Ознакомительная версия.
Включил сегодня я ток-шоу снова.
Хотел послушать умный разговор.
Господь сказал – «Вначале было Слово…»
Но Он не знал, что Слово это – ор,
Когда никто не слушает друг друга,
Что удивляет мудрую страну.
Одним ток-шоу – вариант досуга.
Другие любят личную войну.
Ну а ведущий сохраняет верность
Натуре избалованной своей…
И покидает зал интеллигентность,
Когда перебивает он гостей.
И снова в гаме затерялись речи…
У передач таких один акцент:
Забить своим многоголосьем вечер.
И я его меняю на концерт.
2015Я по утрам встречаю его —
доброго рыжего пса.
Он ждет появления моего,
жадно глядит в глаза.
И я делюсь с этим милым псом
всем, чем мой стол богат:
кусочком сала, хлеба куском…
А он, как всегда, им рад.
И так я дружу с ним который год,
не ведая ничего:
чей он, откуда, и где живет,
и как величать его.
А пес красив и здоров, как волк,
пожаром пылает шерсть…
Однажды его я домой привел,
сказал – поселяйся здесь.
Я другу железную цепь купил,
ошейник достал ему…
Но, видно, простор ему больше мил —
дурашному псу тому.
Не соблазнившись чужим теплом,
удрал той же ночью пес.
А утром ждал меня за углом:
мол, что-нибудь мне принес?
Пес к жизни бродячей своей привык.
И с детства он с нею прост:
летом носится, свесив язык,
зимою – поджавши хвост.
И так случается иногда —
без сна он проводит ночь:
спать ему не дают холода,
ветра его гонят прочь.
Но пес судьбы своей не сменил.
И рад, видно, той судьбе.
Значит, у рыжего много сил
остаться верным себе.
Меня сюда случайно пригласили…
Закрылась дверь,
и показалось мне,
что где-то очень далеко Россия,
а я с чужой страной наедине.
Здесь все не наше —
и глаза
танцы.
Чужое все —
от песен до тряпья.
Здесь даже имена под иностранцев,
а русское —
лишь черный хлеб
да я.
Меня сюда позвали по ошибке,
решив подать,
как сладкое,
к вину.
И ждали,
что под сытые улыбки
стихи я декламировать начну.
А я не стану!
Нету настроенья.
Мне так здесь скучно —
я вам доложу.
Я поднимаюсь…
Сетую на время
и радостно в Россию выхожу.
Это все далеко,
но близко…
Где-то матери ждут солдат.
обелиски
прямо в душу мою глядят.
Смотрят в сердце глазами павших,
словно бой еще не затих.
Мы и впрямь уже стали старше,
старше юных отцов своих.
Ну а бой еще продолжается,
и не видно ему конца.
Фронт проходит через сердца,
через души сынов сражающихся.
И напрасно враги надеются,
что у нас набекрень умы.
Батьки были у нас гвардейцами.
Их фамилии носим мы!
«Мой друг Полад – талантлив и красив…»
Мой друг Полад – талантлив и красив.
Мы оба с ним из бывшего Союза.
Однажды свой блистательный мотив
Соединил он и с моею Музой.
Мы открывали этот мир в себе,
Как открывают книгу первоклашки.
Но рухнул он в далеком декабре
И поделил всех на чужих и наших.
Искусство, к счастью, поделить нельзя.
Не исчезает прошлое в грядущем.
И не уходят в никуда друзья,
Когда они навеки в наших душах.
Сегодня ночью оживили сердце.
Вернули миру чью-то доброту,
надежды и улыбки,
без которых
мы были бы, наверное, бедней.
Сегодня ночью совершили чудо
простые всемогущие врачи.
Под чуткими, искусными руками
забилось снова сердце…
Поначалу
так робко, неуверенно,
как будто
ребенок делал первые шаги.
И сестры, словно матери, следили
за этим удивительным комочком,
не замечая даже,
что сердца их
стучали так же робко
и тревожно,
как билось это сердце на столе.
Уже под утро маску снял хирург.
И вместе с ней
он снял свои тревоги,
сомненья,
озабоченность с лица.
Так человеку возвратили сердце.
И стали мы богаче и сильнее
на целый мир
спасенных чувств и мыслей,
что в этом сердце
снова будут жить…
Я люблю тебя…
Так люблю
за бессонницу яблонь вешних,
не подвластных вовек рублю
спекулянтов заезжих.
Я люблю тебя за дымы
над кострами по воскресеньям,
за неистовый снег зимы
и бунтарство воды весенней.
За неброскую красоту
потесненных людьми пейзажей.
За душевную чистоту
тех, кто строит дома
и пашет.
За леса твои и моря,
за успехи твои и беды.
И в любви той
вся жизнь моя,
что еще вполовину спета.
В присутствии дамы четыре поэта
Себя мушкетерами ей объявили.
Глаза ее всех четверых вдохновили.
И тут же была она в тостах воспета.
В любви объясняются ей мушкетеры,
А дама о чем-то грустит, улыбаясь…
И мудрый Атос, как подраненный аист,
В улыбке ее не находит опоры.
Шампанское кровь и беседу нагрело.
Как шпаги, блистают веселые взгляды.
И этой игре они искренне рады,
Где ревность без боли, а шутки без гнева.
О, как восхитительны эти поэты!
Она улыбается, глядя им в лица.
И все это было не с кем-то, не где-то,
А все это с нею сумело случиться.
Не видно в игре никакого изъяна,
Хотя отклонились они от сюжета…
И нет ни Констанции, ни д’Артаньяна,
А есть лишь четыре влюбленных поэта.
Она поздним вечером с ними простится.
И всем пожелает добра и удачи…
И все же Констанцией в дом возвратится
И ночью о том, о четвертом, заплачет.
Я стал бояться тишины.
Когда иду я улицей ночной,
мне кажется —
я слышу чьи-то сны…
И тишина смыкается за мной.
Все безмятежно,
все в плену покоя.
Вокруг меня – ни одного лица.
Я в тишину вхожу,
как входят в горе,
когда ему ни края
ни конца.
Когда оно вот так неотвратимо,
как эта притаившаяся тишь.
И улица —
как старая картина,
где ничего почти не различишь.
Но я ее намеренно бужу,
стучусь в асфальт я злыми каблуками,
уснувшему беспечно этажу
кидаю в стену крик свой,
словно камень!
Чтоб кто-нибудь бы вышел на порог
или хотя бы выругался, что ли…
Я в той ночи, как будто в чистом поле,
где голос мой и страх мой одинок.
Мне в эту пору тяжко без людей,
без их улыбок, говора, приветствий…
И тишины боюсь я все сильней,
как, может быть, боятся только бедствий.
Ты над Волгой поднялся,
мой город старинный,
нестареющий мой,
с детства милый мне дом.
Над тобою по осени —
плач журавлиный,
над тобой по весне —
застоявшийся гром.
Здесь на площади людной,
в братской могиле,
в самом центре твоем,
под тяжелой плитой
спят солдаты,
что жизнью тебя заслонили,
спят солдаты,
навеки оставшись с тобой.
Здесь столетние липы
листвою полощут…
И еще не остыв
от военной беды,
чьи-то матери
молча приходят на площадь,
и чужие невесты
приносят цветы.
Я тебя не сравню
с городами другими,
пусть красивые есть города на земле.
Только где бы я ни был —
шепчу твое имя,
и всегда,
ты всегда откликаешься мне.
Откликаешься песней
над волжскою синью,
что уносят с собою на юг
журавли…
Город мой,
ты – частица великой России,
а дороже ее
нет на свете земли.
Был концерт в нашем доме отдыха.
Целый вечер играли Дворжака.
Только речь сейчас не о нем.
Я хочу рассказать про чуткость.
И про то,
как недобрым днем
здесь сыграли на добрых чувствах.
Дочь директор встречал в тот день.
Обнял он ее возле входа,
зонт раскрыл ей
и руку подал.
Скинул плащ и сказал:
– Надень. —
И как будто со сцены клуба
бросил няне
сквозь шум и дождь:
– Отнеси чемодан, голуба…
– И вот это, – сказала дочь.
Ох, тяжел чемодан для няни.
Кто поможет ей по пути?
Папа собственным брюхом занят —
надо ж брюхо ему нести.
Ну, а дочь уже в той поре,
когда гордость неумолима.
Дочь – косая сажень в бедре —
на старуху свой груз взвалила.
Я беру чемодан у няни,
чем начальство смущаю крайне,
ставлю тот чемодан у ног —
барству этому поперек!
По ночам за окном огни, огни.
Не хотят они глаз сомкнуть.
Опоздавших, наверное, ждут они.
Иль друзей провожают в путь.
А быть может, баюкают чьи-то сны,
Ознакомительная версия.
