ЭТА РУКА
(Кровавая расправа в Маалэй-Акрабим)[25]Маалэ-Акрабим (Скорпионовый подъем) – место на горной дороге в Негеве, где арабскими бандитами, подстрекаемыми англичанами, были расстреляны и зарезаны еврейские мужчины, женщины и дети, ехавшие в Эйлат в большом переполненном гражданском автобусе.На крутой обелиск обрати свой взор
И застынь у его подножья!
Душит горе железное горло гор,
Жжет их пламенем, бьет их дрожью.
Эти горы отравлены горькой тоской,
Нашей кровью они пропитались...
В наше сердце направлены подлой рукой,
Над людскою надеждой, над песней людской
Здесь свинцовые пчелы метались...
...И тот голос, что пел,
не допел до конца.
Не допел, — не успел:
смерть сразила певца.
Песня вылилась в хрип,
дозвенеть не успев.
Запевала погиб.
Но остался припев,
Словно символ бессмертия, вечно живой,
Не задушенный смертью припев огневой:
«С этой песней мы ходили
сквозь огонь, сквозь смерть, сквозь ад.
Путь-дорогу мы пробили
с этой песней
на Эйлат.
Шли под зноем невозможным,
утонув в песке по грудь.
Но был твердым, был надежным
бесконечный этот путь.
Помни, родина, сыновьи
дорогие имена —
Те начертанные кровью
огневые письмена!
Мы еще тебя научим
песни новые слагать,
По пескам твоим зыбучим
к высшей радости шагать!
Ты по этим тропам выйдешь
из объятий вечной тьмы.
День придет — и ты увидишь
Жизнь, Свободу, Братство, Мир!..»
«М и р...» И голос замолк... И в ущельях гор
Эхо всхлипнуло отзвуком слабым...
На крутой обелиск обрати свой взор
И прочти:
Маалэй-Акрабим...
Стой и смотри!
Надо всем, что ты видишь окрест, —
Над горами, повитыми красным туманом,
Над извечной печалью библейских мест,
Над мятущимся Иорданом,
Над отрогами скал и цветами долин,
Над поселками и городами,
Над верблюжьей тропой,
над потоком бегущих машин,
Над пустынями и садами,
Над возделанной пахотой и целиной,
Над предутренней мглой и ночными огнями.
Надо мной, над тобой, над нами,
Надо всею нашей страной,
Над нашими жизнями занесена
Та рука,
которой ты смерти запродан,
И холодными пальцами душит она
Горло двух народов,
двух наших родин.
Стой и смотри!
Крови льется река.
«Алейýм[26]! Алейýм!»
Снова смерти пчела зажужжала...
Знай: ее смертоносное жало
Отточила эта рука.
Стой и смотри!
Вот она —
Над твоей головой,
над толпой...
«Алейум! Алейум!» —
Голос мести слепой
Раздается...
Та рука
Натравила народ на народ.
Я иду на тебя —
брат на брата идет.
«Кровь за кровь!»
«Алейýм!»
«Мсти!
Телами убитых дороги мости!»
И — пусть сердце твое разорвется...
Маалэй-Акрабим! Скажи, отчего
Утро кажется ночью и солнце черно?
Отчего в сумасшедшем концерте
Не смолкает всеобщего ужаса гул?
То кровавой своею рукою взмахнул
Дирижер изуверства и смерти!
Стой и смотри!
Нас холодная злоба гнетет.
Что нам братство и мир,
Если думаем только о мщенье?
И в могильных холмах этот берег и тот.
И резня порождает резню:
Бесконечное круговращенье!..
Ты изранен,
Израиль!
Изранена
Иордания!
Вы, кто брошены в распрю все той же рукой,
Оглянитесь, одумайтесь:
Будут ли мир и покой?!
Ты изранен,
Израиль!
Изранена
Иордания!..
Стой и смотри!
И свой яростный гнев обрати
Не на брата-феллаха,
Познавшего горькую муку,
А на ту распроклятую руку,
Что нас подло сбивает с пути!
Заключим друг друга в объятья!
Пусть с народом сплотится народ!
Наше братское рукопожатье
В порошок эту банду сотрет!
Никакая нас сила не сдвинет,
Если дружба меж нами крепка.
И — да здравствует мир!
И да сгинет
Обагренная кровью рука!
О, великое единенье
Честных рук и свободных сердец,
Вы приносите в мир возрожденье,
Означаете розням конец!
Брат навеки братается с братом
Ради праведной цели святой,
Чтоб не каркал над павшим солдатом
Крови алчущий ворон слепой!..
Будь проклята Смерть —
В прошлом, в будущем и в настоящем!
Славься. Жизнь!
Созидание вольное, славься!
Славьтесь, разум и творчество!
Мирная, славься, работа!
Жизнь, вовек торжествуй над бессильною смертью!
Брат мой,
Стой и смотри!..
1954
Перевод Л. Гинзбурга
Рахэли — жене и другу1. Твоим рукам
Пою сиянье рук твоих и пальцев нежность,
трепещущих взволнованно и юно, —
Они ведь жизни смысл без устали прядут,
и скромной силе их едва ли есть предел.
По ним скучал смычок, об их прикосновенье
мечтали в тишине всех инструментов струны,
И только потому, что музыки язык
отвергла ты, рояль концертный помрачнел.
Пою духовность рук твоих. Не выставляли
они своей красы толпе на обозренье,
Их голос был так тверд, так страстно убеждал,
что будничной борьбой стал будущего зов.
Ты в суете сует их песню закалила
и вверила борьбе и веру, и прозренье,
И трудолюбие, и горечь этих рук,
чей взмах или покой красноречивей слов.
Пою величье рук твоих и добрых пальцев.
Расплескиваешь ты тепло их не напрасно —
Оно торопится людей в беде согреть
и упасти от горести детей.
Их формы не испортили мозоли —
движенья их как будто гимн прекрасный
Всему правдивому и честному всему
в кипенье яростном сражающихся дней.
2. На демонстрации
Озаряемый пламенным гневом своим,
сотрясаемый маршем голодных когорт,
Стоны бедности город несет, как плакат,
пробивающий стены и свод голубой.
И печатают лозунги тыщи подошв
на асфальте, который годами истерт.
И по этому городу шествуешь ты,
и тяжелое знамя шумит над тобой.
И не в яростных криках шагающих толп
выраженье души молчаливой твоей,
И не взрывчатой ненавистью ты сильна —
твоя ненависть тем и страшна, что нема.
За оградой спокойствия ярость твоя
оказалась и крови и флагов красней,
И когда бушевали нагайки вокруг.
не склоняясь, была ты, как вызов, пряма.
Ты была выше всех восхвалений, когда
не потупила перед жандармом тупым
Своих глаз — этих двух лебединых озер,
в чьих глубинах улыбка твоя зажжена.
Замер вздыбленный город. Природа сама
любовалась великим твореньем своим.
Ты со всеми слилась, ты светилась во всех,
всем, как воздух, понятна, как воздух, нужна.
3. Ты
Твой день рождается задолго до зари,
когда твои глаза еще о сне лепечут.
Он к изголовию приходит моему
с шеренгою забот, в которых боль твоя.
