Владимир Высоцкий - Нерв

А ну, отдай мой каменный топор
И шкур моих набедренных не тронь.
Молчи, не вижу я тебя в упор.
Или в пещеру, поддержи огонь.

Выгадывать не смей на мелочах,
Не обостряй семейный наш уклад.
Не убрана пещера и очаг,
Разбаловалась ты в матриархат.

Придержи свое мнение,
Я — глава, и мужчина — я.
Соблюдай отношения
Первобытнообщинные.

Там мамонта убьют, поднимут вой,
Начнут добычу поровну делить.
Я не могу весь век сидеть с тобой,
Мне надо хоть кого-нибудь убить.

Старейшины сейчас придут ко мне.
Смотри еще не выйди голой к ним.
Век каменный, а не достать камней.
Мне стыдно перед племенем своим.

Пять бы жен мне — наверное,
Разобрался бы с вами я!
Но дела мои скверные,
Потому — моногамия.

А все твоя проклятая родня…
Мой дядя, что достался кабану,
Когда был жив, предупреждал меня:
Нельзя из людоедок брать жену.

Не ссорь меня с общиной — это ложь,
Что будто к тебе кто-то пристает.
Не клевещи на нашу молодежь,
Она — надежда наша и оплот!

Ну, что глядишь — тебя пока не бьют.
Отдай топор, добром тебя прошу.
И шкур не тронь, ведь люди засмеют.
До трех считаю, после — задушу.

Возвращаюсь я с работы,
Рашпиль ставлю и стены.
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены.

Я, понятно, вопрошаю: «Кто такой?»
А она мне отвечает: «Дух святой».

Ох, я встречу того духа.
Ох, отмечу его в ухо.
Дух — он тоже духу рознь.
Коль святой, так Машку брось.

Хоть и кровь ты голубая,
Хоть и белая ты кость
До Христа дойду и знаю:
Не пожалует Христос.

Машка — вредная натура,
Так и лезет на скандал.
Разобиделася, дура,
Вроде, значит, помешал.

Я сперва, конечно, с лаской:
То да се.
А она к стене с опаской:
«Нет, и все!»

Я тогда цежу сквозь зубы,
Но уже, конечно, грубо:
«Хоть он возрастом и древний,
Хоть годов ему тыщ шесть,
У него в любой деревне
Две-три бабы точно есть!»

… Я к Марии с предложеньем
(Я на выдумку мастак):
Мол, в другое воскресенье
Ты, Мария, сделай так:

Я потопаю под утро, —
Мол, пошел…
А ты — прими его как будто,
Хорошо?

Ты накрой его периной
И запой — тут я с дубиной.
Он крылом, а я — колом.
Он псалом, а я — кайлом!

Тут, конечно, он сдается.
Честь Марии спасена!
Потому что мне сдается,
Этот ангел — сатана.

Я влетаю с криком, с древом,
Весь в надежде на испуг.
Машка плачет. «Машка, где он?»
«Улетел желанный дух!..»

«Как же это я не знаю?
Как успел?»
«А вот так вот, — отвечает, —
Улетел.»

Он псалом мне прочитал,
И крылом пощекотал…
— Так шутить с живым-то мужем?
Ах ты скверная жена!
Я взмахнул своим оружьем:
Смейся, смейся, сатана!

Как-то вечером Патриции
Собрались у Капитолия
Новостями поделиться — и
Выпить малость алкоголия.
Не вести ж бесед тверезыми?
Марк-Патриций не мытарился,
Пил нектар большими дозами
И ужасно нанектарился.

И под древней под колонною
Он изверг из уст проклятия:
«Ох, с почтенною Матреною
Разойдусь я скоро, братия.
Она спуталась с поэтами,
Помешалась на театрах.
Так и шастает с билетами
На приезжих гладиаторов.

Я, кричит, от бескультурия
Скоро стану истеричкою.
В общем, злобствует, как фурия,
Поощряема сестричкою.
Только цикают и шикают…
Ох, налейте мне двойных!
Мне ж рабы в лицо хихикают.
На войну б, да нет войны.

Я нарушу все традиции,
Мне не справиться с обеими.
Опускаюсь я, Патриции,
Дую горькую с плебеями,
Я ей дом оставлю в Персии,
Пусть берет сестру-мегерочку…
На отцовские сестреции
Заведу себе гетерочку.

У гетер хотя все явственней,
Но они не обезумели.
У Гетеры пусть безнравственней,
Зато родственники умерли.
…Так сумею исцелиться я,
Из запоя скоро выйду я…»

И пошли домой Патриции,
Марку пьяному завидуя.

Сто сарацин убил во славу ей,
Прекрасной даме посвятил я сто смертей,
Но наш король — лукавый сир,
Затеял рыцарский турнир.
Я ненавижу всех известных королей!

Вот мой соперник — рыцарь круглого стола.
Чужую грудь мне под копье король послал.
Но в сердце нежное ее
Мое направлено копье…
Мне наплевать на королевские дела!

Герб на груди его — там плаха и петля.
Но будет дырка там, как в днище корабля.
Он — самый первый фаворит,
К нему король благоволит.
Но мне сегодня наплевать на короля!

Король сказал: «Он с вами справится шаля, —
И пошутил: — пусть будет пухом вам земля».
Я стану пищей для червей,
Тогда он женится на ней…
Простит мне бог, я презираю короля!

Вот подан знак. Друг друга взглядом пепеля,
Коней мы гоним, задыхаясь и пыля.
Забрало поднято — изволь!
Ах, как волнуется король!..
Но мне, ей-богу, наплевать на короля!

Итак, все кончено. Пусть отдохнут поля.
И льется кровь его на стебли ковыля.
Король от бешенства дрожит,
Но мне она принадлежит.
И мне сегодня наплевать на короля!

Но в замке счастливо не пожили мы с ней.
Король в поход послал на сотню долгих дней.
Не ждет меня мой идеал,
Ведь он — король, а я — вассал,
И рано, видимо, плевать на королей.

На стол колоду, господа!
Крапленая колода.
Он подменил ее, когда,
Барон, вы пили воду.
Валет наколот, так и есть.
Барон, Ваш долг погашен.
Вы проходимец, ваша честь!
Вы проходимец, ваша честь,
И я к услугам вашим.

Но я не слышу ваш апарт[36].
О нет, так не годится…
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

Закончить не смогли вы кон,
Верните бриллианты.
И вы, барон, и вы, Виконт,
Пожалте в секунданты.
Ответьте, если я неправ,
Но наперед все лживо!
Итак, оружье ваше, граф?
Прошу назвать оружье, граф,
За вами выбор, живо.

Вы не получите инфаркт,
Вам не попасть в больницу…
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

Да полно, предлагаю сам:
На шпагах, пистолетах…
Хотя сподручней было б вам
На дамских амулетах.
Кинжалом, если б вы смогли…
Я дрался им в походах.
Но вы б, конечно, предпочли,
Но вы б, конечно, предпочли
На шулерских колодах.

Вам скоро будет не до карт,
Вам предстоит сразиться…
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

Не подымайте, ничего,
Я встану сам, сумею.
Я снова вызову его,
Пусть даже протрезвею.
Барон, молчать!
Виконт, не хнычь!
Плевать, что тьма народу!
Пусть он ответит, старый хрыч,
Пусть он ответит, старый хрыч
Чем он крапил колоду.

Когда откроет тайну карт,
Дуэль не состоится…
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

А коль откажется сказать,
Клянусь своей главою,
Графиню можете считать
Сегодня же вдовою.
И хоть я шуток не терплю,
Но я могу взбеситься,
Тогда я графу прострелю,
Тогда я графу прострелю,
Экскьюз ми[37], ягодицу.

Вы не получите инфаркт,
Вам предстоит сразиться…
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

А вы, Виконт, хоть и не трус,
А все-таки скотина.
Я с вами завтра же дерусь,
Вот слово дворянина.
А вы, барон, извольте здесь
Не падать, как же можно?
Ну, а за сим имею честь,
Ну, а за сим имею честь,
Я спать хочу безбожно.

Стоял весенний месяц март,
Летели с юга птицы.
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

Ах, граф, прошу меня простить,
Я вел себя бестактно.
Я в долг хотел у вас просить,
Но не решался как-то.
Хотел просить наедине,
Мне на людях неловко.
И вот пришлось устроить мне,
И вот пришлось устроить мне
Дебош и потасовку.

Стоял февраль, а может, март.
Летели с юга птицы.
А в это время Бонапарт,
А в это время Бонапарт
Переходил границу.

Я весь в долгах, пусть я не прав,
Имейте снисхожденье.
Примите уверенья, граф,
А с ними извиненья.
О да, я выпил целый штоф
И сразу вышел червой…
Дурак?! Вот как?
Что ж, я готов!
Итак, ваш выстрел первый.

Оплавляются свечи
На старинный паркет.
Дождь кидает на плечи
Серебром с эполет.
Как в агонии бродит
Золотое вино.
Пусть былое уходит,
Что придет — все равно.

И, в предсмертном томленье
Озираясь назад,
Убегают олени,
Нарываясь на залп.
Кто-то дуло наводит
На невинную грудь.
Пусть былое уходит,
Пусть придет что-нибудь.

Кто-то злой и умелый,
Веселясь, наугад
Мечет острые стрелы
В воспаленный закат.
Слышно в буре мелодий
Повторение нот.
Все былое уходит.
Что придет, то пройдет.

Как засмотрится мне нынче, как задышется!
Воздух крут перед грозой. Крут да вязок.
Что споется мне сегодня? Что услышится?
Птицы вещие поют. Да все из сказок!

Птица Сирин мне радостно скалится,
Веселит, зазывает из гнезд,
А напротив — тоскует, печалится,
Травит душу чудной Алконост.

Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черед
Это птица Гамаюн
Надежду подает!

В синем небе, колокольнями проколотом,
Медный колокол, медный колокол
То ль возрадовался, то ли осерчал.
Купола в России кроют чистым золотом,
Чтобы чаще господь замечал…

Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною.
Перед солоно да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.

Глиной чавкая, жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.

Словно семь богатых лун
На пути моем встает
То мне птица Гамаюн
Надежду подает!

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами,
Если до крови лоскут истончал,
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще господь замечал…

Как по Волге-матушке, по реке-кормилице
Все суда с товарами, струги да ладьи,
И не надорвалася, и не притомилася,
Ноша не тяжелая, корабли свои.

Вниз по Волге плавая, прохожу пороги я
И гляжу на правые берега пологие.
Там камыш шевелится, поперек ломается,
Справа берег стелется, слева поднимается.

Волга песни слышала хлеще, чем «Дубинушка»,
В ней вода исхлёстана пулями врагов.
И плыла по матушке наша кровь-кровинушка,
Стыла бурой пеною возле берегов.

Долго в воды пресные лились слезы строгие.
Берега отвесные, берега пологие
Плакали, измызганы острыми подковами,
Но теперь зализаны эти раны волнами.

Что-то с вами сделалось, берега старинные,
Там, где стены древние, на холмах кремли,
Словно пробудилися молодцы былинные
И, числом несметные, встали из земли.

Лапами грабастая, корабли стараются,
Тянут баржи с Каспия, тянут-надрываются,
Тянут, не оглянутся, и на версты многие
За крутыми тянутся берега пологие.

Пожары над страной
Все выше, жарче, веселей.
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа,
Но вот судьба и время
Пересели на коней,
А там в галоп, под пули в лоб.
И мир ударило в озноб
От этого галопа.
Шальные пули злы,
Глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь,
Они за нами в лет.
Расковывались кони,
И горячие подковы
Летели в пыль на счастье тем,
Кто их потом найдет.
Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу,
А ветер дул и расправлял нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу.

Ни бегство от огня,
Ни страх погони — ни при чем,
А время подскакало, и Фортуна улыбалась.
И сабли седоков
Скрестились с солнечным лучом.
Седок — поэт,
А конь — Пегас,
Пожар померк, потом погас,
А скачка разгоралась.

Еще не видел свет подобного аллюра!
Копыта били дробь.
Трезвонила капель.
Помешанная на крови, слепая пуля-дура
Прозрела,
Поумнела вдруг
И чаще била в цель.

И кто кого — азартней перепляса,
И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет,
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.

Удача впереди
И исцеление больным
Впервые скачет время напрямую, не по кругу.
Обещанное — завтра
Будет горьким и хмельным…

Светло скакать
Врага видать,
И друга тоже… благодать!
Судьба летит по кругу!

Доверчивую смерть вкруг пальца обернули.
Замешкалась она, забыв махнуть косой.
Уже не догоняли нас и отставали пули.
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?

Пел ветер все печальнее и глуше,
Навылет время ранено,
Досталось и судьбе.
Ветра и кони
И тела и души
Убитых выносили на себе.

О вкусах не спорят, есть тысяча мнений,
Я этот закон на себе испытал.
Ведь даже Эйнштейн, физический гений,
Весьма относительно все понимал.

Оделся по моде, как требует век,
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно
Все относительно,
Все-все, все.

Набедренный пояс из шкуры пантеры.
О да, неприлично! Согласен, ей-ей,
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры им было видней.

Оделся по моде, как в каменный век!
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно
Все относительно,
Все-все, все.

Оденусь как рыцарь я после турнира,
Знакомые вряд ли узнают меня.
И крикну как Ричард я в драме Шекспира:
«Коня мне! Полцарства даю за коня!»

Но вот усмехнется и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно
Все относительно,
Все-все, все.

Вот трость, канотье, я из НЭПа, похоже?
Не надо оваций, к чему лишний шум?
Ах, в этом костюме узнали, ну что же,
Тогда я надену последний костюм.

Долой канотье, вместо тросточки — стек,
И шепчутся дамы:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно
Все относительно,
Все-все, все.

В который раз лечу Москва — Одесса,
Опять не выпускают самолет.
А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса,
Надежная, как весь гражданский флот.

Над Мурманском ни туч, ни облаков,
И хоть сейчас лети до Ашхабада.
Открыты Киев, Харьков, Кишинёв,
И Львов открыт, но мне туда не надо.

Сказали мне: «Сегодня не надейся,
Не стоит уповать на небеса».
И вот опять дают задержку рейса на Одессу,
Теперь обледенела полоса.

А в Ленинграде с крыши потекло,
И что мне не лететь до Ленинграда?
В Тбилиси — там все ясно, там тепло,
Там чай растет, но мне туда не надо.

Я слышу, ростовчане вылетают,
А мне в Одессу надо позарез,
Но надо мне туда, куда меня не принимают.
И потому откладывают рейс.

Мне надо, где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада,
А где-нибудь все ясно и светло,
Там хорошо, но мне туда не надо.

Отсюда не пускают, а туда не принимают,
Несправедливо, грустно мне, но вот
Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,
Похожая на весь гражданский флот.

Открыли самый дальний закуток,
В который не заманят и награды,
Открыт закрытый порт Владивосток,
Париж открыт, но мне туда не надо.

Взлетим мы, распогодится.
Теперь запреты снимут.
Напрягся лайнер, слышен визг турбин.
Но я уже не верю ни во что, меня не примут,
У них найдется множество причин.

Мне надо, где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада,
Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыто все, но мне туда не надо.

Я прав, хоть плачь, хоть смейся,
Но опять задержка рейса,
И нас обратно к прошлому ведет
Вся стройная, как «Ту», та стюардесса мисс Одесса,
Доступная, как весь гражданский флот.

Опять дают задержку до восьми,
И граждане покорно засыпают.
Мне это надоело, черт возьми,
И я лечу туда, где принимают!

Я все вопросы освещу сполна,
Дам любопытству удовлетворенье.
Да! у меня француженка жена,
Но русского она происхожденья.
Нет! у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.

Да нет! живу не возле «Сокола»,
В Париж пока что не проник…
Да что вы все вокруг да около?
Да спрашивайте напрямик!

Я все вопросы освещу сполна,
Как на духу попу в исповедальне.
В блокноты ваши капает слюна.
Вопросы будут, видимо, о спальне?
Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: — Вы изменяли женам?
Как будто за портьеру посмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.

Да нет! живу не возле «Сокола»,
В Париж пока что не проник…
Да что вы все вокруг да около?
Да спрашивайте напрямик!

Теперь я к основному перейду:
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: — А что имели вы в виду
В такой-то песне и такой-то строчке?
Ответ: — Во мне Эзоп не воскресал.
В кармане фиги нет, не суетитись!
А что имел в виду — то написал:
Вот, вывернул карманы — убедитесь!

Да нет! живу не возле «Сокола»,
В Париж пока что не проник…
Да что вы все вокруг да около?
Да спрашивайте напрямик!

В далеком созвездии Тау-Кита
Все стало для нас непонятно.
Сигнал посылаем: «Вы что это там?»
А нас посылают обратно.
На Тау-Ките
Живут в красоте,
Живут, между прочим, по-разному
Товарищи наша по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау-Ките этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
На Тау-Кита
Чего-то не так,
Там тау-китайская братия
Свихнулась, по нашим понятиям.

Покуда я в анабиозе лежу,
Те Тау-Китяне буянят.
Все реже я с ними на связь выхожу,
Уж очень они хулиганят.
У Тау-Китов
В алфавите слов
Немного, и строй буржуазный,
И юмор у них безобразный.

Корабль посадил я, как собственный зад,
Слегка покривив отражатель,
Я крикнул по таукитянски: «Виват!»,
Что значит по-нашему «Здрасьте».
У Тау-Китян
Вся внешность — обман,
Тут с ними нельзя состязаться:
То явятся, то растворятся.

Мне Тау-Китянин — как вам Папуас,
Мне вкратце про них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!»
В ответ они чем-то мигнули.
На Тау-Ките Условья не те:
Тут нет атмосферы, тут душно,
Но тау-китяне радушны.

В запале я крикнул им: «Мать вашу, мол!»
Но кибернетический гид мой
Настолько дословно меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
Но Тау-Киты
Такие скоты,
Наверно, успели набраться:
То явятся, то растворятся.

«Эй, братья по полу, — кричу, — мужики!»
Но что-то мой голос сорвался.
Я тау-китянку схватил за грудки:
«А ну, — говорю, — признавайся!»
Она мне: «уйди,
Мол, мы впереди,
Не хочем с мужчинами знаться,
А будем теперь почковаться».

Не помню, как поднял я свой звездолет.
Лечу в настроенье питейном.
Земля ведь ушла лет на триста вперед
По гнусной теорьи Эйнштейна.
Что, если и там,
Как на Тау-Кита,
Ужасно повысилось знанье,
Что, если и там почкованье?…

Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Исуса,
Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем.
Хорошую религию придумали Индусы,
Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.

Стремилась ввысь душа твоя —
Родишься вновь с мечтою.
Но если жил ты, как свинья,
Останешься свиньею.

Пусть косо смотрят на тебя — привыкни к укоризне.
Досадно — что ж, родишься вновь, на колкости горазд.
И если видел смерть врага еще при этой жизни,
В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз.

Живи себе нормальненько,
Есть повод веселиться,
Ведь, может быть, в начальника
Душа твоя вселится.

Пускай живешь ты дворником, родишься вновь прорабом,
А после из прораба до министра дорастешь.
Но если туп, как дерево, — родишься баобабом
И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь.

Досадно попугаем жить,
Гадюкой с длинным веком.
Не лучше ли при жизни быть
Приличным человеком.

Так кто есть кто, так кто был кем, мы никогда не знаем.
С ума сошли генетики от ген и хромосом.
Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем,
А этот милый человек был раньше добрым псом.

Я от восторга прыгаю,
Я обхожу искусы.
Удобную религию
Придумали Индусы.

Один музыкант объяснил мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила.
Заменят гитару — электрогораны,
Электророяль и электропила.

Но гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.

Я слышал, вчера кто-то пел на бульваре.
И голос уверен, и голос красив.
Но мне показалось, устала гитара
Звенеть под его залихватский мотив.

И все же опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.

Электророяль мне, конечно, не пара,
Другие появятся с песней другой.
Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой
На заслуженный, но нежеланный покой.

Гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.