукает старая дверь.
Вот такой получился стишок про кота и любовь.

Ты не тот, кто устроит мне сказку.
Ты не тот, кто назначен судьбой.
Ты не тот, кто подарит мне ласку.
Ты