73. Двойник
Я стою у своего же дома,
И я вижу, как в моем окне
Свет горит и силуэт знакомый
Иногда мелькает на стене.
Это я брожу там до рассвета,
Говорю с собою наяву,
Письма жгу и мертвого поэта
На свиданье страшное зову.
Темнота на улице безлунной,
Лишь одно окно слепит и жжет,
И на нем решеткою чугунной
Стынет рамы черный переплет.
Я давно уж сам себя покинул,
Через свой порог перешагнул,
Я давно уже из сердца вынул
Ржавой жизни жесткую иглу.
Но остался жить на этом свете
Меж бессонниц, призраков и книг,
За меня перед людьми в ответе,
И чужой и близкий мне двойник.
Он тоскует. Он напрасно множит
Обреченные уже пути.
Он ломает руки и не может
Ни остаться в мире, ни уйти.
И не знает он, что близко где-то
Я стою сейчас на мостовой,
Богом и прощенный и согретый,
Навсегда свободный и живой.
Чем теперь могу ему помочь я?
Забрести лишь разве на огонь,
Да на лоб горячий злою ночью
Положить прохладную ладонь?
Но меня всегда невольно тянет,
Как преступника в забитый дом,
Подглядеть, когда ж он перестанет
И бродить и плакать за окном.
Может, он уж раздобыл в дорогу
Непахучий белый порошок
И, тая смертельную тревогу,
Делает мучительный глоток?
Подожду я, улицу померю,
А когда затеплится рассвет,
Постучусь я у знакомой двери
И узнаю, жив я или нет?
Если нет - не надо будет боле
Ни следить, ни слушать, ни жалеть,
И уйду я свежим ветром в поле -
Золотой пшеницей шелестеть...
1947
Мы нехотя бродили по дорогам
За это к нам неласковой земли,
И потому, наверно, так немного
Земного счастья в сердце сберегли.
Мы здесь чужие. Нам ничто не любо, -
Деревья только, скалы, облака,
Гекзаметра серебряные трубы
Да тихий лад пастушьего рожка.
Куда идти? Последний вечер тает,
Последние малиновки поют,
И время только смерть нам предлагает -
Нестрашный, но неверный свой приют.
1946
На сухом полотне заката -
Сок вишневый и бирюза.
Отожгло, отошло куда-то...
Можешь снова открыть глаза.
Можешь вновь в колеях дорожных
Оброненную жизнь искать,
Терпеливо и осторожно
Можешь пыль шевелить опять.
Только что подберешь ты, нищий,
На распутьи пустых дорог?
Разве вечером ты отыщешь,
Что с утра ты не уберег?
И одно лишь тебе осталось:
Сесть на камень и молча ждать
Отпускающую усталость -
Смерти горькую благодать.
1946
В этом доме мы с тобою жили,
До него свой дотянув возок.
Здесь мы с безнадежностью дружили,
Нищее богатство сторожили,
Берегли вечерний огонек.
Сторож бродит по небу двурогий,
Стынет в речке мертвая вода,
Черный вестник медлит на пороге...
И не будет более дороги
Нам с тобой отсюда никуда.
1946
В осадке жизни, выпитой до дна,
Уже совсем не чувствуешь вина -
Лишь оцета в нем вяжущая прелость.
И для того она тебе дана,
Чтоб больше пить тебе не захотелось.
1949
Как собака из лужи пьет,
По колючим помойкам рыщет -
Так и он свою жизнь живет,
Свое нищее счастье ищет.
Знает трусость и знает злость,
Знает, жгучее раз от разу,
Как прекрасна простая кость,
Кем-то вываренная до отказа.
А умрет он, как клячи мрут
На ноябрьской крутой дороге:
Напоследок лишь отпрягут
Да немного откатят дроги.
Сунут сена ненужный клок
К морде, тронутой пеной алой,
Да шлею под шершавый бок...
Пожалеют еще, пожалуй!
И останется лишь дымить
Лужа крови в снегу дорожном...
Скажешь: можно ль так жизнь прожить?
И оказывается - что можно.
1947
Мы чтили волю Господню,
Зачем же Он нас отверг?
Несешь свою жизнь сегодня,
Как свечку в Страстной Четверг.
Ладонями заслоняешь,
Не разгибаешь плеч,
Не дышишь, едва ступаешь,
И знаешь - не уберечь!
Все злей и бесповоротней
Давно обреченный путь,
И каждая подворотня
Грозит мою жизнь задуть.
И страшно будет и просто:
Мгновенье - и без борьбы
В руке на копейку воска,
Огарок моей судьбы.
А что перед Божьим ликом,
Волнуясь, она цвела,
Внимала словам великим,
Сама их шептать могла,
Что луч ее хоть неярок,
Но все же сиял во тьму, -
Холодный найдя огарок,
Не вспомнят и не поймут.
Лети же, мой пламень малый,
Обидам кончая счет,
Беспомощный и усталый,
В провалы мирских пустот!
1945
Припорошены снегом ели,
Ручеек звенит подо льдом...
Не томись, не считай недели,
А живи себе еле-еле,
Ледяной свой лелея дом.
Ах, иного ты не построишь!
Да и нужно ли? Все равно
Этим сердце не успокоишь,
Не согреешь и не укроешь -
Будет зябнуть всегда оно.
Так прими же, благослови же
Эту россыпь богатств скупых,
Этот край, что отныне ближе
Весен в Риме и зорь в Париже -
Никогда не жалей о них!
Он дается тебе в забвенье
Пестрой жизни веретена:
Вдохновенья и нетерпенья,
Пиршеств духа и чувств смятенья -
Весь прохлада и тишина.
Подчинись его ласке строгой,
Завтра той же, что и вчера,
Поброди, помечтай немного,
И домой отыщи дорогу.
Вечереет уже. Пора.
1945
Я мертвым был. На тройке окаянной
Меня в село безвестное свезли,
И я лежал в могиле безымянной,
В чужом плену моей родной земли.
Я мертвым был. Года сменяли годы.
Я тщился встать и знал - я не могу.
И вдруг сейчас под легким небосводом
Очнулся я на голубом снегу.
Ужели спала с глаз моих завеса,
И я могу с сухого снега встать,
И выпал пистолет из рук Дантеса,
И бег мгновений обратился вспять?
И вот иду я узкою тропою,
Лицо свежит неторопливый дождь,
И Болдинская Осень надо мною
Златит листву у придунайских рощ!
1945
Я бродил по талым косогорам,
Мартовскую слушал тишину,
И в кустах над ручейком нескорым
Повстречал я Нищую Весну.
Шла она почти совсем нагая,
Кутаясь в туманы и дожди,
Осторожно ветки раздвигая
И пути не зная впереди.
Но уже каштановые пряди
Золотом сквозили на ветру,
Но уже прибавился в наряде
Пролесок, расцветший поутру.
Подошла ко мне и застыдилась,
Руки уронила и ждала,
Только быстрым взглядом заслонилась,
Но прохладных губ не отняла.
Я сказал ей: пусть тебя другие
И умытой и нарядной ждут,
Косы заплетающей тугие
Майским днем в сиреневом саду!
Ты мила мне именно такою:
Неуверенной в себе самой,
С незаплетенной еще косою,
С удивленных глаз голубизной.
И беспомощной, и виноватой,
И не знающей, вперед спеша,
Что сегодня утром для меня ты
Первым поцелуем хороша!
1945
